— Будь ангелом.
Про ангела она объясняла мне, что он любит добро, избавляет от страданий, чист телом, и одежда у него тоже чистая. Так, за меня серьезно взялся театр, потом школа, когда пришло ее время, и чужие люди, никак не связанные с моими родителями.
Поэтому я полюбил школу сразу же, как туда попал. Она спасла меня от одиночества и щедро одарила друзьями. Делая каждый шаг, я мог рассчитывать только на себя. Я просыпался рано, съедал холодный завтрак, состоявший из сыра и вареного яйца на тарелке, накрытой полотенцем. Одевался и как можно тише, чтобы не разбудить спящих родителей, выходил из дома. В полдень я возвращался и сталкивался с ними, когда они уже собирались уходить в театр. Я оставался один, делал домашнее задание, после играл сам с собой или читал книги — на первых порах рассматривая картинки. И в этом заслуга дяди Абду, продавца подержанных книг, сидевшего на развале у мечети святого аль-Шаарани. Ужинал я сыром и халвой, а после засыпал. Только с полудня до сумерек я был под присмотром родителей. Но часть и этого короткого времени уходила на сборы в театр. На заботу и ласку оставалось совсем чуть-чуть. Сердцем я тянулся к ним и тосковал. Красота, притягательность, нежность матери и ее ангельская натура, которой она ожидала и от меня, очаровали мою детскую душу. Отец казался мне чудесным человеком — он остроумно играл со мной и много шутил. Настроение короткой встречи не омрачалось ни предостережением, ни нотацией, ни угрозой. Он предпочитал обратить все в шутку и смех. Самое большее, он говорил мне иногда:
— Наслаждайся своим одиночеством, ты — король дома. Чего еще можно желать? Самостоятельный мальчуган, без посторонней помощи. Так жил твой отец, ты пойдешь еще дальше…
Мать поспешно вставила:
— Он ангел. Будешь ангелом, дорогой?
Я спросил у отца:
— Дедушка и бабушка тоже оставляли тебя одного?
Он ответил, смеясь:
— Что касается твоего деда, то он покинул меня еще до того, как я успел с ним познакомиться. А твоя бабушка служила в министерстве внутренних дел…
Мать нахмурилась, и мне показалось, что в его словах была какая-то тайна. Она пояснила:
— Твой дедушка умер рано, за ним последовала бабушка, и твой отец остался один…
— В этом самом доме?
— Да.
Отец добавил:
— Если бы стены могли говорить, они рассказали бы тебе много удивительного…
Это был дом не только одиночества, но и согласия. В то время отец и мать были любящими супругами, так мне, по крайней мере, казалось с полудня до вечера. Они беседовали друг с другом и шутили. Оба проявляли ко мне искреннее внимание. Отец стремился многое мне рассказать, но мать останавливала его, бросая предупреждающий взгляд, который я иногда замечал и который вызывал у меня вопросы. Момент их ухода был самым болезненным. Поэтому я с нетерпением ждал четверга, чтобы пойти с ними вместе на спектакль. Чем больше я читал и познавал, тем больше я просил карманных денег на покупку книг. В результате я собрал целую библиотеку из подержанных детских сказок. Как-то отец спросил меня:
— Разве тебе недостаточно того, что ты каждую неделю смотришь спектакль?
Но мне было этого мало. Мечты уносили меня к новым горизонтам, и однажды я сказал отцу:
— Я хочу написать пьесу!
Он громко рассмеялся:
— Мечтай стать актером, это интересней и перспективнее.
— У меня есть идея.
— Правда?
Ничего не изменяя, кроме того, что герой был мальчиком моего возраста, я стал пересказывать им сюжет «Фауста» — это было последнее из того, что я видел. Мать поинтересовалась:
— Как же мальчик побеждает дьявола?
И отец ответил:
— Человек расправляется с дьяволом дьявольскими же уловками!
Мать закричала:
— Держи свои мысли при себе. Ты не видишь, что говоришь с ангелочком?
С раннего возраста меня наполняла любовь к искусству и добру. Подолгу отводил ими душу в одиночестве. Это не могло остаться незамеченным сверстниками в школе. Я слыл белой вороной, так как большинство ребят было бесовского племени. Каждый раз, когда учитель выходил из себя, он кричал:
— Молчать, сукины дети!
Я же принадлежал к немногочисленной элите, которая жила чистым идеализмом. Мы даже организовали «Союз нравственных против нецензурщины». Мы распевали гимны, которым верили, и считали, что грядет новый, богатый Египет. В то время, когда многие давали обет посвятить жизнь военному делу или политике, не щадя себя, я дал обет театру, представляя его такой же трибуной для героизма. Это подходило мне с моим слабым зрением, из-за которого я всю начальную школу носил очки. Какими бы разными мы ни были, мы мечтали об идеальном мире. Мы были авангардом всех идеалистов нашей страны. Даже поражение не поколебало наших принципов. Гимны остались те же, да и лидер не сменился. Что же означает это поражение? Лицо моей матери побледнело, и она пробормотала что-то невнятное. Отец же пожал плечами, как будто это его не касалось, и принялся с насмешкой повторять осипшим голосом:
Родина моя — за тебя я кровь пролью
Театр на несколько дней закрылся. И я наслаждался тем единственным разом, когда родители остались на весь день дома. Отец взял меня с собой в кофейню на улице аль-Гейш, и я испытал новые ощущения. Таким образом, поражение неожиданно приобрело положительные стороны, пусть и не надолго.
* * *
Мать говорит, наливая в стаканы чай:
— Аббас… С нами будет жить чужой человек.
Я посмотрел на нее недоверчиво, и она продолжала:
— Это друг твоего отца. Ты его тоже знаешь, это Тарик Рамадан.
— Актер?
— Да. Ему пришлось уйти из дома, сейчас проблемы с жильем, он не может найти другого выхода.
Я пробормотал недовольно:
— Он плохой актер… И внешность у него не радует…
— Обычный человек. А ты, дорогой, ангел.
Отец сказал:
— Он будет приходить на рассвете и спать до полудня. Дом остается в твоем распоряжении кроме единственной комнаты!
Я не слышал, как он приходил, но уходил он обычно с родителями или сразу после них. Внешность у него была неприятная, выражался он грубо. Его внимание ко мне было деланным, чтобы угодить отцу и матери. Я его не уважал. Однажды, находясь в зале, он увидел мою библиотеку и спросил:
— Учебники?
Мать ответила с гордостью:
— Проза и пьесы. Ты разговариваешь с драматургом!
— К черту театр! Куда лучше быть галантерейщиком или торговать бараньими головами.
При этих словах я спросил его:
— Почему вы играете только маленькие роли?
Он низко кашлянул и ответил:
— Это мой удел! Злой рок преследует меня. Не прояви твой отец благородства, пришлось бы ночевать по общественным туалетам.
Мать сказала:
— Не пугайте нас, уважаемый Тарик, своими словами.
Он засмеялся:
— От драматурга ничего не должно быть скрыто, особенно зло. А зло начинается с театра…
Я возразил с наивным энтузиазмом:
— Но добро же всегда побеждает.
Он ответил насмешкой:
— Это в театре…
* * *
Непостижимая перемена надвигалась медленно и вкрадчиво, как тьма. Тишина была уже не тишиной, и слова не словами, мой отец — не моим отцом, мать — не моей матерью. Да, мы жили не без скандалов и недомолвок, но жизнь наша проходила в постоянном общении. Что же такое черное незаметно пробежало между ними? Она всегда сияла, теперь этот свет угас. Он жил внешним миром, хохотал, шутил, ласкался и… замкнулся в себе. Отношение матери ко мне — прежде нежное — теперь было отравлено горечью, с которой она не могла совладать. Отец же игнорировал меня напрочь. В моей душе зародилось беспокойство и безрадостные, томящие сердце предчувствия. За чаем, незадолго до ухода, я услышал, как Тарик Рамадан сказал:
— Не дайте дьяволу завладеть вами.
Мать с горечью ответила ему:
— Сам ты дьявол.
Отец запротестовал:
— Я не маленький мальчик.
Мать ушла от разговора, как мне показалось, из-за моего присутствия. Когда они вышли из дома, меня охватили горечь и растерянность. Нет сомнения, что-то произошло. Я спрашиваю мать, но она избегает ответа, делая вид, что ничего не случилось. Я слышу ее горячий спор с отцом, когда они уединились в зале. Съеживаюсь за едва прикрытой дверью и подслушиваю. Мать умоляет его:
— Но есть же какой-то выход.
Он грубо ей отвечает:
— Не вмешивайся в мои личные дела.
— Это же и нас с сыном касается. Не понимаешь?
— Терпеть не могу проповедей.
— Опиум сгубил мужа моей тетки!
— Доказательство, что от него есть польза.
— Как ты изменился! Ты стал невыносим.
Меня охватил ужас. Я знаю, что такое опиум. Я узнал о нем из спектакля «Жертвы». Сцена погибающих людей никак не сотрется из моей памяти. Мой отец становится одним из них? Обречен ли мой любимый папа на смерть?! До прихода отца и Тарика Рамадана мы сидели одни с матерью в зале. Я печально посмотрел на нее, и она спросила:
— Терпеть не могу проповедей.
— Опиум сгубил мужа моей тетки!
— Доказательство, что от него есть польза.
— Как ты изменился! Ты стал невыносим.
Меня охватил ужас. Я знаю, что такое опиум. Я узнал о нем из спектакля «Жертвы». Сцена погибающих людей никак не сотрется из моей памяти. Мой отец становится одним из них? Обречен ли мой любимый папа на смерть?! До прихода отца и Тарика Рамадана мы сидели одни с матерью в зале. Я печально посмотрел на нее, и она спросила:
— Что с тобой, Аббас?
Я произнес дрожащим голосом:
— Я знаю, это опасная вещь. Я не забыл спектакль «Жертвы».
— Как ты узнал? Нет, все не так, как ты себе представляешь.
Вошел возбужденный отец. Значит, он слышал мои слова. Он закричал на меня:
— Знай свое место, мальчишка!
Я ответил:
— Я боюсь за тебя…
Он заорал еще страшнее:
— Заткнись, или я тебе башку проломлю!
Я впервые увидел его в другом, страшном образе. Затянувшийся счастливый сон развеялся. Я убрался в свою комнату. В моем воображении вставала идеалистическая театральная сцена, которая начиналась уходом Тарика и заканчивалась раскаянием отца передо мной. Я считал, что добро победит, если найдутся его поборники. Но становилось только хуже и хуже. Отец все глубже замыкался в себе. Образ прежнего отца заволакивался туманом. Он был не с нами. А если приходил в себя, то только для того, чтобы проклинать нас и унижать. Я стал бояться его и избегать. Моя несчастная мать не знала, что делать. Однажды она начала разговор:
— Моего жалования не хватает на хозяйство…
А он ответил ей:
— Тогда лезь на стенку.
Да, жизнь уже не была прежней. Скудная пища и жесткая экономия. Меня не беспокоят еда и деньги. Но на что же приобретать книги? Духовная жизнь, к глубокому сожалению, нуждается в материальной подпитке. А самое большое несчастье, свалившееся на меня, заключалось в том, что я потерял отца. Где тот прежний человек? Уловив мой взгляд, он говорит:
— Ты плохой образец, нежизнеспособный.
Становилось все хуже. Они разошлись по разным комнатам. Дом разломился на части. Мы стали просто чужими друг другу жильцами под одной крышей. Мне было тяжело смотреть, как мучается мать. И поэтому я представлял себе театральную сцену — битву отца с Тариком. Отец убивал Тарика Рамадана, его арестовывали, он отбывал наказание и взывал ко мне: «Если б я послушал тебя!» Прежняя чистота возвращалась в наш старый дом, но я испытывал раскаяние. Раскаяние за свое жестокое воображение. Я спрашиваю у матери:
— Как ты сводишь концы с концами в одиночку?
— Продаю по мелочи. Занимайся своим образованием, ты — единственная оставшаяся надежда…
— Сердцем я с тобой.
— Я знаю, но еще не пришло время, чтобы ты взял на себя заботу о нас. Ты должен постараться приобрести хорошую специальность.
— Моя мечта — стать драматургом.
— Эта профессия не принесет тебе богатства.
— Я презираю все материальное, ты же меня хорошо знаешь.
— Презирай, но не отказывайся.
Я вдохновенно заверил ее:
— Добро обязательно победит, мамочка!
Я одурманен мечтой так же, как мой отец опиумом. В мечтах я все меняю и творю заново. Подметаю и поливаю из шланга щебневый рынок, осушаю сточные воды, разрушаю старые дома и возвожу на их месте высотные здания, воспитываю полицейских, наставляю учеников и преподавателей, создаю пищу из воздуха, искореняю наркотики и алкоголь…
Однажды в полдень отец сидел в зале и подстригал ножницами усы. Напротив него сидел Тарик и штопал свой носок. Тарик говорит:
— Не принимай окружающую нас бедность за чистую монету, в стране полно подпольных миллионеров.
Отец отвечает:
— Аль-Хиляли купается в золоте.
Тарик посмеивается:
— Плевать на аль-Хиляли с его золотом. Расскажи мне лучше о женщинах и морях нефти!
— Это сводит меня с ума, но мы-то ничего не можем себе позволить.
Я вмешался:
— Абу аль-Аля прожил на одной чечевице.
Отец закричал на меня:
— Оставь эту премудрость для своей матери!
Я промолчал, подумав про себя «Что за животные!»
* * *
Тахия передо мной лицом к лицу. По-женски зрелая, с магнетическим взглядом. Я посмотрел на нее в растерянности, не веря самому себе. В дни перед экзаменом я бодрствовал ночью и засыпал днем. Когда я проходил по залу, дверь отворилась и вошла Тахия. Отец с матерью уже спали. Следом за Тахией вошел Тарик Рамадан. Я узнаю ее, — часто видел на сцене театра. Она играла вторые роли, как и Тарик. Я удивленно посмотрел на нее, и она сказала, улыбнувшись:
— Что разбудило тебя в такой поздний час?
Ответил Тарик:
— Он — трудяга, по ночам грызет гранит науки. Через неделю у него экзамен в средней школе.
— Браво!
Они прошли и поднялись по лестнице в комнату Тарика. У меня голова пошла кругом. Закипела кровь. Он водит ее к себе в комнату без ведома отца и матери?! Что, у нее нет дома, куда они могли бы пойти? Или наш дом настолько безнадежен, что летит в пропасть? Я не мог собраться с мыслями, в голове у меня разброд. Меня взбесило. В период созревания я страдал, еле сдерживая свое вожделение. Я боролся с ним, искренне желая оставаться чистым. Сгорал от злости, пока меня не одолел сон. В полдень я подошел к сидящим в зале родителям. Как только отец увидел меня, спросил с опаской:
— Что с тобой?
Я ответил в горячке:
— Что-то странное, невообразимое. Вчера ночью Тарик приводил в свою комнату Тахию!
Он долго смотрел на меня тяжелым взглядом, не произнося ни слова. Решив, что он мне не поверил, я добавил:
— Я своими глазами видел…
Я пришел в замешательство, когда он холодно спросил:
— И чего ты хочешь?
— Я сказал тебе это, чтобы ты его проучил и объяснил, что наш дом уважаем. Ты должен прогнать его!
Он резко ответил:
— Занимайся своим делом, хозяин дома сам решит, как поступить.
Мать проговорила тихим смиренным голосом:
— Она его невеста.
— Но он еще на ней не женился!
Отец обратился к матери с насмешкой, кивая в мою сторону:
— Он хочет умереть с голода.
Я ответил в порыве гнева:
— Мы из тех, кто нищ духом!
Он схватил чашку с чаем, чтобы швырнуть ее в меня, но мать встала между нами и отвела меня в мою комнату. Я видел, что она готова расплакаться. Мать сказала:
— Бесполезно его просить. Не общайся с ним. Как я хочу уйти из этого дома с тобой. Но куда нам идти? Где найти жилье? Откуда взять денег?!
У меня не было ответа. Правда предстала передо мной во всем своем ужасе, без прикрас. Мать смирилась, не в силах что-либо изменить. Отец не владел собой из-за пагубного пристрастия. Более того, иногда казалось, что у него вовсе нет никаких устоев. Я ненавижу его, не желаю ничего о нем слышать. Наш добрый очаг он превратил в публичный дом. Я тоже слаб, и не вижу никакого выхода, кроме как пролить море крови…
* * *
Я успешно сдал экзамены, но это не доставило радости, как полагалось. Мне было стыдно. В моей душе навсегда поселилась печаль. На время длинных каникул я переместился в библиотеку. И сочинил пьесу. Я хотел, чтобы отец показал ее Сархану аль-Хиляли, но он мне сказал:
— Это не детский театр.
Мать вызвалась отнести ему пьесу. Через две недели она принесла ее обратно со словами:
— Не думай, чтобы первую же твою пьесу приняли. Но ты обязательно должен продолжать писать.
Я расстроился, но не отчаялся. Как мог я отчаиваться, когда на театр была моя единственная надежда? Однажды в читальном зале я столкнулся с уважаемым Фуадом Шельби. Он пожал мне руку. Я напомнил ему о себе, и он был рад меня видеть. Ободряемый его добрым расположением, я спросил:
— Как мне написать приличную пьесу?
Он удивился:
— Тебе сколько лет?
— Идет шестнадцатый.
— В каком ты классе?
— В следующем году перехожу в старший класс.
— Не хочешь подождать, пока закончишь образование?
— Я чувствую в себе способность к драматургии.
— Но ты еще не знаешь жизни!
— У меня есть о ней серьезное представление.
Он спросил меня, улыбнувшись:
— Какой ты ее видишь?
— Жизнь — это борьба духа с материей.
Он улыбнулся еще шире:
— А смерть, какую роль она играет в этой борьбе?
Я заявил уверенно:
— Это абсолютная победа духа!
Он похлопал меня по плечу и сказал:
— Если бы все было так просто! Тебе еще опыта набираться и набираться. Исследуй, чем живет народ, что его волнует. Советую тебе погрузиться в водоворот жизни и подождать хотя бы лет десять.
Его слова повергли меня в еще более глубокое одиночество, чем раньше. Он думает, я стою в стороне от жизненных событий. Будто он не знает, что творится у нас дома. Разве ему не известно, что при созревании дух вступает в противоречие с плотью? Борьба возвышенного с похотью никогда не прекратится. Борьба поэзии безумных с Хаямом. Борьба образа Тахии в голове мечтателя с реальной женщиной, развратничающей в комнате наверху. Борьба белых облаков с комьями грязи…