Вся его родня стеной встала. И малу́ю настроили. Мать твоя – убийца и сука. А ведь никто девку мою не взял. Ни сеструха моя, Симка. Хотя обещала. Говорила: «Я, Лиза, Вероничке твоей матерью буду». Стерва. Ни его сеструха. Все девку бросили. Ее, понятно, – в детдом. А когда я вышла… – тут старуха сморщилась и снова стала водить по сухим глазам заскорузлой ладонью, – а когда я вышла… Дочку свою не взяла. Почему? Да потому, что сломатая была, вот почему! После зоны сильно пить начала. На работу не брали. В свой поселок дороги мне не было – там бы мужнина родня меня бы склевала. Значит, и без угла я осталась. Куда ее брать? Почему не поехала? А что девке душу травить? Вот я, мама твоя, приперлась. Гостинчик привезла. А сейчас – обратно. Потому, что брать тебя, доча, мне некуда. Сама у чужих людей прибиваюсь. Кому огород вскопаю, кому постираю, кому в хлеву приберусь. За это и переночевать в сарай пустят, и харчей подбросят. Куда ее брать-то было? Там, в интернате, она в тепле и сытая. А что я ей дам? Нищету и позор? Чтобы в спину тыкали: твоя мать – зэчка.
Потом вот сюда прибилась, в Толпеево. Здесь подруга моя жила, тоже зэчка. Тамара. Мы с ней случайно увиделись – на базаре. Ну, она меня к себе и позвала, знала, что я бомжую. Померла Тамара три года назад. А перед смертью избу на меня записала. Как живу? Да как все. Огородом кормлюсь – картошка, капуста. Яблоки берем в колхозном саду – семь километров от Толпеево. Сад заброшенный, колхоза давно нету. А яблоки есть. Сливы остались, смородина. Наберу ведро слив и ведро яблок – и в Рузаево на базар. В августе грибами пробиваемся, себе насушим и у дороги продаем. Ничего, живем. Не хуже других! Правда, когда Тамара, подружка моя, преставилась, совсем плохо стало… Ни поговорить, ни винца выпить… Одиночество… Страшная штука… – Тут слезы полились из ее глаз уже нешуточные. Было видно, что по подружке она горюет сильнее, чем по дочери. – А что – Вероника? Отрезанный ломоть.
Нет, не обижаюсь. Я ведь сама… Виноватая. Постеснялась тогда к ней приехать. Забоялася. Ну, и у нее обида – откинулась мать, а не появилась. У нее своя жизнь, у меня – своя. Если б приехала? Да куда она приедет? Не нужна я ей. Деньгами бы помогла? – Тут она призадумалась. – Деньгами могла бы… Да зачем это ей? Она же теперь богатая и известная. Зачем ей такая мать? Да и горя она через меня много узнала. Я ее не виню. Горжусь ею? Да какое я право на это имею? Чем мне гордиться? Я ее не воспитывала. Хорошему не учила. Молодец девка, что говорить. Вылезла из этого говна, не поленилась. Все потому, что умная была. Сметливая. Видела, как мы тут живем, и себе такой судьбы не хотела. Потому из всех сил ножками и сучила. Получилось. Не у всех получается. У меня вот… да что про меня! Внучок, говорите? Ну, и дай ему бог! Увидеть? Да стыдно мне с ним видаться. К чему ему такая бабка? Стыдиться будет. И дочке я ни к чему. Пропащая я. Буду доживать жизнь, как умею. И никого не виню – сама заслужила.
А дочке моей, Веронике, передавайте привет. Добра побольше чтобы в жизни видела. Ей же… этого добра в детстве совсем мало досталось. А я свою жизнь прожила. Как сумела. Сама виновата. А у нее, у Веронички, прощения прошу. Есть за что. Только меня уже бог наказал. Сильней не накажешь! Да пошли вы все! Как крысы в щели залезли. Валите отсюда! И деньги свои поганые заберите. Жила без них и еще проживу. Пошли к черту, сволочи! Пустила вас, дура старая. А вы всю душу и вынули. А ну валите, вашу мать! Пока я вас! Топором!
Грохот, мат, улица. Крики, проклятья вслед. Старухи в окнах таких же развалюх. Одни старухи.
Пустая заснеженная дорога. Вдали темные кособокие домики. В которых уже нет жизни. Только старость и тлен. Все умирает или почти уже умерло. Редкие трубы вяло дымят черным дымом. Скоро и они затухнут.
Кромка почти черного леса и снова голос ведущей:
– Вот такая история. Такая непростая история жизни. Казалось бы… Вечно пьяные родители. Кровавая драма на глазах у маленькой девочки. Мертвый отец и убийца-мать. Детдом. Казалось бы, кривая дорожка проторена. А ведь нет! Наперекор судьбе, наперекор! Она пошла наперекор всему. И вышла. Вышла на светлую и прямую дорогу. Которую проложила себе сама. Вот она – сила духа. Вот он – характер. Вот он талант и усердие. Каждый кузнец своего счастья и своей судьбы. И Вероника Стрекалова это доказала. Сначала себе, а потом – и всем нам. Респект и уважение. И еще восхищение. Вами, наш дорогой и прекрасный доктор. И еще… – Тобольчина снова вдруг загрустила, – и еще один факт. – Она тяжело вздохнула, и камера наехала крупным планом, показав неподдельную грусть, даже скорбь, в ее глазах. – Наша Вероника испытала еще одну драму. Ничуть не менее страшную, чем предыдущая.
Был человек в жизни Вероники, которого она очень любила, даже боготворила и очень ценила. Этот человек сделал очень много для становления нашей героини. Он, можно сказать, слепил ее, изваял, как Пигмалион Галатею, – это ее учитель. Лев Семенович Куцак. Кто он, этот почти никому не известный ученый? Лев Семенович Куцак родился в Минске в семье потомственных врачей. Окончил медицинский. Карьера начиналась прекрасно. Молодому врачу пророчили прекрасное будущее. Но… в пятьдесят втором его выгнали с работы – началось дело врачей. Талантливый врач уехал и осел в Р. В столицы ему путь был заказан. Жена ушла от него, забрав с собой сына. Он начал преподавать в местном медицинском. И писать научные труды. Его отовсюду гнали, шпыняли, называя ненормальным. Он так и не создал новую семью – его семьей была домработница и молодая студентка Вероника Васильева. Он сразу понял, что девочка эта незаурядна. Что ее ждет блестящее будущее. Что она так увлечена своей профессией, как никто из огромного числа его студентов. И он – он сделал ее своей поверенной. Допустил в святая святых – в свои научные изыскания. Вероника стала его ассистенткой. И верным соратником. Вечерами они корпели над научной работой, и оба были счастливы. Вероника почти жила у учителя. А он – он считал ее частью своей крошечной семьи. Домработница старика, верный друг и помощник и тоже совсем одинокий человек с трудной судьбой, считала молодую студентку своей дочерью. Это и была, по сути, маленькая семья, пусть без кровных уз, и все же семья. Три одиноких сердца нашли спасение друг в друге. Но главное, профессор Куцак привлек Веронику к своей научной работе. Она стала полноправным соавтором талантливого врача.
Лев Семенович Куцак был человеком со странностями – впрочем, как все гении. Он ничего не помнил, что касается обыденной жизни. Мог выйти на улицу без носков и в разных ботинках. Не знал, сколько стоит хлеб и где продается молоко. Ни разу в жизни не заплатил за квартиру. Три раза в день ел только суп и пил крепкий чай. Ему, по сути, была нужна лишь толстая тетрадь, какой-нибудь пишущий предмет и тарелка горячего супа. И еще ворчливая Фрося на кухне и умница Вероника напротив. Когда Вероника уезжала в Москву, профессор Куцак перекрестил ее, поцеловал в лоб и попрощался – навсегда. «Почему? – удивилась Вероника. – Я скоро приеду. Летом. Возьму отпуск и приеду.»
Он грустно улыбнулся и ничего не ответил. Он знал, что тяжело болен и ему осталось совсем немного. Вероника приехала через четыре года. И разговаривала с профессором уже на кладбище. И ей казалось, что он все равно ее слышит и все понимает. В одном интервью Вероника сказала, что именно он, профессор Куцак, сформировал ее как личность и как врача. И именно ему она обязана многим. Такая потеря… такая потеря для нашей героини и для науки вообще. Но какое же счастье, что у гениального профессора осталась такая ученица. Которая смогла донести до нас все, чему научил ее любимый учитель. А то, что она так и не увиделась с ним, так это издержки молодости и нашей суетной жизни. Думаю, ему было обидно, что любимая ученица не нашла времени навестить учителя. Наверное, так. Но! Наверняка профессор великодушно простил любимую ученицу и там, на небесах, радуется ее успехам и личному счастью. Как говорится – не подвела. И еще – наверное, в том, что Вероника Стрекалова так рано получила научную степень, есть тоже заслуга старого профессора.
И вот снова, мои дорогие, перед нами пример личного мужества и огромных усилий ума и воли. Теперь это Вероника Стрекалова. Женщина, сумевшая выбраться из кошмаров детства, потерявшая самых близких людей, нищая провинциалка, сделавшая немыслимую карьеру и достигшая огромных высот. Вторая наша героиня, построившая свою жизнь вопреки и наперекор страшным ударам судьбы. Ни разу не поскользнувшись, не упав, не потеряв лицо. Что это? Мужество? Сила воли? Упорство? Талант? Да все вместе! Вот поэтому она и есть героиня. Думаю, возражений нет!
Женя всего этого, слава богу, не видела и не слышала. Она по-прежнему лежала у себя в комнате, игнорируя звонки мобильного, на котором высвечивалось: «Мама».
Женя всего этого, слава богу, не видела и не слышала. Она по-прежнему лежала у себя в комнате, игнорируя звонки мобильного, на котором высвечивалось: «Мама».
Аля налила себе еще виски, отхлебнула большой глоток и сказала:
– А теперь моя очередь.
Натали с тревогой глянула на подругу. Глянула и промолчала. А про себя подумала: «Да что там у тебя. Смешно, ей-богу! Ну, скажет эта стерва про Лидку – да и бог с ней. Оглянитесь по сторонам – у десятков звезд проблемные дети. Одна засадила свое чадо в психушку. У другого наследничек пьет. У третьей – дочь-наркоманка. У четвертой сыночек откинулся с зоны. У знаменитого певуна сынуля ворюга. Поймали в Париже, в «Галери Лафайет». И сделали «красивый» репортажик. И что? Ну поноют, покаются или будут горестно качать головами и рассуждать, «что я сделал не так?». Кому и какое до этого дело? А здесь – вообще ерунда. Ну, осталась девица с отцом. Мать от нее никогда не отказывалась. Приезжала, звонила. Не пила, под забором не валялась. Да, ушла к другому – подумаешь, какое дело! Сколько таких историй? Да море! Девка выросла нормальная, адекватная. Интервью про мамашу-кукушку не раздает, прилюдно родительницу не проклинает. Бедности не знала, папаша над ней трясся и трясется поныне. И в чем цимус? Да бросьте! Нечего Альке бояться. Накирялась просто и дергается».
Вероника с трудом встала на ноги. Вера Матвеевна оторвалась от экрана и с ужасом глядела на невестку.
– Как же так, Никуша? – тихо спросила она. – И зачем?
Вероника метнулась из комнаты, сорвала с вешалки пальто, схватила сумочку и выскочила за дверь.
Она выбежала на улицу, так отчаянно пахшую весной, и на секунду растерянно остановилась – куда? Куда ей бежать? К кому? К Вадиму? Невозможно. Подруг у нее нет. Родни – тем более. Позвонить знакомым? Коллегам? Какая глупость, господи! И еще – какой стыд. Невыносимый стыд. Отчаянный. Мимо проносились машины, и ветер распахивал полы пальто.
«Интересно, – подумала она, – а как это – одним разом? Махом одним? Раз – и ее нет. И вместе с ней нет боли, страха, обмана. Нет больше стыда. Вот самое главное!»
Она тряхнула головой и подняла руку – идиотка. Есть же Данька! Как она могла ТАКОЕ подумать? Есть все то, чего у нее никогда раньше не было. Есть семья и есть Вадик.
Или уже всего этого нет?
Вера Матвеевна сидела в кресле, уставившись в одну точку. Из оцепенения ее вывел настойчивый звонок телефона.
– Мама! – громко кричал ее сын. – Где Ника? Ты меня слышишь?
– Ушла, – задумчиво ответила мать и почувствовала горячую боль в сердце.
– Мама! – закричал сын. – Как ты могла?
Во время очередного рекламного блока Аля поднялась и пошла в ванную комнату. Поглядела на себя в зеркало и усмехнулась:
– Ну, милочка, держись! Третий акт марлезонского балета. Сейчас на сцену выходишь ты. Что, испугалась? Трясешься? Боишься, что твои скелеты посыплются из шкафов? Ну-ну. На сцену, деточка! Тебе ж не впервой! Блистать, так сказать. Вот и блещи. Твою мать. Бенефис!
Реклама закончилась. Снова лицо Тобольчиной. Усталое, надо сказать, лицо. Вылезли так тщательно загримированные морщинки, усталые глаза. Устала возить «героинь» лицом по асфальту? Ничего, соберись. Профессионализм, это ведь такое дело!
Собралась. Снова грусть в прекрасных очах. Снова боль в хорошо поставленном голосе.
– И третья героиня нашего рассказа. Александра Ольшанская. Любимица многих. Что, кстати, вполне понятно. Умница, красавица. Внучка известного актера, кумира Северной столицы, да и всей нашей страны, Бориса Самсоновича Ольшанского. Прекрасная актриса, завладевшая сердцами тысяч и тысяч наших с вами соотечественников. Короче, звезда. Казалось бы, – Тобольчина чуть нахмурила брови, – жизнь Александры, ее родственники, ее детство, готовили ее только к огромному счастью. Прекрасная семья, куча родни, огромная квартира на Петроградской стороне, где бывали знаковые люди эпохи. Бонна, гуляющая с маленькой Сашей в Летнем саду. Все предусмотрено и расписано загодя. Но так не бывает. Ни в одной человеческой, даже самой счастливой судьбе. Увы! Смерть младшего брата и матери. Огромное горе семьи. Но Сашенька не сломалась! Поступление в театральный вуз, первые успехи в кино. Удачный брак с замечательным человеком. Рождение дочери. И тут – очередная каверза судьбы. Александра влюбляется и уходит от мужа. Казалось бы, что тут такого? Да ровным счетом – ничего. Любовь оправдывает все. Но есть одно маленькое «но» в этой истории. Ребенок. Девочка. Дочка Александры Ольшанской, Лидочка. Она остается с отцом. Почему, спросите вы? Да потому, что ей там было лучше. Потому, что в новом браке матери… Ну, как бы сказать… Все получилось «не очень».
Нет, дело совсем не в ней, в Александре. Она-то, как всегда, безупречна. Дело в нем, в ее новом супруге. Талантливом операторе Викторе Роговом. Он пил. Пил страшно, запойно. Как пьют многие люди из творческой среды. Почему? Нереализованность гения? Возможно. Но факт остается фактом. Они развелись довольно скоро. И опять – но… Дочь так и не смогла простить мать. Девушка отказалась с нею общаться. Такая беда… Что должно быть на сердце у матери? Какая невообразимая боль раздирает ее душу поныне? Никто не узнает. Потому что Александра Ольшанская про свои беды не говорит. А их было множество… Повторюсь – как в любой человеческой жизни. И еще… – Тобольчина снова вздохнула и опустила на долю секунды глаза. Потом подняла их, широко распахнула и продолжила: – Но это еще не все. Судьба продолжает испытывать человека. Наверное, до самого конца жизни. И Александра Ольшанская приняла еще один удар судьбы. Приняла достойно, без истерик и слез.
Лицо Тобольчиной исчезает, и на экране появляется высокий забор, а за забором чуть виден большой красивый дом с черепичной крышей. Калитка открывается, и на пороге появляется молодая женщина с длинной пшеничной косой, держащая за руку хорошенького, лет трех, мальчика. Женщина медленно идет по красивой ухоженной улице, беседуя со своим ребенком.
– Прелестный малыш, не правда ли? – почти поет ведущая. – Чудный, ни в чем не повинный малыш. Не понимающий, в какой переплет он попал. Малыш – сын Сергея Герасимова. Мужа – да-да! – мужа нашей героини. Я не ошиблась – Александры Ольшанской. А мать малыша зовут Ангелина. Такое в жизни бывает, не правда ли? Все мы грешим, ошибаемся. Врем. Не будем ханжами. Но дело не в этом. А дело в том, что Александра смогла понять и принять ситуацию. И еще простить. Простить своего неверного мужа. И тем самым сохранить семью. Согласитесь, есть ради чего. А то, что все мы живые, так это понятно. И сама Александра хорошо знает, что такое любовь и что такое ошибки. Ведь высшая мудрость женщины – не только простить, но и принять ситуацию. Не героиня – скажете вы? Подумаешь, не построила отношения с дочерью. Закрыла глаза на измену супруга. Нет, героиня! – отвечу вам я. Не раскиснуть, не впасть в истерику. Не терять надежды на лучшее. На то, что все образуется. Не героизм? Не скатиться в драму, в депрессию? Не героизм? Пытаться жить в новых условиях и оставаться собой. Не героизм? Нет ли в этом трагизма? Да, безусловно, есть! Но ударам судьбы она противопоставила терпение, силу духа и мудрейшее сердце. Я думаю, так.
Аля сидела молча. Только застыли руки. Неподвижные, словно мертвые, холодные руки.
– Ты знала? – тихо спросила Наталья.
– Да какая разница! – отмахнулась Аля. – Зато теперь знают все. Все, понимаешь? И он в том числе. Не поняла?
Натали растерянно покачала головой.
– Эх! – крякнула Аля и встала с кресла. – Он теперь знает. Что знаю я. А это значит, что надо менять жизнь. Ты понимаешь? Выяснять отношения. Разводиться, делить имущество. И снова обретать статус разведенной и неудачливой женщины. Теперь ясно? Ведь я не должна промолчать!
Натали пожала плечами.
Аля подошла к окну, раздвинула тяжелые шторы и, не поворачиваясь, сказала:
– А у меня… совсем нету сил. И желания, кстати, тоже.
* * *– Куда? – повторил водитель, с удивлением глядя на странную пассажирку на заднем сиденье.
Вероника вздрогнула и пришла в себя.
– Я… даже не знаю. Простите. Может быть, прямо? – залепетала она.
– В смысле? – жестко уточнил он. – Прямо в каком это смысле?
Странная пассажирка вдруг расплакалась, словно школьница перед классной доской.
– Я… Мне все равно, куда ехать. Вы… понимаете?
– Лично я – нет! – отрезал водитель. – Ну, если прямо, так прямо. Мне все равно.
Насчет денег он не волновался – дамочка не бедная, это видно. Странная – да, но не из бедных. Сумочка такая… Неслабая. Пальтишко оттуда же. Из бутика – как сейчас говорят. Очки, кстати. Вот очки точно потянут на пару штук баксов. Откуда он знает? Да из жизни. Из жизни богатеньких, вот откуда! Возил одного хрена, было дело. Так вот баба его, хрена этого, тоже слепошарая оказалась. Заказывала окуляры – а потом хвасталась. Дура. Почему дура? Да потому что так и ушла от сожителя в очочках и сумочке. А в сумочке – хрен с маслом.