В 1895–1918 гг. в Ташкенте под председательством генерал-губернатора барона А. Б. Вревского работал Туркестанский кружок любителей археологии, в составе которого можно было встретить как местных колониальных чиновников, военных и представителей духовенства, так и молодых ученых, слава которых была еще впереди. Отстаивая интересы России в Центральной Азии и оправдывая ее колониальную политику, члены кружка в то же время занимались серьезными научными изысканиями. В поисках «древних предков» они проводили археологические и исторические исследования, накапливая ценные материалы, в дальнейшем послужившие основой для изучения древней и средневековой истории народов Центральной Азии. Однако в те годы Вревский ставил перед кружком задачу изучения жизни «древних оседлых арийских племен», имея в виду «арийское происхождение славян» и большие заслуги арийцев перед человечеством (Протокол 1896: 1–2)48. Он настоятельно рекомендовал членам кружка руководствоваться книгой Флоринского.
В целом этим идеям была созвучна опубликованная в первый год работы кружка статья молодого тогда В. В. Бартольда, в целом следовавшего схеме Н. И. Веселовского. Она давала оценку имевшимся тогда скудным знаниям о «древних арийцах» в Центральной Азии и была посвящена главным образом эпохе арабского завоевания. В ней «арийцы» изображались древним местным оседлым населением, «арийство» представлялось национальностью и Сасанидское государство рисовалось «национальным», что, по словам автора, выгодно отличало его от Арабского халифата. Автор доказывал, что арабское влияние не повлекло культурного упадка и арийская знать продолжала удерживать бразды правления, тогда как появившиеся в регионе тюрки были поначалу рабами или служили военными наемниками. Все изменило тюркское нашествие конца X в., когда власть захватили тюрки и арийская знать стала приходить в упадок, что сказалось и на культуре (Бартольд 1896). И хотя впоследствии сам Бартольд немало внимания уделял изучению тюркской культуры, созданная в этой статье схема надолго определила представления об общем ходе развития древней и средневековой Центральной Азии49.
Поэтому члены кружка с упоением искали следы зороастризма (это способствовало открытию и изучению древних оссуариев), буддизма и раннего христианства (несторианства), видя в них следы величия древней «арийской цивилизации». В этом члены кружка шли за Флоринским и понимали завоевание Центральной Азии как «возвращение арийцев» на давно утраченную «родину», о чем говорил Вревский в своей речи на церемонии открытия кружка 11 декабря 1895 г. Примечательно, что большую роль в этой системе аргументов играли ссылки на «скифское происхождение», тогда как тюркская тема считалась второстепенной (но среди открытий членов кружка видное место занимали древнетюркские рунические надписи). Делались даже попытки доказать, что ветхозаветные события происходили не в Палестине, а в Туркестане. В то же время памятники мусульманской архитектуры находились в плачевном состоянии, и их реставрация даже не предусматривалась (Лунин 1958: 54–55; Ларюэль 2003: 161–165; Laruelle 2005: 170–178). Псевдонаучное направление, которое принимала деятельность некоторых членов кружка, иной раз приводило к появлению псевдооткрытий типа фантастического «оссуарного алфавита» (Лунин 1958: 189–190).
В сентябре 1899 г. при обсуждении места проведения XII Всероссийского археологического съезда член кружка Н. П. Петерсон предложил один из городов Центральной Азии, аргументируя это тем, что «исследование Памира и других мест предполагаемой общей прародины народов арийского корня примиряет славянофильство с западничеством в высшем единстве, в ариофильстве» (цит. по: Лунин 1958: 63)50. Иными словами, занимаясь краеведением и научными исследованиями, кружок преследовал очевидные политические цели, и «арийская идея» была востребованной.
Фактически единственным монографическим исследованием, посвященным проблеме прародины арийцев, в те годы была книга географа А. Чайковского, вышедшая в 1910 г. В традициях науки второй половины XIX в. «арийские народы» и «арийская раса» выступали в книге синонимами, причем термин «раса» понимался в культурно-языковом, а не биологическом смысле. Подчеркивалось культурное превосходство «арийцев» над другими народами (Чайковский 1910: 116–118). Под «арийцами» имелись в виду праиндоевропейцы, а их прародиной назывались земли Туркестана, где якобы и читал свои проповеди Зороастр. Новым в книге было то, что автор не ограничился поиском прародины (в этом он следовал французскому историку Ж. Масперо), а поставил вопрос о причине, по которой она могла быть оставлена «арийцами». Эту причину он связывал с геологической катастрофой, коренным образом изменившей гидрографическую систему региона.
В том же научном ключе «арийцы» трактовались геологом Н. А. Рубакиным в его научно-популярной книге о происхождении жизни на Земле и истории первобытного человечества, вышедшей первым изданием в 1906 г. и предназначенной для просвещения народных масс. В этой книге термин «арийцы» относился к предкам современных носителей индоевропейских языков, и именно в таком контексте славяне наряду с германцами, индийцами, иранцами и многими другими назывались потомками арийцев. В то же время автор не путал расу с языком, писал о переселениях и смешении культур и отрицал наличие каких-либо «чистокровных народов» (Рубакин 1906: 76–78, 88). Эта книга в целом вполне соответствовала уровню тогдашней науки и удачно избегала каких-либо расистских коннотаций. Ведь и А. С. Лаппо-Данилевский причислял, например, скифов к «арийской расе», понимая расу не в биологическом, а в культурно-историческом плане. Никакой идеи «расового превосходства» такой подход не предполагал (Лаппо-Данилевский 1887: 361)51. Однако Рубакин все еще помещал прародину «арийцев» в Индии, от чего и европейская, и русская науки к тому времени давно отказались.
Совсем иначе эта тема трактовалась детским писателем, биологом по образованию Е. А. Елачичем, который в попытке доказать, что современный человек (Homo sapiens) происходил с Крайнего Севера, опирался как на известные ему биологические данные, так и на фольклорные знания, почерпнутые у Ч. Уоррена, но особенно у Тилака. При этом склонный к эзотерике, он не только весьма вольно интерпретировал известные к тому времени немногочисленные палеоантропологические данные, но и неправомерно смешивал две совершенно разные проблемы – происхождение человека и происхождение индоевропейцев (он называл их «арийцами»). Достаточно упомянуть, что, по его мнению, яванский питекантроп жил одновременно с европейскими неандертальцами, что полностью расходится с научными датировками. Его взгляды настолько не вписывались в представления современной ему науки, что даже не упоминались в научных дискуссиях. Правда, он и сам сознавал, что высказывает лишь гипотезу (Елачич 1910).
По воспоминаниям Н. Я. Мандельштам, духовный кризис начала XX в. обусловил увлечение язычеством – вначале античным, а затем и почвенническим, породившим интерес к «родным богам». По ее словам, тогда «дань реформаторству и язычеству отдали многие», причем в особенности это касалось символистов (Мандельштам 1990: 37, 42). Кроме того, русский Серебряный век проходил под знаком мистики и оккультизма, и в этом контексте многих ведущих русских поэтов и писателей занимала горькая и таинственная судьба Атлантиды. О затонувшем континенте в числе прочих писали К. Д. Бальмонт, Ф. К. Сологуб, Вяч. И. Иванов, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, М. А. Волошин, а Н. С. Гумилев даже мечтал найти остатки Атлантиды. В их произведениях Атлантида не только символизировала близкую гибель старого мира, но являлась важным моральным императивом, залогом будущего возрождения. Поэтому в их работах об Атлантиде большую роль играл вопрос о духовности (Столяров 2007). В ряду этих деятелей культуры выделялся поэт В. Я. Брюсов, серьезно относившийся к сообщению Платона и вслед за Р. фон Лихтенбергом считавший прародиной арийцев Пиренейский полуостров, где они якобы обитали в ледниковую эпоху. Подобно многим другим деятелям литературы той поры, он находился под влиянием эзотерики. Он верил в Атлантиду и полагал, что ее культурное воздействие ощущали многие древнейшие цивилизации. Именно это он пытался доказать в своих лекциях, прочитанных в Петербурге в начале 1917 г. (Брюсов 1975: 326–327, 416, 432).
Увлечение Брюсова Алантидой было не случайным. К концу XIX в., благодаря деятельности теософов, определенную популярность в среде творческой интеллигенции получили спиритуализм и оккультизм с их расовыми коннотациями. Речь шла о пересмотре дарвинизма и утверждении полигенической теории происхождения рас, о последовательной смене «коренных рас», о происхождении людей от первичного «эфирообразного» человечества, о неизбежном вымирании отживших свое рас и о грядущей победе «пятой расы» арийцев. Огромную роль в этих построениях играли популярные тогда теории о погибших континентах Атлантиде и Лемурии, упоминался «Асгард – город богов», «арийская раса» рассматривалась как самая молодая, призванная господствовать в современном мире (Блаватская 1991–1992). Иными словами, русских мыслителей той эпохи увлекали идеи не столько Платона, сколько Блаватской, а также, не в последнюю очередь, Ф. Ницше. В этом контексте и звучали отсылки к таинственной северной земле, будь то «Ультима Туле» или «Гиперборея».
Увлечение Брюсова Алантидой было не случайным. К концу XIX в., благодаря деятельности теософов, определенную популярность в среде творческой интеллигенции получили спиритуализм и оккультизм с их расовыми коннотациями. Речь шла о пересмотре дарвинизма и утверждении полигенической теории происхождения рас, о последовательной смене «коренных рас», о происхождении людей от первичного «эфирообразного» человечества, о неизбежном вымирании отживших свое рас и о грядущей победе «пятой расы» арийцев. Огромную роль в этих построениях играли популярные тогда теории о погибших континентах Атлантиде и Лемурии, упоминался «Асгард – город богов», «арийская раса» рассматривалась как самая молодая, призванная господствовать в современном мире (Блаватская 1991–1992). Иными словами, русских мыслителей той эпохи увлекали идеи не столько Платона, сколько Блаватской, а также, не в последнюю очередь, Ф. Ницше. В этом контексте и звучали отсылки к таинственной северной земле, будь то «Ультима Туле» или «Гиперборея».
Правда, имелись и иные мнения. Соглашаясь считать «арийцев» молодой расой, социолог Н. Г. Воронов видел для нее в этом определенную опасность: ведь «старые народы» лучше адаптировались к окружающей обстановке и в мирных условиях успешно конкурировали с «молодыми». Нетрудно заметить, что при этом он не различал «народ» и «расу», считая их синонимами (Воронов 1888а: 21–22; 1888б: 42–44). Как бы то ни было, его подход пробуждал у «арийцев» чувство тревоги и заставлял искать потенциальных врагов в лице «старых народов».
В начале XX в. «славянская школа» переживала кризис, окончательно перестав отвечать требованиям возмужавшей к тому времени науки. Тем не менее накануне Первой мировой войны в условиях бурного роста русского национализма ее наследие широко использовалось для разработки откровенно шовинистических версий истории России и русского народа (см., напр.: Ковалевский 1912; 1915). Именно тогда в Россию с Запада проникла расовая версия «арийской идеи», которая была подхвачена антисемитской публицистикой, пытавшейся представить мировую историю вечной борьбой Добра со Злом, «арийцев» с «семитами» (Селянинов 2011; Родионов 1912; Ковалевский 1915. Об этом см.: Батунский 1992; Шнирельман 2011а. Т. 1: 211–222). К «арийцам» в данном контексте причислялись прежде всего славяне, изображавшиеся в ряде случаев лучшими из «арийцев» (см., напр.: Шмаков 1912; Ковалевский 1915: 15).
Арийская тема с ее антисемитским подтекстом была воспринята некоторыми русскими писателями-модернистами, увлекавшимися оккультными науками. Не обошли эти веяния и А. Блока52 с А. Белым: оба они остро переживали за «истинную арийскую культуру», которой якобы грозила «туранская/желтая опасность» (последняя, в их понимании, включала и еврейский компонент). Эти идеи восходили к нашумевшей тогда книге антисемита Хьюстона Чемберлена, чья концепция пропагандировалась в России А. Шмаковым (Безродный 1997; Светликова 2008). Возмущаясь, подобно Рихарду Вагнеру, коммерциализацией культуры, которую он связывал с деятельностью «пришлых людей», Белый усмотрел в этом схватку «иудаизма» с «арийством» и даже «духовное порабощение арийцев» (Белый 1909). Он выступал против «семитского материализма» и мечтал об «арийском возрождении» (Эткинд 1996: 276–277; Светликова 2012). Вместе с тем нетрудно заметить, что тогда в России концепция всемирного Зла нередко объединяла «семитизм» с «туранизмом».
Как мы видели выше, все такие теории не просто питались теми же соками, на которых вырос германский национал-социализм, но и сыграли существенную роль в сложении его идеологии. Они служили компонентами нового мистицизма, неразрывно связанного с псевдонаучными построениями, популярными в Европе рубежа веков.
Вместе с тем в период Первой мировой войны тема «арийства» понималась в русской интеллектуальной среде по-особому. Так, для участников «скифского движения», куда входили известные писатели и поэты, «скифы» виделись творцами нового мира, способными примирить Восток и Запад. Россия представлялась особым «христианско-арийским», или «греко-славянским миром». В то же время поражение России в войне и возникший революционный хаос воспринимались в трагических тонах и порождали желание поднять престиж России в глазах общественности. Именно в этом контексте, связанном с антинемецкими настроениями, следует понимать слова А. Блока: «Последние арийцы – мы». В юности Блок увлекался древней историей и высоко ценил вышедшую тогда в русском переводе книгу О. Шрадера, помещавшего прародину индоевропейцев на юге России. Блока воодушевляла идея связи славян со скифами, то есть «арийцами», что, в его устах, обещало им великое будущее (Бонгард-Левин 1993: 601, 607–610). Все это вызывало у Блока стремление выявить «арийские основы» христианства и отличать их от присутствующего в нем «иудейско-рационалистического элемента». Именно поэтому он резко выступил против А. Волынского, настаивавшего на иудейской подоснове христианства и пытавшегося дистанцировать его от «арийства» (Бонгард-Левин 1993: 618)53.
По окончании Первой мировой войны эзотерика Блаватской нашла поклонников в Болгарии, где местные теософы, группировавшиеся вокруг Мастера Петра Дынова, пытались связать арийскую идею со славянским мессианством (Гудрик-Кларк 1995: 189; Dulov 2013: 208–209). Между тем современные русские неоязычники не упускают случая использовать в своих целях и это весьма сомнительное наследие (Асеев 1998: 20). Некоторые из них прямо связывают «славяно-арийскую» гипотезу с ариософией, хотя и старательно отмежевываются от того, что объединяет ее с нацизмом (Бондарев 1996). Тем самым, их взгляды с головокружительной быстротой совершают эволюцию, на которую патриарху немецко-австрийского неоязычества, национализма и антисемитизма Гвидо фон Листу понадобились десятилетия.
Давно интересовавшийся Атлантидой Д. С. Мережковский с особой страстью обратился к этому сюжету в 1920-х гг. в ожидании новой войны и окончательной гибели Европы. В 1929 г. он закончил книгу, где в соответствии с эзотерической идеей циклизма изображал «первым человечеством» Атлантиду, а вторым – Европу (Мережковский 2007). В этом контексте Атлантида служила ему примером высокой цивилизации, начавшей культурным расцветом в условиях свободы, а кончившей рабством под игом тирании. Но главными причинами крушения Атлантиды он называл разврат и войну и с ужасом ждал, что вскоре Европе придется повторить ее участь. Иными словами, история Атлантиды служила ему эзоповым языком для того, чтобы выразить свое отношение к современной ему Европе, которую он неоднократно называл «Атлантидой-Европой». А чтобы наивный читатель не остался в заблуждении, автор завершал книгу разъяснением о том, что она «не только о далеком, но о сегодняшнем и завтрашнем дне» (Мережковский 2007: 574). Мережковский относился к своему сочинению вполне серьезно и проштудировал не только священные книги и мифологию разных народов, но и доступные ему специальные работы по археологии и геологии. И все это – для того, чтобы доказать реальность рассказа Платона. Примечательно, что в книге эзотерические идеи выступали в неразрывном единстве с христианской эсхатологией. Из эзотерики Мережковский взял представления о смене расовых эпох (правда, ему достаточно было трех эпох), о происхождении всего современного человечества от предшествовавшей погибшей цивилизации, об универсальном процессе деволюции, о древней расе исполинов, строивших циклопические сооружения, и о заселении постледниковой Европы беженцами из Атлантиды. Но он поправлял эзотериков, называя создателями основ европейской цивилизации «краснокожих» выходцев из Атлантиды, а не арийцев. К этому он добавил учение о «предхристианстве», которое обнаруживал еще в палеолите, а также предчувствие о близком Апокалипсисе и приходе Христа. Знак последнего он видел в упадке христианской веры и распространении «сатанинских религий», среди которых он упоминал теософию. Действительно, это было временем появления новых религий, в том числе и неоязычества, на чем теперь и следует остановиться.
Эмигрантские истоки неоязычества
После Октябрьской революции и, в особенности, после Второй мировой войны определенного рода заповедник идей «славянской школы» сложился в эмиграции. Его особенность заключалась в том, что там это направление было подхвачено дилетантами, не имевшими специального исторического образования. Так, Ю. П. Миролюбов был по образованию инженером-химиком, С. Я. Лесной (Парамонов) – энтомологом, Ю. Г. Лисовой – философом, В. Шаян был вообще литератором, а Л. Силенко – литератором и кинорежиссером.
Но начать следует, по-видимому, с полузабытого автора, И. И. Тёроха, являвшегося связующим звеном между волной дореволюционного интереса к славянскому язычеству, вызванной, в частности, австрийской ариософией, и следующей волной, поднявшейся уже в совершенно иных условиях в эмиграции. Уроженец Галиции, Тёрох окончил Старопигийскую бурсу (Львов), известную своей приверженностью русскому православию и русскому патриотизму. Там столетиями боролись за сохранение русского языка и русской идентичности, что и передавалось воспитанникам. Кроме того, Тёрох с детства испытывал интерес к славянским преданиям и обрядам, заложенный дедом и бабкой. А в юности он живо интересовался местной историей и даже участвовал в археологических раскопках. В годы учебы на юридическом факультете Львовского университета он много путешествовал по Галиции и Карпатской Руси, пополняя свои знания о местных крестьянских традициях и практиках. Будучи настоятелем бурсы, он учил бурсаков русской истории и литературе и уже в те годы возмущался тем, что в школах преподавали греческую мифологию, полностью игнорируя славянскую. Еще в довоенные годы он занимался общественной деятельностью, проводя идею объединения всего русского народа. Он выпускал газету «Голос народа» и уже тогда написал поэму «Наука Перуна», основанную на известных ему мифологических сюжетах. В годы Первой мировой войны он чудом избежал суда, устроенного в Вене над галицийскими общественными деятелями, обвиненными в государственной измене. В смутные революционные годы он входил в Народный совет Прикарпатской Руси, работавший в Киеве, и по его заданию уехал в США для организации там Русского Народного Карпато-русского совета. С тех пор вплоть до самой смерти он жил в Нью-Йорке, где занимался просветительской деятельностью и одно время работал в Союзе освобождения Прикарпатской Руси (Голохвастов 2010). Венцом его литературной деятельности стала поэма «Сварог», где в эпической форме излагались поверья прикарпатского населения. К ней прилагались комментарии, содержавшие собранные им материалы о традиционных верованиях, обрядах и праздниках, и ныне не утратившие своей этнографической ценности.