И только через десять лет состоялась условленная встреча с доктором Вуфнером – весной 1974 года в «Дисней-уорлде».
К этому времени многое поменялось в моей жизни. По решению суда мне было запрещено жить в округе Сан-Матео. Я вернулся в Орегон, на старую ферму у Нево вместе с семьей – не автобусной, а той, что носила одну со мной фамилию. Автобусная рассеялась и перегруппировалась в соответствии с собственными переменами. Бегема зависала с «Грейтфул дэд» в округе Марин. Бадди взял на себя отцовскую маслобойню в Юджине. Доббз и Бланш раздобыли ферму недалеко от нас и растили детей в кредит. Автобус ржавел на овечьем выгоне, послед Вудстокской кампании[246]. Неправильный поворот на мексиканской железной дороге оставил от Хулихена только миф и пепел. Мой отец стал тенью той башни, какой был в моей юности, его иссушило что-то, что медицина может только назвать, да и то неуверенно.
В остальном все шло неплохо. Наказание за наркотики я отбыл, испытательный срок закончился, судимость была снята. Право голоса мне вернули. Голливуд решил снять фильм по моему роману о сумасшедшем доме, и снимать решили в больнице штата, где разворачивалось действие романа. Даже попросили меня написать сценарий.
Чтобы закрепить эту фантазию, продюсеры отвезли меня на лимузине в Портленд, познакомить с главным врачом Малахией Мортимером. Доктор Мортимер был седовласый благожелательный еврей лет пятидесяти, с веселым монотонным голосом. Он, как гид, водил нас по больнице – меня и стайку важных голливудских господ. Господам стоило вкручивать понапористее.
Обходя неряшливые, обветшалые палаты, я живо вспоминал свои ночные смены – и этот звон тяжелых цепочек с ключами, и запах освежителя воздуха пополам с мочой, и, особенно, лица. Любопытные неподвижные взгляды из дверей и в коридорах рождали странное чувство. Это было не то чтобы прямо воспоминание, но как будто что-то знакомое. Такое подергивание внутри, когда чувствуешь, что от тебя что-то нужно, но не знаешь, кому и что именно нужно. Я подумал, что это может быть просто информация. Снова и снова меня вытягивали из шествия взгляды, в которых читалось мучительное желание понять, что происходит, и я чувствовал себя обязанным остановиться и хотя бы частично объяснить. Лица светлели. То, что их печальное положение могут использовать как фон для голливудского фильма, людей не огорчало. Если главный врач Мортимер решил, что так надо, у них нет возражений.
Меня тронуло их доверие к Мортимеру, и сам он произвел большое впечатление. Все подопечные, похоже, любили его. Он, в свою очередь, восхищался моей книгой и был доволен переменами, которые произошли благодаря ей в этой области. Продюсерам нравилось, что мы нравимся друг другу, и еще до конца дня все было согласовано: доктор Мортимер разрешает съемки в больнице, кинокомпания оплачивает ремонт, который давно уже требовался, пациенты будут статистами на оплате, я напишу сценарий, голливудские господа нагребут «Оскаров». Все будут довольны и счастливы.
– На этом проекте прямо написано: «Большие сборы!» – с энтузиазмом высказался второй помощник кого-то.
Но вечером, когда я возвращался в Юджин, мне было трудно разделить их энтузиазм. Это подергивание продолжалось, оно подтаскивало мои мысли к измученному больничному лицу, как фантомный спиннингист рыбу. С этим лицом я не сталкивался много лет. И не хотел сталкиваться. Никто не хочет. Мы научаемся отворачиваться всякий раз, когда чувствуем это цепляние – в липком ли взгляде алкаша, в навязчивости проститутки, в словах, цедящихся сквозь сжатые зубы уличного торговца наркотиками. Это профиль неудачника, та сторона лица общества, от которой другая сторона всегда хочет отвернуться. Может быть, поэтому сценарий, который я состряпал, не понравился господам – они опознаю́т неудачника, когда их подмывает отвернуться от него.
Шли недели, а от смутного дерганья я не мог отделаться. Оно страшно тормозило работу над экранизацией. Переделка романа в сценарий – вопрос главным образом сокращения, уплотнения; а я пытался сказать не только больше, но и что-то другое. Срок подачи первого варианта давно прошел. Я отверг предложение продюсеров снять мне жилище неподалеку от больницы, чтобы я походил по палатам и, может быть, подзарядил свою музу. Муза моя была перегружена уже после первой экскурсии. Предпринять вторую я не был готов. То, что меня так крепко зацепило, ждало и сейчас с наживленным крючком и, если зацепит еще крепче, то, я боялся, зацепит навсегда.
Кроме того, эта штука казалась заразной, вирусом, передающимся через глаза. Мне чудилось, что я замечаю признаки этого у друзей и родных – в раздраженных взглядах, отчаянии, мелькающем в полуприкрытых глазах, в особенности на отцовском лице. Как будто я что-то подхватил в больнице, и это передалось ему, примерно так, как страх упавшего всадника может сообщиться лошади. Трудно было поверить, что у норовистого старого мустанга, выросшего на равнинах западного Техаса, ни с того ни с сего разовьется страх пустоты. Он всегда был стойким человеком. И разве не пережил на пять лет срок, отпущенный ему специалистами, – больше благодаря собственному упрямству и твердости, чем помощи с их стороны? И вдруг вся его твердость куда-то подевалась, и губчатый ворот, помогавший ему держать голову прямо, с работой больше не справлялся. Отец стал задаваться вопросами в таком роде:
– Чего такого великого Лу Гериг совершил? Сколько раз ни обежишь все базы, кончаешь там, откуда начал, – в грязи. Это не достижение.
Он скинул с колен спортивные страницы газеты, открыв высохшие остатки ног. Это было на заднем дворе; когда я подошел к нему, он сидел в шортах и читал газеты.
– Мне осточертело торчать дома! Я чувствую себя комнатным растением.
– Да ты уже не перекати-поле, – сказала мать. Она принесла нам еще один кофейник. – Настропалился купить по соседству подержанный жилой автобус – вот к чему он клонит. Чтобы я отвезла его на родео в Пендлтон.
– А может, он еще раз хочет в Мексику, – сказал я.
Несколько лет назад мы с Бадди взяли напрокат «виннибаго» и лихорадочно свозили отца за границу. Мне хотелось устроить ему как раз такое не спланированное путешествие, от которых он меня всегда предостерегал. Вернувшись, он заявил, что не вынес из поездки никаких впечатлений, кроме прыгающих бобов и жидкого стула.
Я подмигнул матери.
– Может быть, он хочет отправиться в джунгли, искать бриллианты, как Вилли Ломен[247].
– Угу, – буркнул папа. Когда он смахнул газету, голова у него наклонилась; он поправил ее рукой. – А может, и не хочет.
– Еще чашку кофе? – спросила мать, чтобы переменить тему.
Я помотал головой.
– Одной чашки хватит. Мне вечером еще работать.
– Как оно идет? – поинтересовался папа.
– Медленно, – сказал я. – Трудно разогнать машину.
– Особенно если десять с лишним лет стояла без движения. – Голову он достаточно выпрямил, чтобы угостить меня знакомым взглядом, похожим на тычок в ребра. – Если хочешь выпустить фильм вовремя, чтобы успеть услышать мое мнение, давай-ка прибавь газу!
То, что мелькнуло в его глазах секундой позже, когда пропала твердость, огорчило меня. Я допил кофе и встал.
– За этим я сейчас и отправляюсь. Прибавить газу.
– Только не слишком далеко отправляйся, – проворчал он, протянув руку к оставшейся части газеты. – А то, чего доброго, не дождусь твоего возвращения.
Мама подошла ко мне у автомобиля.
– В субботу у него опять спинномозговая пункция. От терпеть их не может, а я боюсь до смерти.
– Мам, пункции не опасны, я видел десятки их.
– Ты не подумал, что поэтому он и хочет, чтоб ты был рядом, глупая голова?
– Не волнуйся, мама. Появлюсь, – пообещал я. – Спасибо за кофе.
Поэтому, когда доктор Мортимер позвонил мне в четверг и пригласил на ежегодный съезд главных психиатров, я сказал, что останусь дома, посижу над сценарием.
– Но в этом году – во Флориде! – объяснил он. – В отеле «Дисней-уорлд». Киношники оплатят вам поездку.
Я опять отказался. Об отце не сказал.
– Что-то застрял со сценарием.
– Они считают, что такая поездка поможет вам сдвинуться с места. Развлекает в этом году «Беллвью ревю». Я их видел два года назад в Атлантик-Сити. Безумно смешные. Мне кажется, у этих безумцев вы можете почерпнуть кое-что новое. А кроме того, главный докладчик? Они откопали автора этой библии битников «Теперь будь Ты». Может быть, вы слышали о нем? Доктор Клаус Вуфнер.
Я сказал: да, слышал, и было бы интересно послушать, о чем он говорит нынче… Но не в этот раз.
– Вам забронировали билет в портлендском аэропорту. «Юнайтед эрлайнс» в Орландо, в три тридцать. – Мортимер радовался как ребенок. – Бесплатная дорога до «Дисней-уорлда», счастливчик. Подумайте!
Я обещал подумать. У меня были сутки на размышление.
Я сказал: да, слышал, и было бы интересно послушать, о чем он говорит нынче… Но не в этот раз.
– Вам забронировали билет в портлендском аэропорту. «Юнайтед эрлайнс» в Орландо, в три тридцать. – Мортимер радовался как ребенок. – Бесплатная дорога до «Дисней-уорлда», счастливчик. Подумайте!
Я обещал подумать. У меня были сутки на размышление.
– Завтра утром позвоню вам и скажу, что я решил.
– Уверен, смеху будет масса, – уговаривал он. – Правда, постарайтесь все-таки.
Я сказал, что тоже не сомневаюсь и правда постараюсь, хотя не имел ни малейшего намерения ехать за двести пятьдесят километров в Портленд и оттуда лететь через всю страну во Флориду. Даже ради того, чтобы послушать, как пыхтит и бухтит старый Вуфнер.
Утром я был настроен уже не так решительно. Ночь отбросила меня назад и вселила чувство неуверенности. Бо́льшую часть старого черновика я отправил в мусор и начал заново, и новый уже выглядел старым. Небольшая передышка представлялась все более заманчивой. С другой стороны, поездка в Портленд в моем жидком состоянии – удовольствие маленькое. Пора уже было что-то решать и звонить Мортимеру, а я был на распутье. Я решил посоветоваться с «И-Цзин» – книга не раз выручала меня на распутьях. Но едва перенес я ее на стол с завтраком, как собаки объявили о приезде автомобиля. Бетси открыла дверь хорошо одетому молодому человеку с монотонным голосом.
– Доброе утро, миссис Дебори. Я доктор Джозеф Гола. Доктор Мортимер прислал меня из больницы за вашим мужем.
– За моим мужем?
– Чтобы отвезти его в Портленд. Доктор Мортимер опасался, что будут трудности с заправкой.
Это было в разгар арабского нефтяного эмбарго. Губернатор Маккол распорядился, чтобы автомобилистам продавали бензин по четным или нечетным дням соответственно последней цифре номера машины, и все равно доходили слухи о безумствах на заправках.
– Пациенты зовут меня Джо. Джо Гол.
Джо Гол был итало-ирландец с постоянным выражением надежды на лице и святым Иудой Незаметным[248] на галстучной булавке. Говорил он очень мягко. После того как ему был предложен стул и чашка кофе, он робко осведомился о моей книжке, обклеенной картинками.
– Это «И-Цзин», – объяснил я, – обклеена фотографиями. Я как раз собирался спросить ее, лететь мне или не лететь. И тут вы приехали. Пойду укладывать костюм.
– Уложите заодно и книгу, – с улыбкой сказал он. – Вдруг нам понадобится спросить, стоит ли возвращаться.
Бетси была совершенно очарована его чистотой и открытостью. Пока я собирался, она подносила ему кофе с черничными булочками и широкими улыбками. Ребята же, наоборот, только хмурились, глядя на доктора Джо. Они-то никогда не были в «Дисней-уорлде», и даже в анахаймском Диснейленде. Если во Флориде нужен такой простодушный молодой спутник, почему мне не взять одного из них? Это предложение они сделали несколько раз, потом надулись, все кроме Калеба. Десятилетний Калеб остался за столом в своей длинной ночной рубашке с портретами «Грейтфул дэд» и молящим выражением в глазах. Ему хотелось туда не меньше, чем брату и сестрам, но не в его обычае было дуться, рискуя упустить что-то другое. Он один и вышел провожать нас.
– Пап, не забудь привезти нам что-нибудь из «Дисней-уорлда»! – мужественно крикнул он с веранды. – Что-нибудь классное, ладно?
– Ладно! – крикнул я в ответ и сел в машину.
Я помахал ему, но он не помахал в ответ – он не мог увидеть меня через тонированное стекло «линкольна». Машина была большая, как баржа. Я сказал доктору Джо, что лучше выехать задним ходом, чем разворачиваться среди нашей черники:
– Она и так еле жива.
Он поехал задним ходом, высовываясь из двери, чтобы не угодить в самые глубокие выбоины. Я пристегнулся и подпрыгивал вместе с машиной. После ночи бесплодных стараний мне вполне улыбалась перспектива быть увезенным. Я откинулся назад и прилег затылком к мягкому подголовнику, но вдруг что-то подкинуло меня, заставило выпрямиться – что-то более существенное, чем наши колдобины.
Это было все то же дерганье, только стократно усилившееся, все такое же загадочное и еще более знакомое – как содержательный сон, который внезапно пробуждает тебя, а ты не можешь вспомнить, что в нем было. Продолжалось это всего секунду или две, потом затихло, оставив меня в полном недоумении. Что за чертовщина? Просто страх оттого, что надо вернуться в больницу и снова увидеть это лицо? Что-то вроде запоздалого выстрела из прошлого.
– Как отсюда лучше всего вернуться?
Я не сразу понял, что молодой врач спрашивает меня о самой выгодной дороге в Портленд. Мы доехали задом до конца нашей дорожки.
– Ну, если спешу, еду туда. – Я показал на гору. – А если есть время и хочу прокатиться спокойно, то вниз, через Нево и Браунсвилл.
Он развернулся и поехал под гору.
– Времени у нас полно, – сказал он и открыл кожаный чемоданчик, стоявший на сиденье между нами.
Когда-то в таких возили образцы патентованных лекарств. Здесь же в ячейках аккуратно стояли бутылочки – десятки образчиков всевозможного крепкого алкоголя.
– Похоже, многое изменилось с тех пор, как я имел касательство к психиатрии.
– Что-то – да, что-то – нет, – сказал он, извлекая маленького «Джонни Уокера». – Меньше ограничений, больше лекарств. По-прежнему без излечения. Угощайтесь.
Беседа была разреженной. Молодой человек разговаривал односложно, а я предпочел бы помолчать и подумать о том, что меня снова достало в чернике, или просто уснуть. Но благодаря долгой дороге и лекарственному чемоданчику мы познакомились поближе. Доктор Джо приземлился в психологию, выпавши из области настоящих своих интересов – генетики. И с латинской, и с гэльской стороны у его предков имелись душевнобольные, не говоря уже о множестве безумных поэтов, художников и священников. Джо сказал, что унаследовал много плохого искусства, слепой веры и тревожных вопросов. Кроме того, он сказал, что отправляется на съезд за тем же, за чем и я, – увидеть доктора Клауса Вуфнера. Сказал, что стал его поклонником еще на последних курсах колледжа.
– Я прочел все, что он написал, до последней мелочи, и кучу всякой ерунды, написанной о нем. Как только его ни величали: и Вуфдалаком, и Санита Клаусом.
Он поглядел на меня с любопытством. Мы ехали по свободной двухполосной дороге между пастбищ севернее Сэйлема, и круиз-контроль держал скорость на дремотных семидесяти километрах в час.
– Старый козел, наверное, был каким-то героем, да? Если дал начало всей этой галиматье?
Я кивнул: да. Каким-то героем. Я закрыл глаза. Может ли старый козел положить ей конец – вот что интересно.
Разбудил меня сигнал «линкольна». Мы стояли в диком скопище автомобилей, жаждавших заправиться до субботней лихорадки. До больницы оставался какой-то километр, но прорваться через забитый перекресток у заправочных станций было невозможно. Очередь автомобилей растянулась на кварталы. В конце концов Джо отвернул и поехал в объезд пробки. Когда мы подъехали к воротам больницы, часы на приборной доске показывали, что до отлета осталось меньше получаса. В довершение всего дорожка к главному зданию была перегорожена стоявшей наискось полицейской машиной. Обогнуть ее было невозможно. Джо выключил зажигание.
– Берите свои вещи! Может быть, Мортимер еще в отделении.
Он бросился бежать, как чемпион-спринтер. Я подхватил мою сумку и чемодан и нетвердой походкой двинулся за ним; очень не хотелось расставаться с сонным уютом большой машины. Но еще утром, когда Джо помешал мне погадать по «Цзин», я мог бы догадаться, что путешествие не будет спокойным. Я обогнул полицейский автомобиль и увидел зрелище, которое заставило меня замереть на месте.
Мотор автомобиля еще работал, все четыре двери были открыты. Полицейский-мужчина и две грузных полицейских-женщины пытались приземлить неопознанный летающий объект. Объект был слишком быстр – стремительное шумное пятно мелькало в облаке выхлопных газов, шипело, визжало, рычало. И сигналило вдобавок – каким-то гудком на копье. Этим копьем оно размахивало, держа полицейские мундиры на расстоянии.
На помощь двинулись два тяжеловеса-санитара, растянув простыню на манер невода. Вместе с подмогой полиция пошла в наступление. НЛО затих под полутонной мяса. Потом послышалось пронзительное шипение, за ним – крик боли, и пойманное снова вырвалось на свободу. Оно пронеслось между ногами ловцов, влетело в заднюю дверь машины, вылетело из другой, сыпля ругательствами на языке какой-то иной, более скоростной вселенной. К тому времени, когда преследователи окружили автомобиль, объект уже мчался по дороге к воротам. Свора явно сбавила свои усилия – ясно было, что земным существам его никогда не догнать, – как вдруг, к всеобщему изумлению, стрела, вместо широких, на две дорожные полосы ворот, промахнувшись метра на два, врезалась в сетчатую ограду. Ее отбросило, она бестолково закружилась на зелени и снова исчезла под грузом униформ. Раздался последний жалостный писк из-под кучи, а потом – пыхтение и сопение.