— Я его один раз видела, — сказала Лидочка. — Он совсем мертвый?
— Давно уже. Наверное, со вчерашнего дня.
— Пойдемте отсюда, — сказала Лидочка.
Они вышли наружу. Там было очень свежо и светло.
— Они мучили его страшно. Ты обратила внимание, что у него руки переломаны?
— Нет…
Лидочку мутило.
— Ты иди первой, чтобы сзади не бояться, — великодушно сказал Саша. А Лидочка спешила по тропинке и спиной чувствовала опасность, исходившую от Саши. Почему он захотел идти сзади?
У калитки она обернулась.
Саша встретился с ней взглядом.
— Дура, — сказал он, — иди тогда сама сзади.
Он сказал это без злости.
— Не обращай внимания, — сказала Лидочка.
Они прошли переулком, и Лидочка почти ни о чем не думала, потому что надо было балансировать на тропинке и не угодить в глубокий снег. Думать было страшно, и Лидочка старалась отвлекать себя, говоря: «Вот вороны летят парой, неужели у них сохраняются пары на зиму, когда не надо выводить птенцов? А может быть, вороны чуют смерть и реют над тем хозблоком?» Она невольно обернулась — хозблок был уже закрыт следующей дачей — и потеряла равновесие. Саша подхватил ее, Лида взвизгнула, чего с ней не случалось с детства, и оттого смутилась.
— Погодите, — сказала Лидочка, — дайте дух перевести.
Чем дальше они отходили от страшного сарая, тем нормальнее становилась жизнь, и та близость, что возникла между ними, как между людьми, потерпевшими кораблекрушение на резиновом плотике, истончалась, потому что оба понимали неизбежность близких событий, в которых каждый будет предоставлен сам себе — надо вызывать милицию, терять время на разговоры с чужими подозрительными людьми, выступать где-то свидетелями — острота свидания с жестокой смертью сменится формальной принадлежностью к ней. Даже показания они теперь будут давать раздельно.
— Дурак он, — сказал проницательный Саша. — Судя по всему, он здесь решил скрываться. А его выследили.
— Почему вы так думаете?
— А потому, что и вы так думаете, — ответил Саша. — Потому что он печку включил, обогреватель. Не заметила?
— А обогреватель горел?
— Нет, видно, в борьбе шнур вырвали. А то бы все сгорело.
— Его могли с осени так оставить.
— Ты не поняла. Обогреватель у стола стоял — провод к нему через всю комнату тянулся. Если ты на зиму уезжаешь, зачем так обогреватель ставить? Потом еще: разве ты не заметила — у него на столе еда стояла. Включал чайник. Хлеб там был с колбасой. Неужели не заметила, Ватсон?
— Ничего я не заметила, — мрачно ответила Лидочка. — Я лицо его увидела, а что вокруг было — не помню.
— Жалко. Ненаблюдательная ты. И даже не заметила, как они там что-то искали?
— Нет.
— Там же все перевернуто, переломано!
— Нет, я не заметила.
— Он что-то с собой привез, а они его выследили. Или вычислили? Не отсиделся.
Они вышли на главную улицу. Теперь идти стало легко. Впереди, совсем близко, стоял оранжевый джип Эдуарда. Самого Эдуарда еще не было. Видно было, что Татьяна Иосифовна спит на переднем сиденье, опустив голову на грудь, отчего казалось, что в машине сидит кто-то пирамидальный и безголовый.
Неужели виноваты триста баксов? Те самые триста долларов, о которых говорила Соня? Нет, человека за это не убивают. Даже в нашем сумасшедшем мире. Им дороже встанет ехать сюда, отыскивать его. Да и не стал бы он держаться за эти доллары. Впрочем, что мы знаем?
Татьяна, видно, почувствовала их приближение. Когда они подошли к джипу, она открыла глаза и театрально медленно подняла голову.
Она открыла дверцу машины и, наклонившись вправо, чтобы высунуть голову, спросила:
— Разумеется, вы ничего не нашли?
— А где Эдуард? — спросил Саша. Видно, он предоставил инициативу Лидочке, посчитав, что она лучше знает, что надо говорить.
— Мы нашли участок…
Что-то ее останавливало, чтобы закричать: «Там мертвое тело!»
— И там все сгорело, да? Ничего не осталось?
Господи, какая у нее противная, хищная рожа с торчащим из нее костяным носом! Ее волнует только одно — что еще удастся наследовать от собственной дочери.
— Там Осетров, — произнесла, сделав над собой усилие, Лидочка.
Подошли Эдуард и молодой парень в бушлате.
— Не исключено, — громко сказал Эдуард, — что мы отыскали участок, который вас интересует.
— Кто там? Где там? — визгливо спросила Татьяна, отмахиваясь от Эдуарда, потому что нутром почувствовала, что главное — в словах Лидочки.
— Там Осетров. Он мертвый, — сказала Лидочка. — Его убили.
— Как так? Какой еще Осетров? Кого убили?
— Любовник Алены. Осетров. Вы его должны знать.
— Ну, я его видела — один раз или два… Он совершенно не пара Алене, — сказала Татьяна. — Кто его убил и зачем?
— Я не знаю, — ответила Лидочка и обратилась к Эдуарду: — Можно я сяду в вашу машину? У меня голова кружится.
Надо отдать должное Эдуарду, он достаточно быстро с помощью Саши сообразил, что же произошло, и отвез Лидочку с Татьяной к милицейскому посту на станции. Оттуда Лидочка смогла дозвониться до Шустова.
Глава 9 Двойное дно
Лидочка возвратилась домой только вечером. Сначала им пришлось ждать местных милиционеров, которые ехали с какого-то объекта и никак не могли доехать, потом, вместо того чтобы мчаться на место преступления, милиционеры, все трое, начали допрашивать Сашу и Лидочку, будто те сами убили Осетрова.
К счастью, тут возникла Татьяна Иосифовна и заявила, что если не будут немедленно приняты реальные меры, она звонит в газету «Правда» с сообщением о том, как местные внуковские бандиты во главе с местной милицией расправились с заведующим отделом ЦК КПСС. Заявление Татьяны ввергло в полную растерянность милиционеров: толстый старшина с лицом хомяка, словно он заложил в защечные мешки по теннисному мячу, намеревался было изматюгать грозную бабу в норковой шубе, но в ответ получил от Татьяны столь изысканный матерный монолог, что на цыпочках ушел из комнаты, а Саша-Шерлок Холмс спросил:
— Где сидела, паханка?
— Не грубите, молодой человек, — сказала Татьяна. — Я политическая.
В комнату заглянул старшина и сказал, что машина будет в исправности через десять минут, но тут приехал Шустов с капитаном и, к великому облегчению местной милиции, сообщил, что Осетров проходит по его делу, после чего старшина с лицом хомяка стал вежлив, предупредителен и даже шустр.
Лидочка отказалась снова ехать в поселок, и Шустов отпустил ее восвояси. Зато Татьяна, отдохнувшая и чувствующая собственную значимость, сказала, что поедет с Шустовым и толстяком из внуковской милиции. С ними же отправился Саша-Шерлок Холмс. Эдуард хотел подвезти Лидочку на своем оранжевом джипе, но тут подошла электричка, и Лидочка от него сбежала.
До дома она добралась на последнем издыхании.
Главное — чтобы никто не беспокоил, никто не разговаривал, никто не звонил в дверь или по телефону… Главное — чтобы наступила тишина. Даже без вороньего крика.
Она разулась, разделась, залезла под горячий душ выгнать из себя неистребимую мелкую дрожь, которая терзала ее с того самого злополучного участка. «Наверное, я заболеваю. Еще не хватало гриппа! А впрочем, почему не хватало? Может быть, в этом и есть выход? Они все суетятся, вызывают тебя свидетелем, убивают друг друга, душат и терзают, а я лежу, больная, и принимаю аспирин…»
Телефон начал трезвонить, как только Лидочка закрылась в ванной.
К счастью, вода шумела и заглушала вопли аппарата.
Дрожь постепенно прошла, Лидочка почувствовала себя человеком. И более того — преследовавший ее образ изломанной окровавленной куклы, которая лишь недавно была испуганным, но спесивым человеком, тоже отступил из сознания, и Лида вновь обрела способность думать.
Почему она решила, что Осетров прячется от милиции? Потому что ему было положено прятаться от милиции, которая его подозревала в убийстве Алены и намеревалась посадить в тюрьму? Но в таком случае он должен был мчаться куда-то за пределы России, по крайней мере за пределы досягаемости лейтенанта Шустова. Если он — видный партийный работник, то его должны были вывезти в Узбекистан или Туркмению, где коммунисты чувствуют себя в безопасности. Правда, это могло быть так только в случае, если он коммунистам нужен. Но если он никакой ценности для реанимации коммунизма в одной отдельно взятой стране не представляет, то, скорее всего, коммунисты будут первыми, кто отшатнется от морального урода, который заводит любовниц вдвое младше себя, да притом на службе, куда его с таким трудом пристроили. И тогда он должен бежать сам по себе, с помощью друга детства или тети, живущей в недоступной для нашего правосудия Нарве. Но вместо этого Осетров надевает лыжный костюм, берет с собой тот же самый старенький рюкзак и отправляется в поселок «Наставник» Наркомпроса СССР, где когда-то была дача бабушки его любовницы. Дача сгорела. Около двух лет назад. Так говорят свидетели.
На даче они бывали на заре своего романа. С ней связаны светлые воспоминания, но это еще не основание для того, чтобы в разгар зимы мчаться на спаленный участок и, сидя рядом с пепелищем, давно и густо запорошенным снегом, предаваться воспоминаниям о любви.
На даче можно скрыться, зная, что там сгорело не все — что там остался хозблок, сарайчик, в котором стоит электрокамин. То есть там можно переночевать, там можно пересидеть три дня. Но почему только три? Чтобы все успокоилось? Но что может успокоиться за три дня? Загадка: пожилой солидный человек, семьянин, вина которого не доказана и сомнительна, бросает все и таится в сарайчике на пепелище, что можно сделать лишь в смертельном страхе…
Лидочка начала вытираться, все еще игнорируя настойчивые вопли телефона.
Нет, ей эту загадку не распутать. Саша-Шерлок Холмс полагает, что убийцы что-то искали в хозблоке. Все перерыли. Что мог отыскать товарищ Осетров на пепелище? Триста долларов, взятых у Алены? Опять — двадцать пять! Не могут эти доллары решить его судьбу! Но что-то ее решило.
Одно совершенно ясно: бежал и скрывался Осетров вовсе не от милиции и правосудия, он бежал туда от убийц. И убийцы его нашли. Но как они его нашли?
И если смерть Осетрова — дело рук жестоких безжалостных садистов — может быть, тех наемных убийц, о которых так робко и с придыханием пишут газеты, то что можно сказать о смерти Аленки? Не связана ли она с теми же причинами? А что, если Осетров знал о настоящей причине гибели Алены? И эта причина была для него настолько страшна, что он хотел от нее укрыться и полагал, что дача, о существовании которой почти никто не знал, — самое надежное для этого место?
Голова кругом идет. И еще этот взбесившийся телефон!
— Кто? — Лидочка, задумавшись, подняла трубку и, продолжая вытирать голову, свободной рукой поднесла ее к уху.
— Господи, я думала, что тебя убили, — это был голос Сони. — Что с тобой произошло? Мне не хватало еще твоего трупа.
Лидочка представила, как Соня ломает в пальцах погасшую сигарету. Господи, она совсем забыла о Сониных бедах!
— Я была на даче, — сказала Лидочка. Она не собиралась ни жалеть Соню, ни проявлять деликатность. В конце концов, Соня спокойно обманывала Лидочку, утверждая, что ничего не знает о садовом участке Маргариты Флотской. Знала она о нем!
— На какой даче? — спросила Соня. Она перевела дух — затянулась. — У Татьяны?
— Теперь у Татьяны. Но раньше это была дача Маргариты, а потом она перешла к Алене. И вы на ней не раз бывали.
— Какая дача? Я ничего не знаю.
— Если не знаешь, то мне с тобой не о чем разговаривать.
Так как Соня молчала, Лидочка повесила трубку и успела вытереть волосы и включить фен, прежде чем телефон зазвонил вновь. Конечно же, эта была Соня.
— Лида?
— Перезвони мне через пятнадцать минут, — сказала Лидочка. — Я сушу волосы и все равно ничего не услышу.
Она положила трубку и спокойно занялась сушкой волос. Она была уверена, что Соня позвонит — куда деваться этой особе, перепуганной, как зайчишка? Сейчас она позвонит и скажет, что не говорила Лидочке о даче, потому что… А любопытно, почему?
Телефон зазвонил через пятнадцать минут без десяти секунд — Лидочка поглядывала на часы.
— Извини, — сказала Соня. — Я понимаю, что у тебя есть основания мне не доверять и даже сердиться на меня. Но садовый участок Маргариты — эта такая древняя история! После того, как дача сгорела, не было смысла туда ездить.
— И не ездили?
— Конечно, почти не ездили.
— Но я сегодня там была. Там остался хозблок — две комнаты, электрокамин, кушетка — явно туда ездили. Там даже жили. Почему ты об этом не знала? От тебя скрывали? Тогда почему ты говоришь, что была лучшей подругой Алены?
Лидочка слышала свой голос — он как будто принадлежал не ей. Как могла она скрыть от Сони смерть Осетрова и упрекать ее во лжи, заманивая в ловушку?
— Нет, я знала, конечно, знала, — мямлила в ответ Соня. — Но зачем тебе знать, это такой пустяк, это так неважно?
— Неважно? — совсем уж рассердилась Лидочка. Тут уж она не притворялась. — Тогда почему Осетров поехал туда? Что он там потерял?
— Значит, он все же поехал туда? — Соня была напугана. Она точно была напугана. — Вот почему он был в лыжном костюме. Ты мне сказала, а я не придала значения…
— Его там убили, — сказала Лидочка.
— Что?
— Его там убили. И не только убили. Его страшно мучили. Когда мы нашли его, он был весь изломан… — Лидочке не хватило дыхания, ее голос сорвался, но Соня не слышала этого — она выла. Когда Лидочка замолкла, смущенная странным звуком, доносившимся из трубки, она поняла, что это именно вой — на одной ноте, тупой, почти звериный, но более высокий по звуку — его можно было спутать с гулом, который издает рой пчел…
— Соня? Соня! Что с тобой?
Упала трубка. И короткие гудки.
Когда Лидочка пришла в себя после этого разговора, ей стало стыдно, что она так разговаривала с Соней. Та и без нее напугана. У нее свои беды — беды, неведомые Лидочке, но общие для всех тех людей — Алены, Осетрова, Сони… Двое из них уже погибли, а Сонечка, запутанная в те же дела, боится смерти. И, наверное, имеет все основания ее бояться. Так что никакого права упрекать Соню во лжи Лидочка, наблюдательница со стороны, не имела.
Лидочка набрала номер Сони, но там было занято.
Интересно, что узнал Шустов о смерти Осетрова? Лучше не думать об этом, потому что тогда сразу перед глазами встает картина мучительной пытки Осетрова. Ни один человек, думала Лидочка, не бывает виноват настолько, чтобы его так замучили. Даже если он убил Алену и это была месть за ее смерть.
Домашнего телефона Шустова Лидочка не знала. И, наверное, хорошо, что не знала, — зачем ей превращать отношения деловые, случайные, в более личные? Может, снова позвонить Соне?
У Сони занято.
Не возвратилась ли Татьяна в квартиру к Алене? Хоть она и собиралась вернуться в Переделкино, но могла передумать.
Телефон у Алены не отвечал.
Несколько раз Лидочка набирала каирский номер, но связь срывалась на пятой цифре — то ли здесь, то ли, как еще недавно принято было говорить, «за пределами Советского Союза».
И тут снова позвонила Соня.
— Расскажи мне, что было, — попросила она.
Говорила она тихо, как всласть наплакавшаяся женщина.
Тихо, ровно и даже умиротворенно.
— Тут мало что можно рассказать, — сказала Лидочка. — Меня туда Татьяна повезла.
— А откуда она узнала адрес дачи?
— Соня, да скажи мне, почему это — тайна?
— Никакая это не тайна, но Татьяну они никогда туда не подпускали. Это было принципом. Поэтому мне интересно, кто ей рассказал.
— Она сама догадалась. Нашла какое-то письмо… Все равно рано или поздно она обо всем бы догадалась.
— А Осетров и в самом деле был совсем мертвый? Никакой надежды?
— Он погиб, наверное, за день до того, как мы его нашли.
— Его Татьяна нашла?
— Татьяна оставалась в машине.
— Зачем? В какой машине?
— Тебе все детали важны или только самое важное?
— Я не знаю, — Соня снова начала плакать. Но при этом она могла говорить.
— Я пошла на участок с одним человеком. Мы увидели много следов. В снегу. И возле хозблока, — рассказывала Лидочка.
— Он был в хозблоке?
— Да.
— Он долго там был?
— Откуда я знаю! Но человек, который был со мной, предполагает, что Осетров намеревался там пожить.
— Дальше, дальше!
— Я увидела его. Он лежал на полу. Они его жутко избили перед смертью.
— Кто они? Их поймали?
— Соня, не мели чепухи. Если кто и знает убийц Осетрова, то я думаю — это ты.
— Нет, нет! Клянусь тебе, нет! Для меня это такая же неожиданность. Как тебе не стыдно!
— Ты вчера еще проклинала Осетрова и говорила, что твой Петрик его за триста долларов достанет.
— Да ты с ума сошла, что ли? Неужели он будет за триста долларов?.. Притом, он вовсе не мой. Я его еще больше боюсь, чем Осетров боялся.
— Тогда ты должна немедленно позвонить Шустову и рассказать, что подозреваешь в убийстве Петрика.
— Я его не подозреваю! Он совсем в другом месте был… — Соня замолчала, и Лидочке показалось, что она слышит тихий неразборчивый голос, словно кто-то шепчет на ухо Соне. — А еще что ты узнала? — спросила Соня. — Какие-нибудь подозрения есть?
— Я уехала, я не стала дожидаться. Там Шустов.
— А ему там что делать? Там же внуковская милиция должна быть.
— Не знаю, меня это не касается.
— Нет, Лидочка, ты только не вешай трубку. Мне так страшно! А что там еще было?