— Да я на минутку…
— И не думайте даже. Врачи не разрешают ему пока вставать, — она взмахнула изящной рукой, — сами понимаете, он уже с ума сходит. До праздников ребята наведывались, а потом… Да, вас как зовут, простите?
— Александр, — зачем-то сказал Сашка.
— А я Александра Григорьевна. Выходит, мы с вами почти тёзки. — Она протянула ему свою руку, Сашка, робея, пожал. Наверное, надо было поцеловать, подумал он, и рассердился: глупости какие! Это ж не средние века!
— Идёмте, я вас к нему проведу. Так вам чай или кофе? Зелёный, чёрный, красный, белый, жёлтый? С мёдом, с вареньем? Михаил у нас приверженец красного.
Прошли по коридору, увешанному старыми выцветшими афишами. На некоторых Сашка заметил дедово имя.
Александра Григорьевна постучала в дверь справа и, не дожидаясь ответа, вошла.
— Мам, а я бы вот, знаешь, не отказался… — Похудевший, бледный Курдин заметил Сашку и удивлённо моргнул. — О, привет!
— Александр зашёл тебя проведать. Чай я сейчас заварю, а вы пока общайтесь. — Она вышла, аккуратно прикрыв дверь.
— «Александр»? — переспросил у Сашки Курдин, выгнув бровь. — Вот прям «Александр»?
— Привет, Михаил, — сказал Сашка, выкладывая на столик возле кровати пакет с печеньем. — Ты как вообще?
Курдин скорчил рожу.
— Живой. А ты?..
— Да я поблагодарить хотел. Ну… Вообще раньше надо было зайти, но…
Курдин отмахнулся, подтянул к себе пакет и, покосившись на дверь, достал печенюху.
— Ерунда. Обращайся. Чем там всё закончилось? Мать мне толком не сказала, они тут все… — он сделал неопределённый жест. — Типа, берегут меня.
— Всю кодлу из школы выперли. Одно время говорили, что будет суд…
— Не будет, — прервал Курдин. — Мои решили не раздувать. Это я знаю, про суд и про школу. Как вообще? В смысле, Рукопят больше не совался? Мстить там… вендеттить.
— Рукопята лечат.
— О! Грищук силён. А на вид не скажешь. Настя как?
Сашка пожал плечами.
— Да нормально. Она тебе не звонила?
— Чего ей звонить? Мы с ней не очень общаемся. Девчонки, о чём с ними говорить?.. — Курдин с преувеличенной небрежностью пожал плечами. — А я, блин, представь, на «Легенду…» не попал. Целый год ждал — и здрасьте. Клёвая?
— Смотреть можно. Кстати, её ещё долго будут крутить, может, успеешь.
Курдин махнул рукой.
— Эти козлы…
— Михаил! — возмутилась Александра Григорьевна, входя с подносом в руках. — Что за лексика?!
— Извини, мам. — Курдин начал освобождать столик, при этом печенье отодвинул подальше, чтоб не было видно надорванный край пакета.
— Постарайся впредь следить за своим языком. А вы, Александр, не потворствуйте Михаилу, прошу вас.
Сашка клятвенно заверил, что, конечно же, потворствовать не будет, ни в коем случае.
Теперь он догадывался, почему ребята перестали навещать Курдина.
— Вообще она добрая, — сказал Курдин, когда мать ушла. — Но роль… вживается вот. Ты угощайся…
Чай Сашке очень понравился, и мёд. К тому же появилась пауза для того, чтобы всё обдумать и сформулировать.
— Ты, кстати, в курсе, что скоро предзащита проектов?
Курдин закатил глаза:
— Хотел бы забыть. Каждый день раза по три напоминают. То есть, как на «Легенду…» сходить — так я контуженый, швы, блин, разойдутся, а как проект делать — ничего, живой-здоровый. Одно хорошо: про деда пишу, не надо в библиотеку тащиться. — Он кивнул на стопки книг и одинаковых багровых тетрадей, лежавших на подоконнике. — Архивы, сиди да изучай. Такая нудотень! Спектакли его смотреть прикольно, кстати. А воспоминания, письма там всякие…
— Ну так не заморачивайся. Напиши по-простому, без накидонов. Как все пишут.
Курдин повернулся к Сашке:
— Ты тоже — «как все»? — И добавил вдруг зло, глядя, как Сашка качает головой: — На фига тогда советуешь?
— Да я как раз сам посоветоваться хотел.
— Со мной?! Ну, валяй.
Легко сказать. Сашка угробил на список две недели. Звонил по телефонам из дедовой записной, ходил на встречи, объяснял, просил, одного даже выслеживал. Разные люди, разное отношение к деду. Четверо вообще не захотели говорить, наотрез отказались. Один чуть Сашку с лестницы не спустил.
Те шестеро, которые всё-таки согласились… Проку от них было мало.
— Нет цельности, понимаешь. Словно каждый говорит о каком-то своём… о другом человеке.
Курдин слушал и кивал, довольно скалясь. Даже про чай свой забыл.
— Ну а ты чего хотел, вообще-то? У меня с моим та же фигня. Даже опрашивать никого не надо, архивов хватает с головой. Они все такие… — И скривившись, поправил себя: — Мы все такие.
— В смысле?
— В прямом. Я даже сравнение придумал, вставлю в работу. Ну, то есть, как придумал… у деда прочёл, вообще-то. Каждый человек во время разговора становится зеркалом. Он — если может, конечно, — меняет свою речь: чуть подстраивается под того, с кем говорит. Ну, типа, с родителями — по-одному, с училкой — по-другому, с друзьями — …
— Но это же… лицемерие, нет?
— А чего сразу «лицемерие»? — обиделся Курдин. И задумался. — Нет, — сказал, — тут другое, по-моему. Вот как если б я знал кучу языков и для удобства, чтоб ты меня понял, переходил на тот, который ты лучше знаешь.
Сашка покачал головой.
— А как тогда узнать, какой ты настоящий? Если с каждым разговариваешь по-своему, то когда же ты действительно говоришь… по-своему? Только с самим собой?
— С самими собой одни психи разговаривают, — заявил Курдин. — «Настоящий»… А вот посмотришь на других — и поймёшь, какой ты сам. Ну-ка, — он приподнялся на локте, — дай мне наладонник, вон, на полке… спасибо.
— Ты чего?
— Сейчас… запишу, чтобы не забыть. В работу… — Он неопределённо взмахнул стилусом. — Мало ли, вдруг пригодится. — Дописав, Курдин отложил наладонник и снова захрустел печеньем, отхлебнул чаю. — Слушай, Турухтун, а с тобой интересно. Без обид, ага? Я в том смысле, что… ну, ты всегда вёл себя так, как будто все вокруг… — Он замолчал, подыскивая нужное слово.
— Проехали, — быстро сказал Сашка. Ему почему-то расхотелось знать, каким видит его Курдин. Даже если «видел» — всё равно.
— Вот, — кивнул тот. — Я ж о чём! Ты ведёшь себя так, словно ты — настоящий, честный, правильный, а все вокруг… погулять вышли, что ли. Принц среди обычных людей.
Сашка встал и отряхнул штаны.
— Пойду. — Он не собирался, но вдруг добавил: — Ты, можно подумать, другой!
Курдин расхохотался.
— В точку! Убил! — Откинувшись на подушку, он разметал руки и скорчил рожу — видимо, предсмертную. — Ладно, — сказал, отсмеявшись, — один-один. Чай-то допей, если я один весь выхлебаю — мне потом до ночи хромать туда-сюда по коридору, а знаешь, как больно…
— Сильно он тебя?
— Фигня, до свадьбы заживёт, — отмахнулся Курдин. — Ну так ты зачем приходил-то?
— Хотел поговорить с твоим дедушкой.
Курдин перестал улыбаться.
— Про своего деда, — объяснил Сашка. — Если, конечно, это реально. Он у меня последний в списке. Может… хоть он поможет чем-нибудь.
— Вон архивы, — Курдин кивнул на багровые тетради, — читай себе на здоровье. Про твоего там тоже есть… полно, вообще-то. Это я раньше думал, что они друг друга терпеть не могли. Пока не прочитал. Там… всё сложнее там, вот что.
— Я прочту. Но… мне бы порасспрашивать его. Хотя бы пару минут.
Курдин скривился. Вздохнул, почесал локоть.
— Мать меня убьёт. Реально.
— Я…
— Ты в туалет не хочешь?
— Нет, я…
— Ага, хочешь. Слушай тогда: выйдешь из комнаты, направо по коридору, потом направо же свернёшь, пройдёшь мимо двери, такой… напротив афиши «Горного эха», ну, увидишь, её легко найти… Да-а-а… так ты в неё не входи, не входи, слышишь — особенно если там кто-нибудь будет, ты сразу тогда иди дальше, повернёшь налево — там туалет. Ага?
Сашка кивнул, пытаясь сообразить, кого же ему так напоминает Курдин.
— Ну так иди, чего встал.
Снаружи было пусто и темно. Как, подумал Сашка, в коридоре какого-нибудь средневекового храма. Он медленно пошёл, глядя на стены. Афиши были самые разные, некоторые — в полстены, на всех — знакомая фамилия.
На многих — две знакомые фамилии.
Возле «Горного эха» Сашка остановился, как будто для того, чтобы рассмотреть получше. Напротив была дверь, вполне обычная, если не считать маленького цветастого половичка перед ней. Кто в собственной квартире перед одной из комнат кладёт половичок?
За дверью было тихо, он толкнул её, зачем-то вытер ноги и вошёл.
Пахло тонкими дорогими духами. В полутьме он увидел чей-то невысокий силуэт, шарахнулся назад, и только упершись спиной в дверь, сообразил: это его собственное отражение. Зеркало висело над столиком, по бокам — круглые лампочки, как бутоны тропических цветов. На стенах — фотоснимки, картины; вдоль стен, в стеклянных витринах, — какие-то нелепые вещи: засохший букет, воротничок, тусклая ручка с обломанным пером, чашка с трещиной, щербатая расчёска…
Перед зеркалом покачивался на светлом стебельке ещё один бутон. Серебристый, с тонкими чёрными прожилками. Снизу подвявшим листком — ленточка с именем и датами.
Сашка шагнул навстречу шарику, перебирая в уме все накопившиеся вопросы.
Шарик заговорил первым. Это были вполне отчётливые, хоть и приглушённые слова, и Сашка поначалу от неожиданности проглотил язык. Стоял ни жив, ни мёртв, а громадный полосатый бутон всё говорил, говорил, говорил…
— …несомненно! Хотелось ещё раз поднять тему… по моему скромному мнению… я — профи, я знаю… зритель, конечно, не всегда готов… сознательное решение… отказались от буквального следования тексту… Иные поражения дороже успехов… Автор зачастую сам не понимает, что и зачем пишет, его рукой водит… Я — коммерческий режисёр, это правда, но никогда не шёл на поводу у публики…
Голос то пропадал, то делался громче — казалось, кто-то бездумно поворачивает верньер радиоприёмника.
Сашка как-то сразу понял, что длится это уже не один час. Может, и не один день. Бесконечное само-интервью, вглядывание в собственный образ по ту сторону зеркала. Умножение личности на бездну.
Интересно, подумал он, отступая к двери, интересно, какая часть моего «я» сейчас всё это именно так воспринимает?..
Он протиснулся в коридор, даже не оглянулся по сторонам, есть ли кто рядом, и решил наведаться в туалет. Идти к Курдину был пока не готов.
Возвращаясь, Сашка снова задержался возле «Горного эха». На фоне изломанной, похожей на кардиограмму гряды, — человек с автоматом. Рисовал известный художник, Сашка часто встречал его работы на постерах и в журналах, но фамилию не помнил.
Стрелок зло скалился на Сашку, и зло скалилась тень стрелка: похожая на варвара, с растрёпанными волосами, с зазубренным клинком в руке. Сзади, в ущелье, вставало багровое солнце, и фигура автоматчика была вписана в этот пламенеющий овал. Уперев ствол в край овала, как будто пыталась вырваться за его пределы.
— …научи, наставь, ты же у меня такой мудрый, такой опытный. — Сашка вздрогнул, когда услышал этот голос из-за двери с половиком. Живой голос. — Знаешь, я боюсь. Боюсь, папа, боюсь, боюсь. Доренчук — он же деспот, он всю душу вынимает. А я не вижу роли. Слова — назубок, а роли не вижу. Игоря извожу, но он терпит, и Михаил терпит, я себя ненавижу за это, но по-другому не могу, не получается. И так — тоже не получается. Папа, родненький, мне сейчас очень нужен твой совет, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста!..
В ответ — едва различимое бормотание, всё такое же монотонное, как и несколько минут назад.
— Ты же слышишь меня, папа, ты же точно меня слышишь! Ну почему ты молчишь?! Папа!..
Сашка был бы рад не слушать всего этого, но не мог сразу уйти, должен был шагать осторожно, чтобы не выдать себя. Уши горели. И щёки.
Он на минутку представил, что его мама вот так же будет разговаривать с дедом…
— Ну? — спросил Курдин, когда Сашка вернулся в комнату. — Получилось?.. — Он увидел выражение Сашкиного лица, осёкся и помрачнел. — Прости. Надо было тебя предупредить.
Сашка ещё больше покраснел:
— При чём тут… Если бы знал, я бы… Извини. Не стоило мне…
— Она говорит: так лучше. Ну, ему, в смысле. Привычная обстановка и всё такое. Заслужил. — Курдин помолчал. — Ходит к нему каждый день. Советуется. Отец его не слышит, и я — еле-еле. А мама — хорошо, она… тоньше настроена, что ли. Актёры и вообще люди искусства вроде как могут… — Курдин дёрнул плечом. — Я надеялся, вдруг он с тобой заговорит…
Сашка медленно покачал головой.
— Ну, — сказал Курдин, — вот. Дать тебе его дневники?
— Не надо. Я как-нибудь… как-нибудь так.
— В гости-то ещё зайдёшь?
— Зайду, — соврал Сашка.
* * *Третью четверть Сашка сдал на «отлично»: и контрольные, и самостоятельные. Шансы на то, что со следующего года его переведут на бюджет, теперь казались вполне реальными. Последняя четверть — она всегда лёгкая. Сашка листал учебники и в общем-то знал, чего ждать.
После контрольных оставалась только защита проектов. Предзащиту Сашка миновал на крейсерской скорости. Решил не заморачиваться. Решил: всё равно же никто не оценит. Кому интересны нюансы и подробности?
Ему даже хлопали, а классная сказала, что это, наверное, будет один из лучших проектов года и что дед бы им гордился.
И попросила принести на защиту шар.
— Принесёшь? — спросила Настя, когда они возвращались из школы.
Сашка пожал плечами:
— Принесу, наверное…
Они не виделись две недели: Настю родители сразу после предзащиты увезли к дальним родственникам, вот только перед самыми контрольными вернули.
Солнце наконец-то выглянуло из-за туч, день был слякотный, но пах скорой весной. Хотелось забросить всё, мотнуть куда-нибудь в парк… или кататься на фуникулёре, пить горячий шоколад, строить планы на лето и целоваться.
— А что у тебя? На защите сильно «топили»? — спросил Сашка.
— Так… Сказали: нет своего мнения о теме. Всё списываю из статей. А если я с ними согласна? Может такое быть?!
— И что теперь?
— Переписываю. Только упрощаю, чтобы поверили, что сама делала.
Тему Настя выбрала сложную, про перспективы полуострова. В экономическом, политическом и культурном аспектах. Даже для этого немного подучила тамошнее наречие.
Сашка не представлял, как она вообще такое осилила; а уж если теперь переписывать… Про выходные наверняка можно забыть. Времени-то почти не осталось.
— Ты чего нос повесил, Турухтун? Я разберусь, там работы… ерунда. Поехали на Колокольную, уток кормить?..
Они увидели свою маршрутку и побежали к ней, так и не разнимая рук, и Сашка, кажется, впервые в этом году расхохотался от всей души, смех вспыхивал в груди и рвался наружу, лёгкий и светлый. Казалось — всё тебе по плечу, со всем обязательно справишься.
Принести дедов шар на защиту — это ж разве проблема?
Мама вечером только кивнула, конечно, мол, бери. Они с отцом, обнявшись, смотрели телик, и тоже были такими умиротворёнными, что Сашка поневоле заулыбался.
Утром накануне защиты проснулся рано. Ещё раз пролистал доклад, выпил чаю с бутербродами. Мама уже убежала, она сегодня работала за Киселёву, чтобы к пяти освободиться.
Отец помог Сашке снять дедов шар с крючка, вбитого под иконой, рядом с бабушкиным. Даже принёс тряпку из ванной, чтобы стереть пыль.
— Слушай, — сказал, — ты прости, что так выходит. А то, может, мы всё-таки сдадим билеты?
— Да ну, пап, зачем? Вы ж ещё когда хотели в Оперный сходить.
— Если бы знали, что так совпадёт… или на другие дни договорились бы про замены.
— Всё равно вам от нас туда через полгорода ехать, никак не успели бы. Ерунда, пап, честно! Я, может, так буду меньше волноваться.
Шар непривычно тянул руку кверху — впрочем, совсем чуть-чуть. Обычные гелевые — и то сильнее тянут.
Бабушкин висел на прежнем месте. Не шелохнулся.
— Пап, — спросил вдруг Сашка, — а ты помнишь, какой была бабушка?
— Очень доброй и светлой. Она с дедушкой познакомилась на премьере спектакля по его «Горному эху». Он ей тогда очень не понравился, она была журналисткой, ей велели взять интервью…
Папа говорил, а сам ходил по комнате, бросал в папку какие-то бумаги, искал чистый халат, сунул всё это в рюкзак, потом ушёл в переднюю и продолжал рассказывать уже оттуда, натирая кремом ботинки.
— Па, это я знаю, всё это есть в куррикулюме, — осторожно прервал Сашка.
— А ты о чём тогда? — Отец отложил один ботинок и взялся за другой.
Сашка замялся, пытаясь сформулировать поточней.
— Вот в жизни — она какая была? Скажи своими словами, а не из куррикулюма.
— Так она, сынок, именно такой и была. Куррикулюм не врёт, я же его заверял, и мама заверяла, там всё чистая правда.
— А помимо?
Папа сунул щётку в ящичек, потянулся за курткой.
— А какое «помимо» ты хочешь-то?
— Что-нибудь, что ты помнишь из жизни, — тихо и упрямо повторил Сашка. — Хоть что-нибудь, пожалуйста.
Отец проверил, на месте ли ключи, бумажник, похлопал Сашку по плечу:
— Обязательно. Вернусь — обязательно расскажу. Всё, я побежал. И ты не тяни, у тебя сегодня важный день. Закончится — скинь нам смс-ку, как всё прошло. Мы будем держать за тебя кулаки.
По жеребьёвке Сашке выпало выступать одному из последних, сразу после Курдина.
На предзащиту Курдин прийти не смог, отец занёс в школу текст проекта, учителя одобрили. Они бы, наверное, всё равно одобрили, чего уж. Поэтому Курдин обязательно хотел прийти на защиту; «чтоб по-честному».
Пару раз Сашка звонил ему. С Курдиным, в принципе, было интересно, несмотря на его заносчивость и самолюбование. Теперь они Сашку почему-то не задевали.
Лебедь немного ревновал. Ворчал, что Сашку не узнать, что водится не пойми с кем. Потом однажды был замечен в кино под ручку с Сидоровой — и вынужденно перешёл к глухой обороне. В школе Лебедь соблюдал конспирацию, делал вид, что с Сидоровой не знаком. Сейчас тоже устроился рядом с Сашкой, хотя нет-нет, а направо вниз поглядывал. Сашка тоже поглядывал: Сидорова была в компании с Настей и Гордейко, что-то шептала им обеим и прыскала в кулачок.