— Мы уже скоро подъезжаем.
— Я успею прочесть еще две страницы.
Лидочка кивнула.
И больше она не слышала чтения. Выключилась. Она смотрела в окно, для этого приходилось наклоняться вперед, потому что груда Татьяны занимала все пространство между Лидой и окном. Три дня уже держалась оттепель, и потому окна отмерзли, высохли, и можно было позволить мыслям вяло течь в голове, а самой отмечать, не задумываясь о значении виденного, что вот — бежит собака и лает на электричку, пьяный мужик уронил авоську с бутылками и сидит перед ней на корточках, две девушки спешат, скользят по тропинке, видно, сейчас будет платформа и они хотят догнать электричку и сесть на нее.
А вот и платформа. Мичуринец. Маленькая, пустая, дачная, словно далекий от Москвы разъезд.
— Наша остановка следующая, — сказала Татьяна. — Как тебе?
— Интересно, — сказала Лидочка. — Но еще рано говорить.
— Я читала Окуджаве, — сообщила Татьяна. — Он был в Переделкине и согласился послушать. На него произвело большое впечатление. А моя соседка по комнате в одном месте чуть не заплакала — она сказала, что это и ее детство.
Они вышли во Внукове — это была более крупная станция, она даже не казалась дачной. Близко к перрону подходили двухэтажные бараки, на запасных путях стояли платформы с гравием, никаких дач поблизости не было видно. Они сошли с платформы у переезда и сразу попали на шоссейную дорогу, забитую машинами. Порой приходилось отступать далеко на обочину, потому что, когда поднимался шлагбаум, сразу с десяток машин одна за другой прокатывалось по шоссе.
Татьяна обладала качеством, которому Лидочка всегда страшно завидовала. Она умела задавать вопросы и получать нужную информацию у прохожих. Она трижды останавливала аборигенов и повторяла один и тот же вопрос — где находится поселок «Наставник» и далеко ли до него идти. И так как все отвечали одинаково, что поселок расположен у шоссе, по которому они шагают, а идти до него десять минут, Татьяна успокоилась.
— Значит, идем правильно, — сообщила она.
— Правильно идете, товарищи, — поправила ее Лидочка, и Татьяна, узнав неточную цитату, засмеялась.
Выглянуло солнце, и стало ясно, что скоро придет весна — солнце стояло высоко и ощутимо грело, тени под деревьями и у дач, что тянулись по сторонам шоссе, стали синими и резкими, а снег приобрел золотистый отлив.
— Странно, — сказала Татьяна. — Идти на собственную дачу, которую никогда не видела.
Лидочка внутренне согласилась, что и в самом деле это звучит парадоксально, но вероятнее всего, что Татьяна была сама виновата в том, что ее не выносили собственные мать и дочь, зато она пережила их и теперь законно вступает в права собственности, хотя это противоречит законам природы. И, вернее всего, законам справедливости.
Дорога была скользкой. Лидочке приходилось поддерживать Татьяну под локоть, и она скоро устала, потому что Татьяна шагала все тяжелее и все сильнее наваливалась на Лидочку.
* * *Когда-то вход на территорию дачного поселка был снабжен проходной будкой и шлагбаумом, но теперь и общий забор покосился, и шлагбаум торчал под острым углом из снега, свороченный в сторону пробегавшим мимо носорогом. У открытой двери проходной будки дремал на раннем солнышке рыжий лохматый пес с одним ухом, который собрался было тявкнуть на женщин, потом передумал и не стал тратить сил зазря.
На проходной была прибита вывеска: «Садовое товарищество «Наставник».
— Вот и дошли, — сказала Татьяна. — Давай отдохнем.
В поселке было тихо и пусто. Крики вороны, обозревавшей сверху зимний пейзаж, звучали нагло и вызывающе. Но ворона знала, кто здесь хозяин.
— А какой участок? — спросила Лидочка.
— Участок на письме не был указан. Я думаю, двенадцать лет назад здесь был комендант или сторож. Но и сейчас мы что-нибудь отыщем.
— Почему?
— Потому что поселок большой и кто-то здесь живет зимой или приехал покататься на лыжах.
Центральная дорога поселка была накатана, и на ней были видны углубленные следы автомобильных шин. Но это ничего не значило, потому что в поселок могли приезжать только на выходные. Рядом с колеями тянулась разъезженная лыжня. Домики в поселке были разными, но большей частью скромными, двухэтажными, тянущимися ввысь, чтобы занять поменьше места на маленьком участке, так как место было нужно для огородной деятельности.
— Погоди, — попросила Татьяна, — не спеши.
Как будто Лидочка куда-то спешила.
— Давай смотреть, где идет дым.
Но занятие это все равно требовало передвижения по поселку, так как в поле зрения попадало лишь несколько близких домов — остальные скрывались за соседями.
Миновав метров сто главной улицы поселка и заглядывая в ответвления от нее, вконец измученные дорогой путешественницы увидели следы людей, словно Робинзон следы Пятницы.
На стене недостроенного красного кирпичного замка, который возвышался над фанерными и бревенчатыми старшими братьями, трудились два пьяных каменщика, стараясь укладывать кирпичи так, как им велела их рабочая совесть. А еще один мужчина, приземистый, с лицом римского патриция, в длинной, до земли дубленке, скроенной так, как понимает тулуп модельер из Лос-Анджелеса, материл «рабов», наваливаясь задом на оранжевого цвета джип.
Было очевидно, что приземистый «патриций» — не патриций, а отечественный бизнесмен, а рабочие — не рабы, а свободные труженики.
Когда Татьяна и Лидочка приблизились к ним, рабочие и владелец замка перестали собачиться и принялись разглядывать женщин, вычисляя, видимо, к кому это спешит подкрепление.
Так как женщины оказались нейтралами, то они своим появлением временно примирили стороны, и все вместе стали оживленно выяснять, где находится дача, которая два года назад сгорела и которая принадлежала Елене Флотской, а до нее, когда-то, ее бабушке Маргарите Потаповой.
Сложность ситуации заключалась не в том, что эти люди оказались в этих местах чужими. Наоборот, рабочие были местные, внуковские, и подрабатывали в поселке много лет, а миллионер на оранжевом джипе унаследовал участок от родителей, а свое детство провел именно под этими липами и дубами. Беда была в том, что поселок был велик и дачи в нем горели многократно, так что определить, на какой из сгоревших дач жила когда-то старуха Потапова, у которой была взрослая внучка Алена, оказалось делом непростым — нашлось по крайней мере три варианта.
Рабочие давно уже спустились на землю, владелец забыл, что крепко поссорился с ними из-за кладки кирпичей.
В конце концов Лидочке удалось прекратить дискуссию и разделить всех присутствующих на поисковые партии. В одну, которая направлялась по наиболее вероятному адресу, отправилась Лидочка с рабочим Сашей. Владелец по имени Эдуард поспешил в другой конец поселка, а еще один рабочий, упрямый и крикливый, был отряжен в одиночестве на участок, дом на котором вроде бы не горел, но был ограблен в прошлом году. Татьяна, которая сильно уморилась, заставила Эдуарда открыть машину и устроилась внутри отдыхать.
Когда они расставались с Эдуардом на перекрестке большой дороги, тот сказал с уважением:
— Ваша тетя — с характером.
— Почему вы так решили?
— Чтобы кто-то смог меня заставить машину открыть и в ней остаться, это невероятный случай. Я страшно жадный.
— Она не умеет водить машину, — постаралась утешить его Лидочка.
— А там плейер «Филипс». Знаете, сколько стоит?
— Вернемся, покажете, — ответила Лидочка. — И вообще, нельзя же раскаиваться в добром деле, еще не совершив его!
Она пошла дальше, каменщик Саша шагал сзади след в след и долго еще хихикал, а Эдуард остался на перекрестке, пытаясь переварить слова Лидочки.
Основная дорога, которая разделяла поселок пополам, была более-менее расчищена и накатана. Но по пересекающим ее дорогам на машине проехать было нельзя. По некоторым из переулков, где располагались часто посещаемые угодья, тянулись утоптанные дорожки, слегка припорошенные позавчерашним снегом; в другие, позабытые на зиму хозяевами уголки, тянулись с трудом проходимые тропинки, идти по которым следовало со всей осторожностью, потому что лишь узкая стежка была протоптана и тверда. Сделал полшага в сторону — провалился глубже чем по колено.
По сторонам же дорожек и тропинок, за метровой полосой девственного снега тянулись разномастные заборы, к которым, как правило, жались изнутри голубые ветви кустов — не разберешь зимой, малина это, смородина или крыжовник. Настоящих лесных деревьев в поселке сохранилось немного, то ли их сводили хозяева участков за то, что они затеняли грядки и смородину, то ли с самого начала под поселок было выделено поле с редкими деревьями.
Хозяева домов стремились к определенному стандарту, но этот стандарт менялся от поколения к поколению. Видно, самыми ранними здесь были деревенские срубы, привезенные издалека, да «финские» домики, появившиеся у нас сразу после войны, — некие суррогаты загородных коттеджей. В следующем поколении стали возводить дома из бруса и обшивать вагонкой. Современные нувориши строили кирпичные особняки с крепкими железными решетками на окнах, отчего поселок постепенно превращался в своего рода тюрьмы, ибо по доброй воле человек не выезжает на пленэр для того, чтобы спрятаться в кирпичной крепости за железной решеткой.
Разглядывая дома, окна которых были забиты досками, Лидочка чуть не пропустила дорожку, на которую следовало свернуть.
Лидочка остановилась на повороте, потому что поняла, что совсем недавно, после того, как прошел снег, здесь останавливался автомобиль. Вот он остановился, потом начал разворачиваться и провалился передним колесом в глубокий снег. А вот здесь пассажиры машины вытоптали в снегу глубокую яму, стараясь вытащить машину и вкатить обратно на дорогу. Что им в конце концов удалось. Значит, так и не развернувшись, они подали машину назад и выехали задним ходом.
Может быть, Лидочка не так заинтересовалась бы этой битвой техники с природой, если бы не то, что от машины вели человеческие следы в проулок, отходивший там от главной дороги. Эти следы были многочисленны и, главное, неорганизованны. Это ее и насторожило. Под неорганизованностью она понимала то, что авторы следов никак не могли удержаться на утоптанной узкой тропинке, а все время промахивались, проваливались в снег, пробивались сквозь него спеша, оставляя за собой глубокие рытвины, будто были одержимы сумасшедшим упрямством и спешкой.
Каменщик Саша посмотрел, куда молча показала Лидочка, и сказал:
— Пьяные были. Приехали на дачу к дружку гулять, машину чуть не угробили, а потом с криками и песнями колобродили.
— Вы догадались или слышали?
— Я в пяти километрах живу — не слышал. Но про Шерлока Холмса сериал смотрел с удовольствием.
— А может, было темно? — спросила Лидочка.
— А вернее всего, темно, — согласился Шерлок Холмс. — Пьяные и темно. Ясное дело.
— А на какую же дачу они спешили?
— Хотите поглядеть?
— Обязательно.
— Ну пошли. Только если увидим пожарище, — заметил Саша, — то оно будет совсем свеженькое.
— Снег шел позавчера, — заметила Лидочка.
— Все понятно, Ватсон, — быстро ответил Шерлок Холмс. — Ваше замечание принимаем. Позавчера шел снег. А никакого снега на следах нету. Вам понятен ход моих рассуждений?
Каменщик Саша был усат по-украински, усы струйками стекали к подбородку, на голове вязаная шапочка с надписью «Хибины». На рукаве ватника был нашит суконный красный щиток со стершейся надписью. Более непохожего на Шерлока Холмса сыщика было трудно представить.
— Спасибо, — сказала Лидочка. — Пошли?
— Пошли, — Саше нравилось быть великим сыщиком. — Мы можем продвигаться без опасений, — сказал он, — потому что злоумышленники уже уехали на своем кебе. Знаете, почему я пришел к такому выводу?
— Вы пришли к такому выводу, потому что кеба нигде не видно.
— Молодчина, Ватсон, — похвалил Лидочку Саша.
Следы привели их к последнему в ряду, перед самым лесом, участку. Лидочка остановилась, разглядывая участок. Почему-то стало тревожно. Говорить, а уж тем более шутить расхотелось.
Это был странный участок. Такие бывают в совсем новых дачных кооперативах, по первому или второму году их существования. Потому что небогатый дачник первым делом скапливает деньги на хозблок — любого типа вагончик, металлический или фанерный. Он устанавливается в углу участка с тем, чтобы, когда возведен жилой дом, превратиться в сарай или душевую.
Не считая трех берез, стоявших недалеко от калитки, участок был пуст. Вишневые, сливовые и прочие деревья, превратившиеся на зиму в пучки голых веток, — не в счет.
Но в отдалении стоял хозблок, серый сарай с плоской крышей, окном, забранным ржавой и несолидной на вид решеткой, и с дверью, покрашенной в тот особенный неприятный коричневый цвет, в который принято красить двери во всей России и, пожалуй, нигде более в мире.
От калитки к сараю вели глубокие следы — траншея в снегу, прорытая неаккуратным крокодилом.
Саша толкнул калитку — она была заперта. Саша просунул руку между досками штакетника и откинул крючок. Калитка заскрипела и сама медленно открылась внутрь — этот скрип оглушительно прозвучал в мертвом воздухе поселка, тут же на него откликнулась пролетавшая ворона, и звук оборвался, потому что калитка уперлась в снег.
Саша первым ступил внутрь, в траншею, протоптанную в снегу. Сделал шаг, второй, потом обернулся и поманил Лидочку. Оба молчали.
Снег почти не скрипел — было не холодно, градуса два-три. Набежали облака, и стало сыро.
Перед входом в хозблок было натоптано, как будто здесь танцевали.
Они постояли перед входом, не решаясь открыть дверь. Саша не представлял, чего можно ожидать, — он только почувствовал неладное. Впрочем, и Лидочка не знала, отчего ей было страшно.
И тут она увидела кровь. Кровь на снегу, недалеко от двери. Совсем небольшое пятно крови, снег был в том месте притоптан, а дальше, у стенки, были дыры в снегу, окруженные желтым, видимо, люди стояли у стенки и мочились в снег.
— Ну что? — спросил Саша. — Заходим или как?
Он перестал играть в Шерлока Холмса.
— Давайте посмотрим, — сказала Лидочка. Но Саша не тронулся с места.
— Кого-нибудь ищете? — спросил он.
— Нет, — ответила Лидочка. — Мы же объясняли, что Татьяна Иосифовна, которая со мной приехала, унаследовала здесь дачу. Только документы потеряны.
— Ну, как знаете, — ответил Саша, который не поверил ни единому слову из этого нелепого объяснения.
Саша толкнул дверь в сарайчик. Она открылась послушно и почти без скрипа. Лиде ничего не было видно, и ей не хотелось заглядывать внутрь. А почему, собственно, она обязана туда заглядывать? Кто она здесь? Приехала вместе с гражданкой Флотской Т. И. для выяснения местонахождения ее дачной собственности. А теперь она боится, что нашла эту собственность. А чего она боится?
Саша уже был внутри. Он вглядывался во что-то, потом наклонился — Лиде было видно его, — наклонившись, он сделал шаг вперед, голова и руки исчезли из ее поля зрения, и приподнял с пола серое покрывало.
Потом Саша выпрямился. Он не смотрел на Лиду, а смотрел себе под ноги.
Он достал из бокового кармана ватника пачку сигарет «Мальборо» и зажигалку. Закурил. Обернулся к Лидочке.
— Заходи, — сказал он. — Если мертвых не боишься.
— Не боюсь, — сказала Лидочка. Но не сразу заставила себя шагнуть вперед.
Внутри было полутемно, свет проникал сквозь маленькое окошко, а комната была невелика.
Саша откинул брезент или серое солдатское одеяло, и обнаружилось, что на полу, скорчившись, как будто сильно замерз, лежит человек. Он был в лыжном ярко-синем костюме, сильно измаранном кровью и грязью, а лицо его было настолько залито кровью, что Лидочка лишь по седым, чуть вьющимся волосам, по руке, нелепо изогнутой, с растопыренными от страшной боли пальцами, по одному, дико распахнутому глазу узнала Осетрова. Скорее не узнала, а почувствовала, что это Осетров, ожидала его увидеть.
Уже когда они свернули в проулок и шли по снежному гребню тропинки, между проваленных в снег следов, Лидочка интуитивно начала осознавать, что они приближаются к месту, на котором произошло нечто страшное, насильственное. Ее мозг продолжал работать, принимая и отвергая варианты подозрений, и получалось, что более всего опасность должна была угрожать Осетрову. Если не он убил Алену, то он знал нечто, связанное с ее смертью, и настоящий убийца должен был найти его и убить. И скрывался Осетров вовсе не от милиции, а от опасности куда более реальной и смертельной. Но может быть и другое: он виноват в смерти Алены. И есть человек, который решил отомстить за нее…
— Вы его знаете? — спросил Саша, как будто прочел Лидочкины мысли. Кровь замерзла странно, как замерзает вода на наледи: плоскими лужицами, по мере того, как напор иссякает — и получается как бы невысокая ступенчатая пирамидка.
— Думаю, что знаю, — сказала Лидочка. — Немного знаю.
— Как так немного? — спросил Саша. Он сглотнул слюну. Он старался не глядеть на мертвого. Шерлок Холмс из него никогда не выйдет, потому что настоящий сыщик, который входит в историю, обязательно должен быть чуть-чуть некрофилом. По крайней мере, должен с профессиональным хладнокровием рассматривать покойников, как энтомолог мертвую бабочку.