Он продемонстрировал экран.
Наступила тишина. Сет оцепенел, отец, кажется, тоже. Застыл с мобильным в руке и немым вопросом во взгляде.
— Он не ругался, ничего, — наконец произнес отец, медленно разворачивая телефон к себе и рассматривая снимок. — Сказал, что ты хороший мальчик. Что кто-то явно хотел тебя подставить, и в понедельник тебе может прийтись нелегко. И что нам, наверное, следует знать. Чтобы помочь.
Он умолк, но с места не двинулся.
На глаза Сета навернулись слезы. Злясь сам на себя, он попытался их сморгнуть, но парочка все равно скатилась по щекам.
— Пап, пожалуйста. Мне нужно бежать. Я должен…
— Найти Гудмунда, — закончил за него отец.
Не спрашивая, просто констатируя.
Сет почувствовал себя в западне. Влип так, как еще не влипал; хуже, чем в тот день, когда в окно кухни их английского дома постучал человек в комбинезоне. Мир остановился тогда… и остановился сейчас. И Сет не знал, когда он теперь придет в движение.
— Прости, сын, — сказал отец.
На короткий, рвущий сердце миг Сету показалось, будто папа сейчас скажет, что никуда его не пустит…
— Мне жаль, что ты не смог прийти с этим к нам. — Отец снова посмотрел на телефон, на фотографию Сета и Гудмунда, недвусмысленно говорившую любому случайному зрителю, что у них все серьезно. — Ты не представляешь, как мне жаль… — К удивлению Сета, голос отца дрогнул. — Тебе есть за что на нас обижаться. Прости.
Сет сглотнул комок в горле:
— Пап…
— Знаю. Беги. Найди его. После поговорим. Мама не обрадуется, но…
Сет помедлил секунду, не веря своим ушам, однако времени терять было нельзя. Распахнув дверь, он выскочил на холод и побежал к Гудмунду.
И снова было лето, несколько месяцев назад, и Гудмунд улыбался ему на краю обрыва, а закатное солнце золотило его профиль.
— Красота всегда найдется, — сказал он. — Если знать, где искать.
А потом все поглотила яркая белая вспышка…
50
Жгучая боль сдавливает голову, словно огненные тиски, отсекая остальные ощущения. С такой болью не живут — ясно, что она испепеляет все вокруг. В ушах звучит далекий вопль, и Сет не сразу понимает, что вопль вырывается из его собственного рта…
— Я не знаю, что еще сделать! — раздается голос.
— Выключи, и все! — кричит другой голос. — Все целиком выключи!
— КАК?
Руки, которые, оказывается, его держат, опускают его на пол, но боль заполняет собой каждую клеточку, каждую мысль, и он не может сдержать вопль…
— Как же он орет! Словно его режут…
— Вот! Вот это жми! Что-нибудь жми уже!
Резко, словно от прыжка с обрыва, боль прекращается. Сета рвет на гладкий бетонный пол, и он лежит мешком, по щекам текут слезы, горло саднит, воздуха не хватает.
Его снова подхватывают чьи-то руки.
Маленькие руки. Над ухом звучит жаркая молитва на незнакомом языке — на польском, ясное дело, на каком же еще.
— Томаш? — хрипит Сет.
Две коротенькие руки стискивают его в крепчайшем объятии. В глазах все плывет, только проморгавшись, он наконец различает склоненное над ним лицо Реджины.
Оно пепельно-бледное, и даже сквозь дурман Сет видит написанный на нем ужас.
— Можешь встать? — спрашивает Реджина звенящим от напряжения голосом.
— Встаем, мистер Сет, — уговаривает Томаш, и они вдвоем пытаются его поднять.
Ноги подкашиваются, приходится чуть ли не волоком тащить его к выходу.
— Нужно бежать, — твердит Томаш. — Бежим быстрее!
— Как… — шепчет Сет, пока они затаскивают его на приступку, потом в тамбур, но больше не может выдавить ни слова.
Мысли ускользают, в голове столпотворение — картинки валятся лавиной, обрушиваются волной, готовой его потопить. Он видит Томаша и Реджину, и одновременно Гудмунда на обрыве, папу, самого себя в детстве, когда искали Оуэна, — и все это крутится вихрем перед глазами, даже когда он их закрывает.
— Я догадался, что ты не выполнишь обещания, — объясняет Томаш, таща его по лестнице. — А Реджина действовала нечестно.
— Но мы же за ним вернулись, — огрызается Реджина.
— В последний момент!
— Опять… — слышит Сет свой голос, хотя в голове такой сумбур, что он не уверен, на самом ли деле произнес это вслух.
Получается, что да.
— Правильно, — бурчит Реджина, выволакивая Сета на следующий лестничный пролет и подпихивая их с Томашем обоих к выходу. — Нас ведь здесь на самом деле нет. Никого. Это все тебе лишь мерещится.
— Меньше слов, больше делов! — командует Томаш. — Убыстряйтесь!
Они добираются до двери и выводят Сета наружу. Стоит моргнуть, и перед ним встают картинки из воспоминаний, такие живые и отчетливые, словно он просто переключается между этим миром и тем. Оуэн, Гудмунд, Моника, Эйч, океан, дом в Англии, дом в Америке. Все вертится и мельтешит с такой скоростью, что снова подступает тошнота, и, когда Сета укладывают на крыльце тюрьмы, его опять рвет.
— Что… происходит? — выдыхает он. — Я не могу… Мир рушится…
Сквозь свистопляску перед глазами он успевает заметить, как Реджина с Томашем тревожно переглядываются…
Томаш в панике смотрит вверх:
— Реджина?
По лицу Реджины пробегает тень ужаса…
Но Сет моргает снова, потом еще раз, и накатывает воспоминание — как он сидит за столом с офицером Рашади и вбегает другой полицейский, крича, что они нашли его, нашли Валентина…
Глаза Сета распахиваются.
Вот оно там, то, чего ему не хватало. То, за что можно уцепиться. Волна воспоминаний на долю секунды отхлынула…
Сет смотрит по сторонам. Он обмяк на руках у Реджины, они с Томашем опять пытаются его поднять, но та штука, та важная штука крутится на кончике языка…
— Валентин, — выпаливает Сет.
Реджина с Томашем замирают на секунду:
— Что?
— Валентин, — повторяет Сет, крепче вцепляясь в руки Реджины. — Его звали Валентин! Того, кто похитил Оуэна! Того, кто…
— Сет, ты не слышишь? — кричит Реджина.
Сет умолкает. И прислушивается.
Шум двигателя.
Близко, и нарастает с такой скоростью, что им точно не убежать.
Томаш опрометью кидается через площадку туда, где свалены два велосипеда. Сет в панике порывается сделать то же самое, однако ноги не держат совсем, и Реджине приходится ухватить его, чтобы он не упал.
— Нет, в таком состоянии мы с тобой не убежим, — бормочет она, озираясь в поисках укрытия.
— Но Томаш…
Томаш, вместо того чтобы поднять велосипед, лихорадочно копается в ранце на багажнике и что-то там разворачивает.
— Давай же! — пыхтит Реджина, выволакивая Сета к центральному из обрамляющих площадку зданий.
Двигатель ревет уже почти над ухом, свет фар разгоняет темноту за углом корпуса, из которого они втроем только что выбрались…
— Реджина! — кричит он.
— Вижу! — отвечает она.
Томаш несется обратно к ним через площадку, в руках у него что-то длинное, металлическое, не разберешь в лунном свете. Сет моргает, пытаясь приспособиться к освещению…
…они с Гудмундом лежат на кровати, Гудмунд поднимает телефон в руке и фотографирует их вдвоем, навсегда запечатлевая интимный момент…
— Реджина? Реджина, похоже…
— Томми, нет! — вопит она.
Сет присматривается сквозь рябь в глазах. Томаш все еще бежит через площадку, на ходу возясь с тем, что у него в руках…
И тут Сету наконец удается разглядеть, что это: неправдоподобное, Томашу совершенно не положенное.
Дробовик.
Почти с самого Томаша длиной.
— Сзади! — кричит ему Сет.
За спиной мальчишки с ревом выплывает из-за угла на площадку черный фургон.
Прямо на Томаша, бегущего через…
— Нет! — вырывается у Реджины и Сета хором.
— Бегите! — вопит им Томаш.
Фургон вклинивается между ними, взвизгнув колесами на бетоне, и прямо на ходу…
Открывается дверь.
Водитель выскакивает…
И с невероятной скоростью летит на Томаша.
— Томми! — звенит в ушах крик Реджины.
Она срывается к Томашу.
Но ей никак не успеть…
Водитель взмахивает дубинкой, рассыпая искры, готовясь ударить…
Томаш неуклюже наставляет на него дробовик…
— НЕТ! — кричит Реджина.
И Томаш нажимает спусковой крючок.
51
От грохота закладывает уши, а вспышек почему-то две: одна из дула, нацеленного в грудь Водителя, другая — от самого дробовика, взорвавшегося в руках Томаша.
Сквозь белый дым видно две разлетающиеся в разные стороны фигуры. Водитель черной торпедой врезается в фургон, чуть не срывая с петель открытую дверцу, и обрушивается на землю…
Вопящего Томаша отбрасывает спиной вперед в облаке осколков дробовика и клочьев дыма, и он кубарем катится по твердому бетону.
Вопящего Томаша отбрасывает спиной вперед в облаке осколков дробовика и клочьев дыма, и он кубарем катится по твердому бетону.
— ТОММИ! — Реджина с криком кидается к нему.
Сет подается за ней, хотя ноги подкашиваются. Он огибает фургон спереди, мельком цепляя взглядом неподвижную темную фигуру на земле. Реджина уже плюхается на колени рядом с Томашем.
«Нет, — твердит Сет про себя. — Пожалуйста, нет…»
Но тут до него доносится слабое покашливание.
— Слава богу, — шепчет Реджина. Сет опускается рядом. — Слава богу!
— Moje reçe, — тоненьким голоском произносит Томаш. — Moje reçe są krwawienia[1].
Он показывает руки. Даже в полумраке видно, как они обгорели, с запястий свисают лохмотья содранной кожи и капает кровь.
— Томми, Томми! — Реджина сжимает мальчишку в объятиях так крепко, что тот взвизгивает. Тогда она отпускает его и начинает кричать: — ТЫ, ИДИОТ! Я ЖЕ ГОВОРИЛА, ЧТО ЭТО СЛИШКОМ ОПАСНО!
— Он был на крайний случай, — стонет Томаш. — Крайний случай настал.
Сет смотрит поверх Реджининого плеча. Расколовшийся надвое ствол дробовика валяется в зарослях, деревянный приклад раскидан дымящимися головешками по всей площадке…
…полицейский, вбежавший в гостиную, говорит: «Они нашли Валентина»…
Простонав сквозь зубы, Сет гонит видение прочь, поворачиваясь обратно к Реджине и Томашу. Девочка сняла куртку и, оторвав рукав, заматывает им предплечье Томаша.
— Где вы добыли дробовик? — спрашивает Сет слегка заплетающимся языком. События замедлились, и голова снова начала кружиться.
— На чердаке соседнего дома, — отвечает Реджина, перевязывая вторую руку Томашу, который похныкивает от боли. — Но по нему видно было, что он сломан и опасен, а значит, мы им никогда не воспользуемся.
— Повторяю, — выдавливает Томаш. — Крайний случай. Без надежды.
— Ты же мог погибнуть, ты, мелкий… — Голос Реджины срывается, в глазах злые слезы. В яростном взгляде, обращенном к Сету, предостережение: «Только пикни!» Но лицо ее тут же меняется. — Ты как там?
Сет морщится — воспоминания все еще толпятся, все еще крутятся в голове.
— Он собирался меня убить, — говорит Томаш, оглядываясь на фургон. — Убить маленького Томаша. Но я убил его первым, да?
Они все смотрят на Водителя. В груди комбинезона глубокая дыра от выпущенного почти в упор заряда.
— Валентин… — шепчет Сет, стараясь удержать имя в памяти.
— Тебя заклинило? — спрашивает Реджина.
Он смотрит на нее, скривившись от боли.
— Серьезно, ты как там?
— Не знаю. — Сет снова пытается встать.
— Ты сказал, так звали человека, — Томаш тоже встает, неуклюже, не опираясь на раненые руки, — который забрал какого-то Оуэна?
— Моего брата.
Томаш издает понимающее «а-а-а».
Воспоминания не отпускают, затягивают, будто воронка вихря, стискивают, захлестывают, будто что-то от него хотят.
— Валентин… — шепчет он снова.
— Ну, да, — мягко произносит Реджина. — Валентин. Мы поняли. — Она поворачивается к Томашу: — Еще где-нибудь болит?
— В груди чуть-чуть, — говорит мальчишка, показывая забинтованными руками, куда пришлась отдача от дробовика. — Но не сильно.
— На велосипеде он не удержится, — говорит Реджина Сету. — Придется тебе его везти. Сможешь?
— Думаю, да, — рассеянно кивает Сет.
Валентин — почти наверняка тот самый заключенный, который похитил Оуэна. То самое имя, которое Сет, хоть убей, не мог вспомнить дома, как ни силился.
Пока не случилось то, что случилось там, среди гробов.
Но это еще не все…
Воспоминания галдят громче, обступают со всех сторон.
— Валентин… — шепчет он опять.
— Дома мы вас уложим в кровать, — обещает Реджина. — Обоих. — Она оборачивается к фургону: — Но сперва…
Она подкрадывается к лежащему на земле Водителю.
— Что ты делаешь? — испуганно кричит Томаш.
— Убеждаюсь, что он мертв. — Реджина ступает медленно, осторожно, готовая в любой момент сорваться с места.
Сет смотрит на нее, но почти не видит — перед глазами снова берег, море, холод…
Полиция, Оуэн, Валентин…
Моника, Гудмунд, Эйч…
Цунами накатывает снова, подминает его под себя, топит…
— По-моему, плохая мысль, — пытается остановить Реджину Томаш, нервно переминаясь с ноги на ногу.
Где-то тут, вот прямо тут, под волной нахлынувших картинок…
— Я рискну, авось одной гадостью в мире станет меньше, — отвечает Реджина.
— Сет? — зовет Томаш. — Реджина, с Сетом что-то совсем нехорошо.
Девочка поворачивается на обеспокоенный голос Томаша. Сет сжимает ладонями виски, словно голова сейчас взорвется.
— Нет, — бормочет он. — Нет, нет.
Поток воспоминаний хлещет, словно водопад, картинки застят глаза, толпятся, накрывают с головой, тянут на дно…
Но он еще пока различает что-то сквозь них, хотя все слабее и слабее…
Что-то нехорошее…
Движение…
За спиной Реджины, зашевелившись, начинает подниматься Водитель.
52
Томаш в испуге что-то кричит по-польски. Перевода не требуется. Реджина резко оборачивается к Водителю.
— Велики! — Вопль Томаша сливается с визгом Реджины.
Девочка хватает Сета за руку, увлекая за собой, но тот, как под гипнозом, смотрит на Водителя, который медленно приподнимается.
И плавно встает.
— Не тормози! — Реджина дергает Сета с такой силой, что чуть на землю не роняет.
И он бежит, то есть в основном старается вовремя переставлять ноги, чтобы не упасть. Томаш уже у велосипедов, но поднять их израненными руками не может. Реджина подбирает велик и практически швыряет Сету. Он машинально ловит руль, Томаш карабкается на багажник, обхватывая Сета перевязанными руками.
Сет в последний раз оглядывается на Водителя.
Тот стоит у фургона, локтем опираясь на помятую дверь. Смотрит на них через безликий визор шлема, бликующий в лунном свете.
В груди зияет огромная дыра.
«Как? — пробивается изумленный вопрос сквозь кутерьму в голове. — Как?!»
Но они уже катят прочь, со всей скоростью, которую способны выжать немеющие ноги Сета. Реджина вылетает с площадки первой, Сет изо всех сил старается не отставать и не свалиться.
— Только не падай, — слышит он мольбу Томаша за спиной. — Не падай, не падай.
Сет сосредоточивает перегруженный мозг на одной-единственной задаче — удержать равновесие. Боль в стиснутых Томашем боках совсем некстати, но Сету все-таки удается вслед за Реджиной обогнуть первый корпус. Напрягая слух, он ловит шум двигателя — тот гудит мерно, не ускоряясь и не нарастая. Похоже, Водитель в погоню не торопится.
«По крайней мере, на грузовике, — поправляет сам себя Сет. — Мало ли, может, он бегает быстро?»
Он сильнее жмет на педали.
Реджина впереди с усилием катит вверх по заросшей бетонной дорожке. «Жми! — приказывает себе Сет. — Вперед, вперед, вперед, крути, крути, крути, ну же, ну же, ну!»
— Молодец, хорошо едешь, — подбадривает его Томаш, словно заглянув в бурлящие мысли.
— Тяжеловато, — признается Сет, давя на педали. Пот заливает глаза. — Выпадаю…
«Выпадаю откуда? — думает он. — Из сознания? Из этого мира?»
Он боится моргнуть и впустить то, что мгновенно возникает под сомкнутыми веками. Даже в открытых глазах постоянно мельтешат призрачные тени, один мир наслаивается на другой; все, кого он когда-то знал и любил, увязываются следом в этой отчаянной гонке…
— Он за нами не едет! — кричит Томаш Реджине.
— Как он еще жив? — откликается она. — Как он вообще взял и встал?
— Броня? — высказывает догадку Томаш, но Реджина качает головой, и Сет понимает, о чем она. Простым бронежилетом или формой тут и не пахнет, это что-то куда более кошмарное. От такой дырищи в груди одеждой не спасешься.
Водитель должен был умереть. Остаться лежать там навсегда.
А он вот взял и поднялся…
Одну за другой они проскакивают бреши в оградах — до самой груды битого кирпича у железной дороги, где еще горит прожектор. Дальше проезда нет, и Реджина, притормозив, перетаскивает велик через осыпавшуюся кирпичную кладку.
Сет с Томашем следуют ее примеру, соскочив на землю. Сет хватает велосипед за раму, вскидывает…
И мир пустеет.
Звуки, шумы, воспоминания, картинки накрывают Сета, словно лавина.
Он вскрикивает придушенно, велосипед выскальзывает из рук, брякается на кирпичи, и колесо сминается «восьмеркой».
— Сет! — в ужасе взвизгивает Томаш, склоняясь над великом. — Может, получится распрямить? Ау?
Он оглядывается на Сета — и умолкает. Потому что Сет застыл, словно статуя, в той же позе, в которой выронил велик.