— Мне нужно закурить, — заявляет Реджина.
— Нет! — пугается Томаш. — Ты умрешь! У тебя легкие станут такие же черные, как твоя кожа. А мозг распухнет и вытечет через глаза!
— Да, на это стоит посмотреть. — И Реджина идет обратно к витрине.
С улицы доносится разрывающий тишину рокот двигателя, но он звучит довольно далеко, и никто не караулит их у входа.
— Наверное, ему без разницы, — размышляет Реджина по дороге к сигаретной стойке, — лишь бы мы не приближались к тюрьме.
— А что такого особенного в тюрьме? — спрашивает Сет. — И в каком смысле я «очнулся» только здесь?
— Сейчас, подожди.
Реджина копается в сигаретах. Большинство пачек распотрошили крысы, но после непродолжительных поисков она находит почти целую упаковку «Силк Кат». Разорвав ее, словно обертку первого в жизни рождественского подарка, Реджина вытряхивает сигарету.
— Реджи-и-ина, — огорченно тянет Томаш.
— Ты не представляешь, — говорит она. — Нет, серьезно, даже не догадываешься.
Она применяет зажигалку по назначению, и в полумраке рдеет кончик сигареты. Реджина затягивается глубоко-глубоко, закрывает глаза, и сначала по одной щеке, потом по другой катятся слезы.
— Боже, — шепчет она. — Кайфовый кайф!
Томаш, помрачнев, смотрит на Сета:
— Это ее убьет…
— Я думал, мы уже умерли, — не понимает Сет.
— Нет, — отвечает Реджина. — Не умерли. Томми ошибается. — Откашлявшись, она делает еще затяжку, одной рукой почти в изнеможении облокачиваясь на стойку. — Какой дурацкий день.
— Реджина! — нетерпеливо подгоняет ее Сет.
— Ладно. Ладно. — Она затягивается еще. — Я ему расскажу, Томми. Ничего?
Томаш ковыряет ногой в пыли, чертя линию носком кроссовки.
— Он будет в шоке. Это тяжело принять. — Томаш поднимает серьезный взгляд на Сета. — Я вот не поверил. И до сих пор не очень верю.
Сет сглатывает:
— Я рискну.
— Хорошо, — решается Реджина.
Затянувшись напоследок, она тушит окурок о стойку и сразу же вытряхивает из пачки новую, а потом, оглянувшись на Сета, протягивает пачку и ему.
Сет рассеянным жестом обводит спортивные шорты с футболкой и беговые кроссовки, которые почему-то по-прежнему на нем:
— Я же бегун. Нам можно все, кроме курения.
Реджина кивает. А потом приступает к рассказу.
— Нашего мира, — произносит она, — больше нет.
38
— Нет? В каком смысле?
Реджина вздыхает, выпуская завитушки дыма:
— Мы так думаем. Его нет, потому что мы сами так пожелали.
— Мы?
— Все. Каждый из нас.
Сет порывается уточнить, но Реджина его останавливает:
— Ты выходил в Интернет? До того, как очнулся тут?
— Разумеется. — Сет смотрит на нее недоуменно. Что за вопрос? Неужели кто-то сейчас способен прожить без телефона или планшета?
— И так, видимо, повсюду, — кивает Реджина. — Даже в Польше.
— Да не в Польше я был, — бухтит Томаш. — Сколько раз повторять? Мама приехала сюда на заработки. А в Польше с Интернетом тоже полный порядок вообще-то. Вполне продвинутая страна. Что за привычка на каждом шагу…
— В общем, — перебивает Реджина, — мы думаем, что примерно лет восемь — десять назад, если судить по давности вещей, которые тут попадаются, все ушли в Сеть. — Она выдыхает длинную струйку дыма. — Навеки.
Сет морщит лоб:
— Что значит навеки?
— Я знаю! — радуется Томаш. — Это значит «насовсем, без возврата».
— Да нет, слово-то я понимаю…
— Все выпали из настоящего мира, — поясняет Реджина, — и перебрались в виртуальный. В такой, с полным погружением, который ни за что не отличишь от подлинного.
Но Сет уже мотает головой:
— Да ну, чушь какая! Такая фигня только в кино бывает. Разницу всегда видно. Жизнь — это жизнь. Из нее просто так не выпадешь.
— Ага! — встревает Томаш. — На это у нее тоже есть теория. Типа, мы заставили себя все забыть. Чтобы меньше волноваться и не скучать.
— Ты же говорил, что сам ей не поверил, — недоуменно хмурится Сет. — Соглашался со мной, что это ад.
Томаш пожимает плечами:
— Ну да. Ад, созданный своими руками, все равно ад.
— И я должен проглотить эту ерунду?
— Глотай что хочешь, — отвечает Реджина. — Просил правду, вот тебе правда, логичнее некуда. Мы залегли в эти гробы…
Сет вздрагивает:
— Вы, значит, тоже очнулись в гробу?
— О, да. Только на самом деле это не гробы. Все эти трубки, металлизированные пластыри — это чтобы поддерживать жизнь. Подавать питание, отводить отходы, не давать мышцам атрофироваться, пока сознание представляет нас совсем в другом месте.
— Я даже не помню, как выбирался из гроба, — признается Сет. — То есть я вообще не знал про гроб, пока пару дней назад не поднялся наверх.
— Наверх?
— Он стоит на чердаке. В моей бывшей комнате.
Реджина кивает, словно получив очередное подтверждение:
— Я очнулась в своей гостиной. Тоже в полных непонятках. На том же самом месте, где свалилась с лестницы, — пролежала там день или два, получается.
Сет смотрит на Томаша, но Томаш ничего про себя не рассказывает, только снова чертит что-то в пыли носком кроссовки.
— Дождь будет, — говорит он.
Они смотрят на улицу. Действительно, из-за горизонта надвигаются тучи. Еще один безумный тропический ливень на подходе.
— И все тихо, — замечает Томаш.
Сет прислушивается. Звук двигателя умолк, пока они спорили. Остался только ветер, гонящий тучи, которые, по крайней мере, зальют пожар. «И снова как по заказу», — мелькает мысль.
— То, что ты говоришь, невозможно, — возражает он Реджине. Та скептически цокает языком, но Сет не обращает внимания. — Хотя здесь все невозможно. Безлюдье. Грязь. Дряхлеющий мир, в котором никого нет.
— Кроме нас, — вставляет Томаш.
— Ага. В этом-то и загвоздка. Ни в моем доме, ни в каких других домах по моей улице гробов нет. Если мир ушел в виртуал, то где все?
Томаш с Реджиной молчат.
Сет понимает, что ответ известен и так. К этому все вело.
— Тюрьма?
Томаш старательно отводит взгляд. Реджина тоже сперва смотрит в сторону, однако потом решительно оборачивается к Сету:
— Туда нельзя.
— Что нельзя? Ты же не знаешь, что я скажу.
— Знаю. Потому и говорю, что нельзя.
— Никак, никак нельзя, — умоляюще твердит Томаш. — Никак.
Сета раздражает эта неожиданная несговорчивость. С тех самых пор, как он сюда попал, тюрьма напоминала о себе постоянно. Маячила вдали, скрываясь за холмом, или просто давила своим незримым присутствием. Как причина, по которой его жизнь когда-то пошла не по тому пути, не по тому, где он мог бы радоваться и быть счастлив.
Он избегал ее инстинктивно, машинально.
И вот теперь, когда ему сказали, что туда нельзя, сразу кажется, что другой цели нет и быть не может. Потому что, если это место лишь плод его воображения — какой-то выверт сознания, примиряющий со смертью, или действительно ад, куда он угодил, — в любом случае тюрьма играет первостепенную роль. Там могут найтись разгадки.
Но если Реджина все-таки права и это в самом деле настоящий мир, то в тюрьме сейчас сидят его родные.
— Показывайте, — говорит он наконец. — Отведите меня к тюрьме.
39
— О-о-ой! — Томаш обеими руками загребает свою шевелюру в две горсти. — Так и знал! Так и знал, что к этому придет.
— Слишком опасно, — качает головой Реджина. — Водитель нас не подпустит.
— Но он ведь не все время торчит у тюрьмы, — возражает Сет. — Когда-то же он отправляется на свои объезды.
— Он узнает, что ты там, и на этот раз дырой в груди не ограничится.
— Подозрительно быстро зажившей дырой, вам не кажется? — Сет хлопает себя по ребрам и морщится, попав по синяку. — Можно же пробраться.
— Не заставляй меня, — просит Томаш. — Не надо, пожалуйста! Не хочу опять.
— Опять?
— Я там очнулся, — вздыхает мальчишка. — Сплошные гробы… И непонятно, кто в них, что им снится, да и живы ли они вообще. — Он заламывает руки (Сет впервые видит этот книжный жест в реальной жизни). — И мама.
— Твоя мама? — переспрашивает Сет.
Томаш не отвечает, только двигается ближе к Реджине, которая обнимает его, затушив сигарету, чтобы он мог порыдать ей в живот.
— Я нашла его, когда он удирал от Водителя, — поясняет она. — Едва ноги унесли. Потом неделю убеждала его, что я не ангел и не демон.
— Да, знакомо, — протянул Сет. — А что там с его мамой?
— Это тебя не касается. Соображениями и наблюдениями я поделюсь, но есть вещи личные.
— Значит, ты говоришь, все в тюрьме…
— Ну, не весь остальной мир, конечно. Но из этого города очень многие. Наверное, должны быть и другие такие места, только кто знает, где они. И кто их охраняет.
— Но мы же можем…
— Мы не идем в тюрьму. Ни в коем случае.
— Ты-то ходила, раз именно там нашла Томаша.
Реджина замирает:
— Бекку убили. Ту женщину, с которой я познакомилась. Я не знала, куда еще податься.
Сет смотрит на нее пристально:
— И поэтому рванула в самое опасное место?
Реджина стряхивает крошку пепла с языка и задает обманчиво простой вопрос:
— А ты куда бежал сегодня утром?
Повисает долгая пауза. Реджина подтаскивает все еще всхлипывающего Томаша к сигаретной стойке, и они вдвоем усаживаются на пол. Томаш, закрыв глаза, приваливается к Реджине.
— Почему, — недоумевает Сет, — если все остальные там, я очнулся в своем старом доме?
Реджина пожимает плечами:
— Я тоже была у себя. Наверное, у них просто место кончилось. Или время. Поэтому кого-то кладут «по месту жительства».
— Паршиво организовано, по-моему.
— А кто сказал, что это вообще организовано? Может, все делалось впопыхах, типа, не до жиру, быть бы живу?
— В смысле?
— Ты этот мир видел? — Реджина изгибает бровь. — Где все звери? Откуда вся эта пыль, грязь и разруха? За восемь лет столько не накопится. Когда случился пожар по ту сторону дороги? До или после? А погодные перепады? — Она снова пожимает плечами. — Может, реал попросту начал разваливаться, и нам уже ничего другого не осталось, как из него сбежать?
Молния сверкает так ярко, что все подскакивают, даже сидящий с закрытыми глазами Томаш. Замерев на секунду, мир разражается долгим раскатом грома, а потом барабанным боем дождя по стеклу. Ливень обрушивается на витрину с небывалой яростью, словно одержимый желанием ворваться внутрь и схватить их.
Томаш засыпает, положив голову Реджине на колени. Сет, раздобыв несколько банок с едой, усаживается рядом. Они едят пластиковыми ложками, стараясь не разбудить Томаша. Дождь снаружи рокочет, словно водопад.
— Не припомню таких дождей, — говорит Реджина. — В Англии-то. Ураган какой-то.
— В твоей теории слишком много слабых мест, — рассуждает Сет, через силу глотая чуть теплые спагетти. — Почему, например, я у себя дома, а родители с братом еще где-то?
— Не знаю. Можно только догадываться. Вот гробы, они ведь точно к чему-то подключены, но куда идет этот провод из дна, если электричества нигде нет?
— Да, я тоже видел.
— И вот это… — Она стучит пальцем по затылку. — Разъем под кожей?
— Но если тут такие технологии, — недоумевает Сет, вспоминая заодно про металлизированный пластырь, — почему мы не перенесли их с собой в виртуал?
— Может, нам хотелось, чтобы там все было попроще?
— Тебе очень просто жилось?
Реджина смотрит на него сурово:
— Не передергивай.
— А так, конечно, после твоих разъяснений все стало куда проще. Очень кстати, тебе не кажется?
— Опять двадцать пять? Нас с Томашем не существует? Тебя еще раз треснуть? Я с радостью.
— Дождь, который потушит огонь и заодно удержит нас здесь, чтобы наговориться. Дыра в груди, которая почти сразу зарастет, чтобы я мог убежать. Подозрительно удачно складывается, нет?
— Человек везде логику найдет, — хмыкает Реджина. — Так отец говорил. Мы берем случайные события и увязываем их друг с другом, сами себе придумывая логику, потому что так нам удобнее, и плевать, насколько она соответствует действительности. — Девочка оглядывается на Сета. — Обманываем себя ради самосохранения. Чтобы крыша не поехала.
Томаш у нее на коленях начинает ворочаться, бормоча во сне по-польски: «Нет, нет!» Реджина протягивает руку, думая его разбудить, но он уже успокаивается.
— Те самые сны, да? — догадывается Сет.
— Наверное.
— А тебе что снится?
— Это личное, — отрезает Реджина.
— Ну, извини. Ты сама начала про отца…
Несколько минут они жуют в угрюмом молчании.
— Так вот, значит… — не выдерживает Сет. — Если весь мир ушел в виртуал, почему, умирая, мы оказываемся здесь? По идее, мы должны просто перезагрузиться и все.
— Не знаю. Но ведь там люди тоже умирали. Моя тетя Женевьева, например, умерла от рака поджелудочной. А папа… — Она откашливается. — Но, с другой стороны, если виртуал должен быть неотличим от реала, чтобы мы забыли прежнюю жизнь, то без смерти тоже нельзя. Может, иначе наш мозг почуял бы подвох. Если умираешь в виртуале, то умираешь по-настоящему, потому что такова жизнь.
— Но мы ведь не умерли по-настоящему. — Сет снова злится, думая о том, что случилось с Оуэном, с Гудмундом, с ним самим. — Да и зачем все это вообще? Зачем жить в мире, где по-прежнему хреново? Если виртуал якобы настолько идеален, что в нем забываешь обо всем остальном…
— Не спрашивай, я понятия не имею. Моя мама там вышла за этого урода, отчима. — Ее рука невольно тянется к затылку. — Я знаю одно: дай человеку возможность тупеть и ожесточиться, он ее не упустит. В любой действительности.
— А здесь-то мы как очутились? — не сдается Сет. — Где тогда другие только что умершие и свежеочнувшиеся?
— Наверное, в этом мире мы тоже должны были умереть. Но я свалилась с лестницы и ударилась определенным участком головы. Ты утонул и тоже ударился головой — в том же самом месте. Томми… — Она переводит взгляд на спящего мальчишку. — Томми, конечно, говорит, что его ударило молнией, но мне кажется, он просто не хочет вспоминать. Его право, только все равно — тот же участок головы. Какой-то сбой прямо в контакте. Грузит систему и вместо того, чтобы дать нам умереть, просто разъединяет, выкидывает в реал. — Она бессильно роняет плечи. — В общем, так нам кажется. — Она легонько проводит рукой по спутанным волосам Томаша.
— Это на самом деле его теория, хоть он и твердит, что не верит. В этой черепушке куча светлых мыслей.
Томаш во сне прижимается к ней еще крепче.
— Но если все происходившее с нами не взаправду… — говорит Сет. — Если вся наша жизнь — это просто виртуальная симуляция…
— Да нет, вполне взаправду, — возражает Реджина. — Мы ведь это проживали, мы там были. Куда уж реальнее, раз человек тащит за собой то, от чего любой ценой хотел бы избавиться?
Сет вспоминает Гудмунда, его запах, ощущение его тела. Вспоминает все, что случилось за прошлый год, хорошее, плохое и очень, очень плохое. Вспоминает происшедшее с Оуэном; жуткие дни поисков и холод, которым на всю оставшуюся жизнь окружили его, Сета, родители.
Да, реальнее некуда. Если это все какой-то виртуал, симуляция, то как? Каким образом?
И если он сам сейчас тут, то где Гудмунд?
— До темноты обратно в дом лучше не соваться, — предупреждает Реджина. — Можно спать по очереди. Кто-то один будет дежурить.
Сет сразу же сознает, как устал: почти всю ночь без сна, потом пробежка, потом целый день на адреналине. Удивительно, вообще-то, как у него глаза еще сами не закрылись.
— Хорошо. Но когда я проснусь…
— Когда проснешься, — обещает Реджина, — я расскажу, как попасть в тюрьму.
40
— Прости меня, — выпалила Моника в дверях, даже не поздоровавшись. — Я не хотела. Просто разозлилась и…
Сет вышел на холод, закрыв за собой дверь:
— Ты о чем? Что происходит?
Она посмотрела на него со страхом. Да, другого слова не подберешь. Она боялась того, что сейчас придется сказать. Сет почувствовал, как у него леденеет в животе.
— Моника?
Вместо ответа она подняла глаза к небу, словно надеясь найти там поддержку. Сет тоже машинально посмотрел наверх. Погода уже которую неделю в преддверии Рождества стояла морозная, но без снега. Небо, вымазанное серым, хмурилось, словно зажимая снег нарочно, из злости.
Сет перевел взгляд на Монику — она плакала.
И он сразу догадался.
Потому что — ну, чего еще ждать? Ясное дело, у него сейчас отнимут еще одну радость жизни. Осталось лишь узнать как именно.
— Вы с Гудмундом… — пробормотала Моника, шмыгая замерзшим носом и выдыхая облачка пара поверх шарфа. — Вы с этим гадом Гудмундом… — Она напоминала дошкольницу в своей толстенной зимней куртке и вязаной шапке с красными оленями, которую носила с тех незапамятных времен, когда шапка сползала ей на нос. Носила до сих пор, даже не смеха ради, и без этой шапки Монику невозможно было представить, это ее характерная черта, как прическа или смех. — Все правильно, — сказала она. — Теперь-то, конечно. Я бы сама вам этого пожелала, если бы кто спросил. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Тебе пожелала бы, Сет. Чтобы ты был счастлив.
— Моника, — едва слышно шепнул Сет. — Моника, я не…
— Только не говори, что это неправда. Не надо. Не делай вид, что это были просто игрушки, и так все идет прахом…
— Прахом? — нахмурился Сет.
— Здравствуй, Моника, — прогремел над ухом мамин голос. За мамой на крыльцо вывалился Оуэн — закутанный, как мумия, в одной руке термос, в другой — футляр с кларнетом. — Ты почему держишь друзей на пороге, Сет? Вы себе все отморозите. — Она улыбнулась гостье, но, увидев лицо Моники, сразу же стерла улыбку. — Что случилось?