Поэтому мы находим крупных торговцев в качестве специалистов-советников в правительственных комиссиях. Во время второго приезда в Москву Ченслора был учрежден особый совет для рассмотрения прав и вольностей, которых требовали англичане; в этот совет были приглашены московские купцы. В качестве государственного чина "гости" участвовали в политическом собрании 1566 г.
Промышленники привыкли к своей роли органов администрации. Когда образовалась опричнина в качестве тесного военного управления, предназначенного стянуть к центру живые силы страны, Строгановы, знаменитые потом своей пермской колонизацией и началом завоевания Сибири, поспешили записаться в кадры нового государственного учреждения. Отношение Строгановых к опричнине и их общее поведение очень показательны: они хорошо выполняют на окраине поручения правительства, наряду с разработкой предоставленных им доходных статей, строят крепости, охраняют Прикамский край от нападения сибирских татар.
Под руководством правительства действовали также московские купцы в Балтике с открытием нарвской навигации. Воевода Заболоцкий в 1566 г. просит Ревельскую думу пропустить русских купцов, едущих в Висмар. И тут, и по другим подобным поводам Грозный настойчиво повторял одно и то же требование, чтобы его подданным давали свободный пропуск за море в Европу.
В государственной торговле всегда с неизбежностью будут преобладать интересы казны; в ней нет опасностей риска, нет побуждающих к дерзновенной предприимчивости выгод. Весьма понятно, что при таком строе торговли государство склонно отдавать иностранцам те статьи промышленности и обмена, которые оно не может непосредственно использовать. Отдача англичанам вычегодской железной руды была именно таким способом приглашения иностранцев туда, где государство не хотело или не могло приложить свои руки.
В указанных фактах мы получаем еще одну лишнюю черту для характеристики Московского государства. Власть организует все силы общества для войны, собирает всю промышленную деятельность для военных финансов; правительство хочет, чтобы все таланты, все капиталы, вся энергия служили ему одному. Оно берет на себя очень много руководительства, мало оставляя самодеятельности общества.
Для тогдашней Европы эти обстоятельства представлялись слишком необычными и вводили иностранцев в заблуждение. Купечество, как самостоятельная сила, выросло в западноевропейских странах из морского пиратства и сложилось раньше, чем национальное государство. Поэтому западноевропейские наблюдатели усматривали в подчиненном, незаметном положении московских торговцев и промышленников, в направлении торговли путем приказов признаки варварства, а иностранные предприниматели обольщали себя надеждою добиться монополии в этой стране, столь слабой самостоятельным почином.
Не один раз обращались англичане с такими предложениями к Ивану Грозному. Та же мысль не перестала занимать воображение купечества старой ганзейской столицы, Любека; на широком плане стать руководителем торговли во всем Московском государстве основаны почти все представления Любека на рейхстагах и съездах германских князей, когда ганзейцы восторженно отзывались о выгодах русской торговли.
Выросши на соперничестве торговых дружин, западноевропейское купечество забыло, что торговля не имела такого характера ни в Римской империи, ни в Арабском халифате. В этих больших державах государство было и кредитором, и заказчиком, и направителем торгового дела, а купечество выступало в качестве государственных чиновников. Такое же положение сложилось и в Московском государстве.
Однако отсюда никоим образом не следует делать вывода, что московское правительство своими централизаторскими, регулятивными мерами стесняло развитие торговли внутри государства.
Б. Д. Греков, в своем исследовании "Очерки истории феодализма в России", прекрасно выяснил, что середина XVI века представляла эпоху чрезвычайного расширения внутреннего рынка в Московском государстве. "Внутренняя торговля, – говорит он, – становится постоянной и массовой тогда, когда из среды населения выделяется масса непосредственных производителей, не производящих хлеба и прочих сельскохозяйственных продуктов в собственном хозяйстве, и потому нуждающихся в массовом привозе их извне из земледельческих хозяйств".. Б. Д. Греков считает, что именно такой момент наступил для объединенных в одно целое областей Московского государства; особенно красноречивым в этом смысле фактом он считает появление в деревне зажиточного слоя крестьян, исключительно занятых торговлей, и последующий затем совершенно естественный уход их в города, где они открывали свои лавки и склады. В конце концов и англичане почувствовали всю силу и значение государственной торговли. Недаром английская торговая компания стала проситься принять ее в опричнину.
8
Великие военные предприятия 1552-1566 гг., создавшие колоссальное политическое и торговое расширение Московской державы за такой короткий срок, были бы немыслимы, если бы Иван Грозный не встретил стремительного возрастания военно-промышленной энергии в средних и низших классах населения замосковного края; его заслуга в том, что он сумел воспользоваться этим нарастанием энергии и организовал эти силы для широких замыслов. Одним из характерных признаков развития социальной энергии был рост культурного сознания в московском обществе потребность просвещения, пробудившаяся в тех же классах. Наиболее яркой иллюстрацией культурного роста может служить краткая, но выразительная история печатного дела в Москве.
Факты, сюда относящиеся, – отрывочные, частью загадочные, принадлежат 1563-1568 гг. – тем самым годам, которые отмечены стремительными успехами во внешней политике и бурными столкновениями внутри, связанными с учреждением опричнины. В 1563 г. открывается первая типография в Москве, руководимая Иваном Федоровым и Петром Мстиславцем. Мы ничего не знаем об этих людях, кроме того, что свидетельствуют о них их произведения. Их деятельность, начавшаяся с таким успехом, если судить по блестящему изданию "Апостола" 1564 г. с его красивыми заставками (по итальянским или греко-константинопольским образцам?), резко обрывается бегством обоих печатников из Москвы в Литву. Этому вынужденному уходу, по-видимому, предшествовал разгром типографии (сведение это неясно: Флетчер, сообщающий о пожаре "московской" типографии за несколько лет до его приезда в Москву, не называет имен печатников).
Одно несомненно: типографы ушли не по своей воле, а под каким-то сильным давлением. Бегство в Литву не имело ничего общего с теми мотивами, которыми руководился Курбский и другие изменники. Сам Иван Федоров говорит о врагах внутренних и громко заявляет о своем патриотизме. В Послесловии к львовскому изданию "Апостола" (1574 г.) он говорит, что бежать его заставили "превеликого ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого государя, но от многих начальник и священноначальник и учитель, которые на нас, зависти ради, многие ереси умышляли, хотячи благое дело в зло превратити и божие дело в конец погубити, якоже обычай есть злонравных и ненаученых и неискусных в разуме человек, ниже духовного разума исполнены бывше, по туне и всуе слово зло пронесоша. Такова бо есть зависть и ненависть, сама себе наветующе, не разумеет, како ходит и на чем утверждается; сия убо от нас от земля и отчества и от рода нашего изна в и в ины страны незнаемы пресели".
Мы улавливаем в этих искренних проникновенных словах личную профессиональную трагедию, мы слышим горячий протест гуманистически просвещенного ученого против обскурантов, ставящих преграды "божественному" искусству печатания, восстающих в ослеплении своем против разума. Выражения, примененные здесь, выявляют в Иване Федорове гуманиста, типичного представителя просветительного движения, проходившего по всей Европе XVI века; московский печатник выступает перед нами в качестве единомышленника и ровни венецианских Альдо Мануччи и парижских Этьенов, одновременно ученых, технических предпринимателей и пропагандистов, настоящих сынов нового промышленного века, в котором типографское дело было одним из самых характерных явлений.
Идеалистическая форма протеста не мешает гуманисту отметить совершенно конкретно врагов-гонителей типографского дела, сплотившихся в реакционный блок. Нам не трудно расшифровать его термины: под "начальниками" разгадать аристократию, князей и старых бояр, боявшихся усиления средних классов, дворянства и торговопромышленников и потому противившихся их просвещению; под "священноначальниками" – высшее духовенство, которое боялось проникновения в светскую среду ересей и, в результате распространения "лжеучений", подрыва своего авторитета; под "учителями" – духовенство низшее – чернецов, монахов, кормившихся от переписки книг, непосредственно задетых убийственной для них конкуренцией общедоступных печатных изданий.
Идеалистическая форма протеста не мешает гуманисту отметить совершенно конкретно врагов-гонителей типографского дела, сплотившихся в реакционный блок. Нам не трудно расшифровать его термины: под "начальниками" разгадать аристократию, князей и старых бояр, боявшихся усиления средних классов, дворянства и торговопромышленников и потому противившихся их просвещению; под "священноначальниками" – высшее духовенство, которое боялось проникновения в светскую среду ересей и, в результате распространения "лжеучений", подрыва своего авторитета; под "учителями" – духовенство низшее – чернецов, монахов, кормившихся от переписки книг, непосредственно задетых убийственной для них конкуренцией общедоступных печатных изданий.
Все эти группы встревоженных реакционеров соединились в тесный союз, объявивший войну распространению грамотности и просвещения среди широких слоев народа. А реакционные элементы в данном случае были те же самые, которые и вообще противились реформам Ивана Грозного, те же самые, на которые он обрушивался со всей силой своей вновь учрежденной опричнины. Культурная оппозиция совпадала с политической.
Таким образом спор о введении в Москве книгопечатания втягивался в общую социально-политическую борьбу, и печатная книга оказывалась одним из боевых орудий на фронте внутренних столкновений. Она легко могла сделаться предметом прямых уличных схваток. Можно себе представить, что сановитые "начальники" и облеченные высшим духовным авторитетом "священноначальники" усердно подстрекали невежественную толпу к разрушению типографии, и притом именно в форме ее сожжения, как это полагалось для наказания виновников всякого рода колдовства: печатный аппарат изображали при этом как орудие бесовского наваждения, как мастерскую диавола.
Если для нас совершенно ясны мотивы реакционеров, то из них же можно косвенно сделать заключение об идеологии сторонников печатного дела, прежде всего самого царя, который потом, в трудных обстоятельствах борьбы, не мог спасти открытое им в Москве предприятие. Но он сам в прямой форме заявил потомству о своих симпатиях и намерениях в этой области. В Послесловии к изданному Иваном Федоровым "Апостолу" говорится: "Он же (царь) начат помышляти, как бы изложити печатные книги, якоже в Грекех и в Венецыи и во Фригии (опечатка вместо Фрягии, т. е. Италии) и прочих языцех". Эти слова можно понимать как увлечение Грозного итальянскими формами печатания и как желание его дать этим приемам наиболее совершенной техники широкое распространение.
Исследования академика А. С. Орлова и И. В. Новосадского не позволяют нам рассматривать историю печатника Ивана Федорова как изолированный случайный эпизод культурного быта Москвы. Типографское искусство давно стучалось в двери великой восточной державы. Мы слышим уже в 1492. г. о приезде в Москву, под видом дипломатического агента, типографа любечанина Гонтана. В свою очередь через Любек Ганс Шлитте, набиравший в 1547 г. для Москвы целый корпус техников, должен был привезти и мастеров печатного дела.
Помимо попыток частных лиц проникнуть со своим новым видом производства в самый центр Московской державы, делается официальное предложение от дружественного с Москвой правительства в этом смысле. Таково обращение к Ивану IV датского короля Христиерна III, который писал в 1552 г.: "Посылаем, возлюбленный брат, искренне нами любимого слугу и подданного нашего, Ганса Миссенгейма, с библией и двумя другими книгами, в коих содержится сущность нашей христианской веры. Если приняты и одобрены будут тобою, возлюбленный брат, митрополитом, патриархами, епископами и прочим духовенством сие наше предложение и две книги вместе с библией, то оный слуга наш напечатает в нескольких тысячах экземпляров означенные сочинения, переведя на отечественный ваш язык, так что сим способом можно будет в немногие годы споспешествовать и содействовать пользе ваших церквей и прочих подданных, ревнующих славе христовой и своего спасения".
Дания в это время приняла протестантизм, который реформаторы считали восстановлением истинного первоначального евангелического христианства; на первом месте у правительства миссионерская цель, вот почему речь идет о рассмотрении, в качестве образца, библии; но в то же самое время предложение поручить присылаемому мастеру воспроизведение книги, в таком большом количестве экземпляров и в такой короткий срок, заставляет думать, что у предпринимателя – в данном случае датского правительства – был практический расчет на скорый сбыт книги. Такой расчет мог быть основан на сведениях, доставленных агентами правительства и указывавших на возрастающую в московском обществе потребность в общедоступной книге, следовательно на готовность Москвы к открытию книжного рынка.
Датское правительство стремилось выгодно устроить на отхожем промысле своих миссионеров-техников и приобрести уже готовый рынок для сбыта продукта нового производства. Те же цели – религиозную пропаганду и внедрение нового товара, – но в иной этнической и культурной обстановке ставит себе и московское правительство в своих новых владениях, в Поволжье, Приуралье и Сибири. Политика правительства, направленная на усмирение покоренных, носит здесь черты религиозного фанатизма: мусульманство, которого держались татары, преследовалось, язычников – чувашей, мари, удмуртов – насильственно обращали в православие. Учреждались новые епархии, появлялось новое духовенство: для собственного поучения и для миссионерских целей оно нуждалось в книге, которая становилась одним из важнейших административных инструментов. Яркой иллюстрацией этих расчетов может служить обилие книг, которое обнаруживается в разделах имущества Строгановых. В раздельном акте 1578 г. указывается, что всего было разделено между наследниками 208 книг при 84 названиях: из них было 86 книг печатных, т. е. несколько более трети. Это – цифры чрезвычайно крупные для того момента, если принять во внимание, что со времени первой печатной книги в Москве прошло всего 14 лет. Строгановы были главнейшими пионерами московской культуры в Поморье и Уральском крае, населенном мусульманскими и языческими народами, которых покоряли не только оружием, но и миссионерским насилием. Рано примкнувшие к опричнине, вообще чуткие к намерениям правительства Ивана Грозного, Строгановы были здесь энергичными проводниками книжной пропаганды и книжной торговли.
В отношении организации типографского дела, как во всех вопросах техники, Иван Грозный обнаружил глубокое понимание идей века; его политика в этой области отвечала интересам и потребностям тянувшийся к просвещению средних классов общества. Политическая позиция, занятая им здесь, была, однако, под угрозой: он встретился с сильным противодействием реакционеров.
В Москве он не мог ни сберечь, ни восстановить типографское дело; спасти печатню ему удалось только в ближайшей своей обстановке, в Александровой слободе – центре администрации. Очень характерно для полной почти заброшенности печатного дела в Московской державе показание иезуита Поссевино, бывшего в Москве в 1581 г. Он отмечает в своей книге о Московии: "Книги они все пишут сами и не печатают, за исключением того, что станку отдается кое-что только для нужд государства, в городе, который называется Александрова слобода (Sloboda Alexandresca), где царь имеет типографию".
9
Крупные успехи, одержанные Иваном IV в 60-х годах в Ливонии, развитие сношений с Западом, усиление русской внешней торговли – все это было достигнуто в значительной мере благодаря выгодному международному положению Москвы. Между двумя скандинавскими державами, имевшими притязания на Балтику, Данией и Швецией, происходила в 1563-1570 гг. ожесточенная борьба, которая отвлекала их силы и внимание от Ливонии. В то же время удавалось оберегать Москву от фланговых ударов со стороны беспокойного южного соседа, крымских татар. Внешняя политика Польско-литовского государства была парализована предстоящим концом династии Ягеллонов, скреплявшей союз трех столь различных стран и народностей, как Польша, Литва и Западная Русь.
К концу 60-х годов это выгодное для Москвы положение нарушилось. В Швеции свержение Эрика XIV (1568 г.) и вступление его брата, Иоанна III, женатого на Ягеллонке, сестре Сигизмунда II, наметило союз скандинавского государства с Польшей. Вместе с тем окончилась Семилетняя война, сковывавшая Швецию. С Иоанна III (1568-1592) начинается ряд предприимчивых шведских королей, которые сумели использовать воинственный пыл шведского дворянства и поднять незначительное государство на степень первоклассной европейской державы. Так, на севере вырастает неожиданно противник, запирающий Москве морские выходы, противник странный, который не мог воспользоваться сам промышленной и торговой выгодой, ибо не имел собственной индустрии и не занимался транзитом, но который с успехом исполнял роль тормоза в отношении Москвы, задерживая столь опасный в глазах Польши и Германии культурный рост многочисленного и способного народа русского.