Во-вторых, политика советского государства в первые послереволюционные десятилетия в области высшего образования привела к тому, что евреи составляли огромную часть жизненно важной для общества интеллигенции — врачей, учителей, архитекторов, инженеров, ученых различных направлений. В 1940-х гг. именно они во многом стали чуть ли не единственными наследниками русских научных школ дореволюционной поры. Наша страна затрачивала на содержание и развитие учебных заведений огромные по тем временам деньги и была в праве рассчитывать на длительную полноценную отдачу от этих затрат. Но с рождением еврейского государства предлагалось воспитанных и обученных с таким трудом и с такими жертвами всего населения страны специалистов просто так, по мановению волшебной палочки подарить Израилю. В 1980-х и особенно в 1990-х гг. так и было сделано, результат известен. Сталин, к счастью, был слишком дальновидным политиком, чтобы позволить кому бы то ни было преподнести столь роскошный подарок чужим странам и народам.
Надо признать, что запрет на эмиграцию не испортил хороших отношений СССР с Израилем. Конфликт между ними возник и обострялся постепенно, начиная с 7 февраля 1949 г., и достиг предельной точки напряжения — разрыва дипломатических отношений — в феврале 1953 г. Причем решающую роль здесь сыграл не мнимый антисемитизм советской власти, а подстрекательство советских галутных евреев к бегству из СССР в Израиль[409].
* * *Озетовцы же, особенно еврейская элита, еще до советско-израильского конфликта сильнейшим образом пострадали от образования Израиля. Их положение в диаспоре качественно изменилось. Теперь, оставаясь в существенной зависимости от транснационального капитала, они окончательно потеряли надежду возглавить еврейское государство в Крыму, а потому закономерно и впервые социально оказались ниже сионистов. С этого времени озетовцы могли смотреть на сионистов только снизу вверх и даже вынуждены были заискивать перед ними. Такое падение не могло не отразиться на отношениях еврейской элиты с кремлевской верхушкой, что автоматически по традиции было обозначено как антисемитизм советской власти. Конечно, впервые ярлык приклеили с началом Русского Ренессанса еще в середине 1930-х гг., но с 1949 г., положившего начало вражде СССР с Израилем, его смаковали и мусолили со все возраставшим энтузиазмом до последней минуты жизни Советского Союза и продолжают смаковать уже после его гибели. На самом же деле страдательной стороной был и остается оклеветанный Советский Союз.
Глава 21. Кто убил Соломона Михоэлса?
В конце 1947 г. председателя ЕАК С. М. Михоэлса укусила собака. Поскольку животное заподозрили в бешенстве, пострадавшему назначили болезненные уколы в живот и полугодовую строжайшую диету. Едва завершили делать уколы, как Михоэлсу — главе театральной секции комитета по Сталинским премиям — пришлось выехать в командировку в Минск. Необходимо было просмотреть две постановки, выдвинутые на соискание премии 1947 г. — спектакль минского драмтеатра «Константин Заслонов» и оперу «Алеся»[410] в оперном театре. Ехать сразу после Нового Года в минские руины не очень-то и хотелось, однако, скрепя сердце, Соломон Михайлович стал собираться в путь. Скверное душевное состояние усугубляли анонимные угрозы, которые стал получать Михоэлс с конца 1947 г. Так, в одной из записок, было сказано: «Жидовская образина, ты больно высоко взлетел, как бы головка не слетела»[411].
В Минск выезжали втроем. Михоэлс возглавил отборочную комиссию. Вторым был сотрудник Комитета по делам искусств СССР, белорусский писатель из Москвы И. М. Барашко[412]. С назначением третьего члена комиссии тянули несколько дней. Решение о поездке приняли 2 января 1948 г., и тогда же сам режиссер сообщил на заседании комитета по Сталинским премиям, что с ним поедет академик В. П. Волгин[413]. Академик сослался на неотложные дела, и его заменил режиссер Р. Н. Симонов[414]. Но в день отъезда 7 января оказалось, что и он занят, а поедет театральный критик Ю. А. Головащенко[415], на которого и оформили командировку. Однако в последнюю минуту Головащенко заменил самый неприятный для Михоэлса человек — журналист В. И. Голубов-Потапов[416].
Голубов был евреем, отлично знал идиш, и в 1937 г. газета «Советское искусство» заказала ему материал о ГОСЕТе. В опубликованной тогда статье «Прошлое и настоящее ГОСЕТа» Голубов жестоко раскритиковал все, что увидел в еврейском театре. Особенно досталось выставленным в фойе картинам М. Шагала. Со времени этой публикации Михоэлс и Голубов не разговаривали. После того, как в 1950-х гг. выяснилось, что Голубов был сексотом НКВД (МГБ), стала популярной версия, будто его приставили к гению для слежки, чтобы он не улизнул от убийц. С другой стороны, не менее распространена версия о том, что этот мягкий добрый человек был хроническим алкоголиком и повсюду таскался за режиссером, как хвост.
О пребывании московской комиссии в Минске рассказано множество баек. Наиболее достоверную, подтвержденную объективными свидетельствами информацию дала участница событий актриса Ю. С. Арончик[417] в беседе с писателем В. Л. Меховым[418]. Начинается рассказ с того, что всех трех членов комиссии оформили в гостинице «Беларусь» в двухкомнатном люксе. На самом деле Барашко обосновался у родственников и встречался с компаньонами только на просмотрах, но благодаря регистрации мог получить гостиничные при оформлении командировочных выплат.
Хроника же событий такова[419]. 8 января утром московскую комиссию встретили на перроне минского вокзала официальные лица[420] и друзья. Вечером того же дня в их честь дали банкет в пригостиничном ресторане «Беларуси». 9 января Михоэлс присутствовал на спектакле БелГОСЕТа «Тевье-молочник» (эту постановку он заочно консультировал из Москвы и теперь был приглашен, чтобы увидеть получившееся собственными глазами). Весь вечер до глубокой ночи режиссер находился в компании актеров театра. 10 января члены комиссии смотрели в Белгосдраме спектакль «Константин Заслонов». Вечер после спектакля они провели в театре. 11 января состоялся просмотр оперы «Алеся» в Белорусском театре оперы и балета. Там засиделись до 2-х часов ночи, обсуждая недостатки постановки. Затем в обществе БелГОСЕТа отправились ужинать к Ю. С. Арончик, где и пробыли до 7.30. утра 12 января. Оставался свободный день, и Михоэлс захотел отдельно побеседовать с ведущими актерами БелГОСЕТа Ю. С. Арончик и М. Б. Соколом[421] об их последних работах. Режиссер позвал обоих к себе в гостиницу на 20.30 вечера. Тогда же Соломон Михайлович сообщил, что они с Голубовым приглашены на 22.00 к секретарю ЦК КП (б) Белоруссии М. Т. Иовчуку[422]. В назначенное время актеры пришли в гостиницу, но дежурная по этажу сообщила им, что Михоэлс и Голубов куда-то срочно вышли и просили их подождать. Сокол и Арончик ждали до 23.00, решили, что москвичи задерживаются на аудиенции у Иовчука, и ушли. Утром Ю. С. Арончик пришла в гостиницу, чтобы проводить Михоэлса в Москву, и узнала, что он до сих пор не вернулся.
* * *Пока все рассказанное Арончик подтверждается независимыми источниками. А вот детали многое подвергают сомнению. Рассказы о предчувствиях и самого Михоэлса, и его окружения оставим любителям театрального нагнетания атмосферы. Рассказы о замеченной слежке за Михоэлсом отнесем к категории анекдота. Разве возможно не смеяться «откровениям» той же Арончик: «Что навсегда врезалось в память и осмысливается теперь иначе, так это странная группа из четырех-пяти мужчин, пробежавшая, протопавшая тяжелыми сапогами мимо нас, когда мы вдвоем, Михоэлс и я, чуть поотстали от остальной компании, и между нами и спутниками образовался небольшой интервал. В этот интервал и рванули громыхавшие сапогами субъекты. Мы даже отпрянули, Михоэлс схватил меня за руку. Очень уж неприятные ассоциации вызвала экипировка пробежавших: все в сапогах, в одинаковых шляпах и одинакового силуэта плащах. Человек импульсивный, очень впечатлительный, Соломон Михайлович не сразу успокоился, не сразу пришел в прежнее состояние»[423]. Или не комичны ли изыскания современного журналиста Е. Жирнова: «В тот же вагон сели два боевика. Они отвечали за то, чтобы Михоэлс не попытался сойти с поезда по пути. В Минске решили за жертвой не следить. Ликвидаторы хотели, чтобы он почувствовал себя в безопасности. К тому же о каждом шаге Михоэлса в МГБ сообщал Голубов»[424].
От таких откровений порой кажется, что либо Сталин и советские спецслужбы до энуреза боялись Михоэлса и по этой причине совершали дилетантские глупости за глупостями, либо сам Михоэлс — Джеймс Бонд во плоти. В любом случае выходит, что за поездкой режиссера в Минск следил чуть ли не весь офицерский состав Лубянки, то и дело высовывая из-за угла свои жандармские рожи. Невольно возникает вопрос: почему шумно арестовать и втихую убить гораздо более знаменитых в мире и почитаемых иностранцев Х. Эльриха и В. Альтера ни Сталин, ни Берия не опасались, а вот ради тайны устранения Михоэлса поставили на уши все МГБ СССР?
О минских событиях вообще рассказывать жутко: оказывается, что ради сокрытия тайны убийства хилого стареющего театрального режиссера-еврея, который всего один раз за всю жизнь случайно промелькнул рядышком с небожителями США и Великобритании, собрался высший генералитет Белоруссии! А решение об этом принимало аж Политбюро ЦК ВКП (б)! Это при том, что для убийства строго охранявшегося Л. Д. Троцкого в чужой стране Мексике тому же самому подразделению, которое якобы устраняло Михоэлса, понадобились лишь личный приказ Сталина и всего два штатских фанатика — и никаких проблем. А чтобы взорвать самого гауляйтера оккупированной (!) Белоруссии Вильгельма Кубе и сталинского решения не понадобилось — те же самые спецы обошлись работой всего двух девиц. Об устранении Степана Бандеры в ФРГ и говорить не приходится: один агент, один укол цианистого калия в подъезде через трубочку свернутой газеты — и Степана нет! Спрашивается, что политически в мировом масштабе представлял собой Михоэлс в сравнении с вышеназванными жертвами советских спецслужб, чтобы у себя дома они устраили вокруг бедняги такую тупую катавасию? И какая толпа агентов оказалась вовлеченной в столь «секретную» операцию?
Но вернемся к неточностям, которые смущают исследователей.
Первая. Командующим Белорусского военного округа в 1946–1949 гг. был генерал С. Г. Трофименко[425], недавний знакомый и приятель Михоэлса. Они дружили семьями. Вот что написала из Израиля дочь генерала Л. С. Эйдус[426] исследователю жизни великого режиссера писателю Б. Я. Фрезинскому[427] (в пересказе): «…о фразе, что Михоэлс, находясь в Минске, у генерала Трофименко вообще не был. Л.С. пишет мне: был и даже ночевал! Об этом И. Д. Трофименко[428] рассказывала ей летом 1953 года, когда Л.С. приехала из Ленинграда к отцу, лежавшему в госпитале и к тому времени пережившему уже семь инсультов. В ее рассказе есть деталь из тех, что обычно не забываются: “Когда Михоэлс был у нас в Минске и остался ночевать, то после ванны я ему дала Сережин халат; это было очень смешно, мы веселились”. (Действительно, — поясняет Л.С., — 196 см. роста отца и Михоэлс, рост которого, я знаю, был ниже среднего.) Напомнив о дружбе Михоэлса с отцом, Л.С. замечает: “Поэтому, когда Михоэлс отправился в Минск, было естественно, что они встретились в хлебосольном доме моего отца”»[429]. По расчетам Фрезинского Михоэлс ночевал у Трофименко 8 января. Таким образом, он ушел с банкета в ресторане гостиницы «Беларусь» раньше срока и один. Если учесть запрет на алкоголь в связи с уколами после укуса собаки, это вполне логично. Об уколах, после которых алкоголь становится смертельно опасным, не знал ни один свидетель тех дней, ни сочинители позднейших официальных «разъяснительных» записок, в которых были расписаны кутежи Михоэлса в минских ресторанах. И. Д. Трофименко, наоборот, рассказывала о простой дружеской встрече, отчего ее рассказу более других веришь. Да и минская посмертная экспертиза подтвердила, что алкоголя в крови режиссера не было.
Второе. Михоэлс ушел в гости один. Следовательно, не такую уж строгую слежку вел за ним Голубов. Видимо, он осуществлял обыкновенный повседневный надзор, под которым находилось большинство руководящих работников страны и часть наиболее влиятельной в обществе интеллигенции. Так что в заговрщики записали Голубова напрасно. Еще забавнее звучит версия, будто генерал-полковник Трофименко (командующий Белорусским военным округом!) шпионил за Михоэлсом при подготовке его убийства. Никакое МГБ не в силах принудить боевого генерала заниматься такими глупостями.
Третье. Самое важное во всей этой истории. Утром 11 января Михоэлс столкнулся в холле гостиницы «Беларусь» с невесть откуда взявшимся там И. С. Фефером! Режиссер был очень удивлен и раздражен неожиданным появлением «соратника». Фефер смутился и сбежал. О случившемся Соломон Михайлович в тот же день рассказал по телефону своей дочери Н. С. Вовси-Михоэлс[430]. Но 12 января разговор «соратников» все же состоялся. Встретились они в ресторане «Беларуси». О чем говорили, не известно. Разошлись около 18.00, а через два часа после этого, в районе 20.00, Михоэлс и Голубов сорвались и ушли пешком в неизвестном направлении. И это при том, что они сами предупредили консьержку о договорености встретиться с артистами БелГОСЕТа в 20.30 и вряд ли забыли о назначенной на 22.00 аудиенции у секретаря белорусского ЦК.
О причине спешного ухода москвичей неведомо куда напридумано много бездоказательных версий. Но о том, что уход этот наверняка связан с тем, что сказал Михоэлсу Фефер в холле гостиницы «Беларусь», никто даже не задумывался. Более того, ни в мемуарной, ни в исследовательской литературе нет ни слова о реакции Фефера на смерть Михоэлса. Ведь он фактически стал последним знакомым человеком, с кем перед смертью встречался режиссер. Кому как не Феферу рассказывать о последних часах жизни национального гения, пусть даже шепотом. Нигде ни слова!
* * *Далее официальная версия рассказала следующее. В 7 часов 10 минут утра 13 января 1948 г. рабочие, спешившие на работу к утренней смене, обнаружили около строившейся трамвайной линии на перекрестке улиц Ульяновская и Белорусская[431] два трупа. Это и сегодня довольно глухое место, хотя и в центре города. Сперва они увидели торчавшие из сугроба ноги, решили, что валяется пьяница. Вытащили труп Михоэлса и вызвали милицию. При первичном осмотре неподалеку обнаружили останки Голубова. Впрочем, следователи составили рапорт о первичном осмотре места гибели людей. Дадим им слово: «…два мужских трупа, лежащих лицом вниз. Около трупов имелось большое количество крови. Одежда, документы и ценности были не тронуты… У обоих оказались поломанными ребра, а у Голубова-Потапова также и правая рука в локтевом изгибе. Возле трупов обнаружены следы грузовых машин, частично заметенные снегом. По данным осмотра места происшествия и первичному заключению медицинских экспертов, смерть Михоэлса и Голубова-Потапова последовала в результате наезда автомашины, которая ехала с превышающей скоростью и настигла их, следуя под крутым уклоном…»[432] Надо отметить, что в том месте, которое сейчас показывают как место гибели москвичей, никаких уклонов нет — ровные полосы дорог.
К расследованию трагедии подключились московские следователи. Ходили слухи, будто во главе группы стоял знаменитый специалист Л. Р. Шейнин[433]. Якобы он прибыл в Минск, удостоверился в том, что речь идет о дорожно-транспортном происшествии, и уехал. Факт участия Шейнина в расследовании и вообще о его поездке в Белоруссию зимой 1948 г. служебной документацией (комнадировочные и др.) не подтверждается.
В рапорте московских следователей заместителю министра внутренних дел СССР генерал-полковнику И. А. Серову[434] сказано:
«Главное управление милиции — руководство МВД СССР о результатах официального расследования смерти С. М. Михоэлса
11.02.1948
Совершенно секретно
Зам. министра внутренних дел Союза ССР
генерал-полковнику товарищу Серову И. А.
Докладная запискаВ соответствии с Вашими указаниями для расследования обстоятельств смерти Михоэлса С. М. и Голубова-Потапова В. И. в гор. Минск была командирована группа оперативных работников Главного управления милиции, которая под руководством инспектора для особых поручений полковника милиции Осипова, проверив на месте материалы и проведя дополнительное расследование, установила:
12 января с.г., около 18 часов, Михоэлс и Голубов-Потапов, пообедав в ресторане, ушли в гостиницу, а находившимся с ними работникам минских театров сказали, что в этот вечер они будут заняты, так как намерены посетить какого-то знакомого Голубова-Потапова — инженера Сергеева или Сергея. От предложения воспользоваться автомашиной Михоэлс и Голубов-Потапов категорически отказались.
Около 20 часов они вышли из гостиницы, а в 7 часов утра 13 января трупы их были обнаружены на временной малопроезжей дороге. Указанной дорогой, несмотря на то что она находится в черте города, водители автотранспорта мало пользовались, так как она проходила по пустырю и представлялась неудобной.
Оба трупа оказались вдавленными в снег, который шел с вечера 12 января при значительном ветре.
Вся одежда покойных, деньги, документы и ручные часы (у Михоэлса — золотые) оказались в сохранности. У часов Михоэлса отсутствовало лишь стекло, однако часы эти, как и часы Голубова-Потапова, в момент осмотра трупов были на ходу.
Судебно-медицинским исследованием трупов, производившимся 13 января главным судебно-медицинским экспертом Министерства здравоохранения БССР Прилуцким и экспертами-врачами Наумович и Карелиной, установлено, что смерть Михоэлса и Голубова-Потапова последовала в результате наезда на них тяжелой грузовой автомашины.