— Прахом? — нахмурился Сет.
— Здравствуй, Моника, — прогремел над ухом мамин голос. За мамой на крыльцо вывалился Оуэн — закутанный, как мумия, в одной руке термос, в другой — футляр с кларнетом. — Ты почему держишь друзей на пороге, Сет? Вы себе все отморозите. — Она улыбнулась гостье, но, увидев лицо Моники, сразу же стерла улыбку. — Что случилось?
— Ничего! — Моника, изобразив бодрость, вытерла нос перчаткой. — Простыла немного.
Она даже покашляла в ладошку для убедительности.
— Ну, хорошо. — Мама явно не поверила, но, судя по тону, объяснением удовлетворилась. — Тем более идите в дом. Чайник еще горячий.
— Привет, Моника! — радостно поздоровался Оуэн.
— Привет, Оуэн.
— Мы сварили горячий шоколад, — помахав термосом, похвастался он.
Моника натужно засмеялась:
— Оно и видно. У тебя вся мордаха в нем.
Оуэн только улыбнулся в ответ, даже не пытаясь вытереть перемазанный в шоколаде рот.
— Правда, идите внутрь, — повторила мама, ведя Оуэна к машине. — Тут такой колотун. — Она помахала на прощание, садясь за руль. — Пока, Моника.
— До свидания, миссис Уэринг, — помахала в ответ Моника.
Не сводя с них серьезного взгляда, мама покатила прочь, увозя Оуэна на занятия.
— Колотун. Что еще за зверь? — пробормотала Моника.
— Моника… — Сет обхватил себя руками — не только в попытке спастись от холода, пробирающего до костей под тонкой рубашкой. — Говори давай.
Она снова помолчала, переминаясь с ноги на ногу, пересиливая себя.
— Я нашла пару фотографий, — наконец выдавила она. — На телефоне Гудмунда…
Вот и все. Вот так вот просто. Мир рушится с тихим вздохом.
— Прости, Сет. — Моника снова залилась слезами. — Мне так жаль…
— Что ты сделала? Что ты с ними сделала, Моника?
Она поежилась, но не отвела взгляд. Это он запомнит. Что ей хватило храбрости и совести не отвести взгляд.
Но все равно, будь она проклята. Навеки.
— Я послала их Эйчу. И всем остальным из школы, кого нашла у Гудмунда в адресной книге.
Сет ничего не ответил, просто попятился, словно опрокидываясь, и рухнул на каменную скамью, которую родители держали на крыльце.
— Прости, — прорыдала Моника. — Я в жизни так ни о чем не жалела…
— Почему? — прошептал Сет. — Почему ты это сделала? Зачем ты?..
— Я разозлилась. Так разозлилась, что даже подумать не успела.
— Но почему? Ты же моя подруга. То есть все, конечно, знают, что он тебе нравится, но…
— Эти фотки… Там… Это ведь не секс — секс я, наверное, могла бы понять, но там…
— Что?
Она посмотрела ему в глаза:
— Там любовь, Сет.
Она умолкла, и он не стал уточнять, почему любовь задевает ее сильнее.
— Я его первая полюбила. Прости, тупая отмазка, я знаю, но я полюбила его первой. До тебя.
Даже летя в бездну, даже чувствуя нарастающий гул обвала — самое сокровенное теперь известно всем: друзьям, родителям, всей школе, — он думал только о Гудмунде, о том, что жизнь еще наладится, если с Гудмундом все в порядке. Он вытерпит что угодно, если Гудмунд будет с ним.
Сет встал:
— Я должен ему позвонить.
— Сет…
— Нет, мне нужно с ним поговорить…
Он открыл дверь и…
41
Сет просыпается. Он лежит, свернувшись клубком у сигаретной стойки, подложив под голову какие-то задубевшие кухонные полотенца. Сон улетучивается, и Сет пытается не улетучиться вместе с ним.
Один разговор на крыльце. Несколько слов от Моники на пронизывающем холоде. Вот оно — начало конца.
Начало пути, который привел его сюда.
Но почему приснилось именно это? В его жизни случались моменты и похуже, даже в здешних снах возникали куда более мучительные воспоминания. И почему оборвалось именно на этом месте? Он открыл дверь и…
Сет не помнит, что было дальше. Помнит, конечно, как лихорадочно пытался связаться с Гудмундом, но что случилось, когда он вошел внутрь…
Почему-то этот момент не дает ему покоя. Что-то там есть. Что-то неуловимое.
Над ним наклоняется Реджина:
— Плохой сон?
— Я что, кричал? — спрашивает Сет, садясь. На нем, как ни странно, все та же экипировка для бега. Уже попахивает.
— Нет, но ведь обычно они хорошими не бывают.
— Бывают.
— Ага. — Реджина усаживается рядом и протягивает бутылку с водой. — Но даже от хороших потом очень, очень плохо.
— Где Томаш? — спохватывается Сет, отпивая воды.
— Ищет укромный уголок, чтобы сходить в туалет. Он в этом плане хуже какой-нибудь старушки — даже слово вслух произнести стесняется. Просто исчезает, делает свое дело молчком, и ни гугу. Небось расплакался от радости, когда увидел, сколько здесь туалетной бумаги.
Дождь снаружи прекратился, пешеходная улица около супермаркета погружается в вечернюю темноту. Двигателя по-прежнему не слышно, дыма вроде нет. Мир снова безмолвен, в тишине раздается только их с Реджиной дыхание.
— Я подумала над твоими словами, — признается Реджина. — В смысле, зачем мы создали себе такой тухлый виртуал. — Она кивает на витрину. — Может быть, по сравнению с настоящим миром это был просто рай. Может, нам просто хотелось пожить нормальной жизнью, чтобы вокруг ничего не рассыпалось на глазах.
— То есть ты действительно в это веришь? Что вот это и есть настоящий мир, а остальное был коллективный сон?
Реджина прерывисто вздыхает.
— Я скучаю по маме, — говорит она, утыкаясь взглядом в полумрак. — По той, какой она была в моем детстве, а не какой стала, когда вышла замуж за этого. По прежней маме. Мы с ней классно жили вдвоем, без никого. Хохотали и пели. Отрывались по полной. — Реджина вскидывает бровь. — У негритянок же потрясающие голоса, всем известно. Типа, во власть не суйтесь, в президенты не метьте, и вообще вы никто и звать вас никак, но не расстраивайтесь, зато вы поете божественно.
— Я никогда…
— Так вот, это однозначно не про нас. Честное слово. Мы с мамой выли, как две раненые лосихи, — смеется Реджина. — Но какая разница, правда? Главное, что мы с мамой.
Сет вытягивает ноги:
— Сама ведь говорила, что это все не взаправду.
— Ты нарочно передергиваешь, — обижается Реджина. — Я там была. Мама была. Даже если на самом деле мы беспробудно спали за километры друг от друга. Все вполне реальное. Уж наверное, если бы мы себе это придумали, то пели бы покрасивее.
— Красота всегда найдется, — бормочет Сет. — Если знать, где искать.
— Что?
— Ничего. Один мой знакомый так говорил.
Реджина смотрит на него пристально, очень пристально:
— У тебя кто-то был. Кто-то любимый.
— Тебя не касается.
— И теперь ты не знаешь, взаправду ли. По-настоящему ли вы с… с ним, я так понимаю?
Сет молчит.
— С Гудмундом, — наконец выговаривает он.
— Гуманоидом? Это прозвище, что ли?
— Гудмунд. Имя такое. Норвежское.
— Ага, ясно. И, в общем, ты теперь не знаешь, существовал ли твой норвежец на самом деле. Не померещилась ли тебе ваша сказка. Был ли ты там взаправду. Был ли он там взаправду.
Сет снова вспоминает запах Гудмунда. И как Гудмунд барабанит пальцами по его груди. И поцелуй на тех снимках, и снимки, пошедшие по рукам…
— Он был, — говорит Сет. — Иначе никак.
— Видишь! Вот и я об этом. Иначе никак. Они были, иначе что нам остается?
На улице становится еще темнее, даже за короткое время разговора тени в зале успевают сгуститься, окутывая со всех сторон.
— Я вот что думаю, — начинает Реджина, зажигая сигарету. — Самое настоящее у меня — это я. Ну и, может, Томми. Даже здесь, потому что вдруг это тоже какая-нибудь симуляция, какой-нибудь следующий уровень, от которого мы тоже очнемся. Но независимо от того, где я и что это за мир, мне нужно твердо знать, что я — это я, и я настоящая. — Она выдыхает облачко дыма. — Помни, кто ты такой, — и вперед без раздумий. Если будет больно, значит, все взаправду.
— Угу, от твоей оплеухи до сих пор щека горит.
— Занятно, — роняет Реджина, протягивая руку наверх, к стойке с сигаретами. — Потому что я вот ничего не почувствовала. — Щелкнув зажигалкой, она показывает Сету клочок бумаги, который достала со стойки: — Я нарисовала карту, как добраться до нашего с Томми дома.
— Но мы же…
— Чтобы ты отыскал нас, когда вернешься из тюрьмы.
— Только Томми не говори, — просит Реджина вполголоса. — Скажи, что просто заскочишь к себе переодеться. — Она смотрит на Сета сурово. — Я серьезно.
— Не сомневаюсь.
Сет забирает карту. На ней изображена дорога, отходящая от железнодорожной ветки на север. В переулке стоит крестик, а под ним подписан номер дома.
— На самом деле везде нужно прибавить три, — объясняет Реджина. — То есть ты сворачиваешь на четвертую улицу к северу, добавляешь три к первой цифре адреса и три ко второй. Это на случай, если тебя поймают, чтобы нас не нашли.
— На самом деле везде нужно прибавить три, — объясняет Реджина. — То есть ты сворачиваешь на четвертую улицу к северу, добавляешь три к первой цифре адреса и три ко второй. Это на случай, если тебя поймают, чтобы нас не нашли.
— А в тюрьму-то как попасть? Главный вход по прямой от нашего заднего двора, это я знаю.
— Нет, через него никак. Он заколочен и заперт на тонну замков — ты себе даже не представляешь. Словно баррикадировались наглухо от всего мира. Наверное, так и есть. Поэтому тебе надо…
— Что такое? — из темноты доносится подозрительный голос Томаша.
— Карта, как добраться до вашего дома, — поспешно поясняет Сет.
— А с нами ты не можешь дойти? — Даже в крохотном огоньке зажигалки видно, как он встревожен.
— Мне нужно переодеться, — говорит Сет, демонстративно нюхая подмышку. — Надеюсь, удастся, если ты не спалил мой дом дотла.
— Тогда, может, мы с тобой пойдем? Один в школе не воин.
— В поле, — поправляет Сет.
— Ну да, конечно, — дуется Томаш. — Самое главное сейчас — пословицу не перепутать.
— Я хочу укрыться в доме, — говорит Реджина. — Слишком рискованно болтаться снаружи, да еще всем троим.
— Но он-то как раз и рискует.
— Это его выбор, — вставая, заявляет Реджина.
— А мой — нет! — мотает головой Томаш.
Кулаки его сжимаются и разжимаются точно так же, как у Оуэна, когда он нервничал. Оуэн тоже вечно вставал вот так, совершенно беззащитный, и хотелось или обнять его и успокоить, или наподдать за то, что сам лезет под удар.
— Я быстро, оглянуться не успеешь. Обещаю.
— Ладно. — Томаш явно не верит. — Хорошо. — Он смотрит на Реджину. — Нужно набрать припасов. Воды. И еды. И туалетной бумаги. А еще я нашел свечки для торта. Пригодятся на день рождения.
Реджина и Сет округляют глаза.
— Что? Я люблю дни рождения.
— Вам, кстати, сколько лет? — становится интересно Сету.
Реджина пожимает плечами:
— Было семнадцать, до того как очнулась тут. А на самом деле, кто его знает? Даже если время тут и там одинаковое.
— То есть ты хочешь сказать?.. — начинает Сет.
— Все равно мы не узнаем, как на самом деле.
— А мне четырнадцать! — выпаливает Томаш.
Сет с Реджиной окидывают взглядом его щуплую фигурку и складываются пополам от хохота.
— Ну, правда! — не сдается Томаш.
— Ага, — кивает Реджина. — Еще тебя ударило молнией, а Польша вымощена золотом и шоколадными плитками. Все, пора.
Взяв пакеты с допотопной кассы, Реджина с Томашем наполняют их всем, что в силах унести, а потом они втроем выходят на Хай-стрит. Фургона по-прежнему не слышно, однако они пробираются в потемках осторожно, стараясь не шуметь.
— Ты нас в темноте отыщешь? — беспокоится Томаш. — Давай мы оставим снаружи свечку…
— Нет, не давай, — отрезает Реджина. — Найдет, не волнуйся.
— Все равно не понимаю, почему нельзя его подождать…
— Мне просто нужно собрать вещи, — выкручивается Сет. — Там есть очень личные. Могу долго провозиться.
— Но все-таки…
— Боже, Томми! — рявкает Реджина. — Может, он просто хочет урвать несколько секунд наедине с собой, пока ты не приклеился к нему намертво.
— Что, правда? — искренне изумляется Томаш.
В лунном свете видно, как Реджина беззвучно смеется.
— Томаш, у меня есть младший брат, — говорит Сет. — Где бы он ни был сейчас, в детстве мы с ним жили в этом доме. До того, как переехали в Америку.
Реджина обрывает смех и зажигает еще одну сигарету, притворяясь, что не слушает.
— И когда мы тут жили, с ним случилось кое-что плохое. Что очень сильно на него повлияло. И случилось это во многом из-за меня.
— Серьезно? — шепчет Томаш, округляя глаза.
Сет окидывает взглядом Хай-стрит. Впереди провал, рядом с ним поворот на его собственную улицу. Он хотел всего лишь успокоить Томаша, никак не ожидая, что высказанная вслух правда заденет так больно.
— Настоящий этот мир или нет, в моем доме все равно опасно, потому что он слишком близко к тюрьме. И я хочу с ним попрощаться, раз я туда не вернусь. — Он смотрит на Реджину. — Попрощаться с братом, который у меня был до того, как случилась эта фигня.
— Да, это нужно делать одному, — сосредоточенно кивает Томаш.
Сет невольно улыбается:
— Ты мне его напоминаешь. Типа каким он мог бы стать. В польской версии.
— Я думала, ты скажешь, в пиратской, — поддевает Реджина, выпуская кольцо дыма.
— Очень, очень некрасиво, — бухтит Томаш. — По массе причин.
— Нам нужно забрать велосипеды, — продолжает Реджина, — так что увидимся, да?
— Постараюсь недолго, но вы не беспокойтесь, если вдруг…
Томаш чуть не опрокидывает его на землю, налетев с объятиями.
— Осторожнее, мистер Сет, — неразборчиво бормочет он Сету в футболку. — Не попадись Смерти в лапы.
Сет ерошит запутанную шевелюру мальчишки:
— Я осторожно.
— Ну, отлепись уже, — велит Реджина.
Томаш отходит, уступая ей место.
— Я обниматься не полезу, — предупреждает она.
— И хорошо, — кивает Сет.
— Без одобрений обойдемся. — Она понижает голос. — Через главный вход даже не суйся, вот что я тебе пыталась сказать. Иди по железке к дальней стороне тюрьмы. Увидишь большой кусок обвалившейся стены.
— Спасибо, — шепчет Сет.
— Зря ты это затеял, — говорит она. — Все равно ничего не найдешь, только погибнешь по глупости.
— Приятно слышать, что меня будет не хватать, — ухмыляется Сет.
Реджина смотрит без улыбки.
— Вы о чем тут? — вклинивается Томаш.
— Ни о чем. — Реджина снова переходит на шепот: — Тогда постарайся хотя бы сдержать обещание, которое дал Томми.
Сет сглатывает.
— Подумаю.
— Ладно. — Реджина отворачивается. — Приятно было познакомиться.
Томаш беззаботно машет на прощание, Реджина даже не оглядывается, и оба удаляются в темноту, забирать велосипеды.
— Взаимно, — роняет Сет.
Потом разворачивается и идет к провалу.
В сторону дома.
42
Фургона перед домом нет. Из укрытия у дороги видно оставленные в грязи следы колес развернувшейся и уехавшей машины. Сет выжидает, но вокруг все замерло, даже на луну в умытом небе не наползет ни облачка. А вообще, погода здесь меняется, словно на быстрой перемотке.
Где-то там, за много кварталов отсюда, Реджина с Томашем катят на север, навьючив велосипеды припасами. Сет мысленно желает им добраться благополучно. Почти молитва, если так подумать.
Он выбирается на улицу, медленно, осторожно, высматривая, не затаился ли где грузовик или Водитель, но вроде бы никто на него не кидается. Дом выглядит прежним, если не считать выбитого окна по фасаду. За смятыми жалюзи ничего не рассмотреть в темноте — эх, черт, надо было прихватить Томашевы свечки для торта. А теперь придется шарить в поисках фонаря, и кто знает, сколько с той стороны успело выгореть до дождя. Может, ни светильников не осталось, ни свежей одежды.
Ни вещей из прежней жизни.
Откуда они все-таки? Учитывая Реджинину версию… Это его собственная память восстанавливает прежнюю обстановку или это действительно тот самый дом, из которого они переехали в Америку? Или внушили себе, что переехали, а на самом деле просто улеглись в гладкие черные гробы и погрузились в новую версию реальности?
Но Сет отлично помнит переезд, всю эту нервотрепку и суматоху. Оуэна только-только выпустили из больницы, он еще посещал сеансы терапии, восстанавливающей двигательные функции. Врачи по-прежнему не могли сказать наверняка, насколько нарушения обусловлены физическими травмами и насколько душевными, но мама настаивала на переезде. Нет, говорила она, совсем не рано, а даже если рано, смена обстановки (и заодно смена врачей на более толковых) даст ее младшему сыну необходимый толчок. И потом, она все равно не выдержит в этом доме больше ни минуты.
Выход неожиданно нашел папа. Небольшой гуманитарный колледж на сыром и мрачном побережье штата Вашингтон, где он когда-то проработал семестр по обмену, откликнулся на письмо: да, вообще-то у них есть вакансия, и можно приезжать. Зарплата еще меньше, чем в Англии, но преподаватели нужны позарез, так что переезд и аренду жилья они берут на себя.
Мама не колебалась ни секунды, ее не смущала даже захолустность — два часа езды до ближайших больших городов. Вещи она начала паковать еще до того, как папа выслал согласие, и за какой-нибудь несчастный месяц они вчетвером, словно подхваченные ураганом, перенеслись из Англии в Халфмаркет — если и не в вечную полярную ночь, то близко к тому.
Сет качает головой, не желая верить, что все это происходило в виртуале. Мама слишком злилась, папа слишком горевал, Оуэну было слишком плохо, а на Сета всем было слишком наплевать. Если все это понарошку или как-то запрограммировано, неужели нельзя было обойтись с ними помягче? Сделать всех счастливее?