— Да уж порежь, Ариша, откусывать-то от такого вроде как и неудобно. — Сарказм в его ответе был более чем отчетлив.
Ирина только тут поняла, что так ни разу на него и не взглянула. Когда Дима входил, она смотрела куда-то поверх его плеча, потом, когда убирала со стола, она изучала пуговицы на его рубашке. Кстати, вопреки ожиданиям, Давыдов не был в своем замызганном кителе: кожаный пиджак хорошего качества, рубашка в тон брюкам, ботинки опять же не стоптанные, не как в былые времена — с рваными шнурками, связанными сразу в трех местах узлами, а новенькие, чистенькие и даже, кажется, чищеные. Чудеса…
Толкнув бедром дверцу холодильника, Ирина повернулась и все же решилась поднять глаза на Димку.
— А я уж думал, что ты так и будешь смотреть на мои пуговицы, — догадливо хмыкнул он, достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет и вопросительно поднял брови.
— Кури. — Ирина отвернулась от него и несколько минут озадаченно разглядывала помидоры, пытаясь вспомнить, что же она собиралась сделать до того, как посмотрела на Давыдова.
Нарезать салат. Да, именно. Она вытащила салатник из сушки, положила помидоры на доску и быстро настрогала их тонкими правильными ломтиками, посолила, поперчила, добавила зелени, полила маслом и поставила перед Димкой салатник со словами:
— Тебя не узнать…
— То есть? — Было заметно, что произведенному эффекту он искренне радуется, но всячески пытается пригасить свою радость, занавешиваясь сигаретным дымом. Сигаретки, к слову сказать, остались теми же, паршивенькими: дешевыми и зловонными.
— Ну… — Ирина дождалась, пока микроволновка призывно звякнет, вытащила оттуда бифштексы и поставила на стол. — Имидж и все такое. Раньше ты этому значения не придавал. Влюбился, что ли?
— Чур тебя! Чур! — Давыдов шутливо замахал на нее свободной от сигареты рукой, потом звучно сглотнул слюну и попросил, попутно ткнув сигарету в пепельницу: — Ариша, вилку дай.
— Ах да, — Ирина положила перед ним вилку и пару кусков подсохшей булки. Вот что упустила ее сестра, так это купить хлеба. — Ешь на здоровье. Так что там насчет твоей личной жизни?
Давыдов в три укуса проглотил один бифштекс, тут же принялся за другой и с набитым ртом прошамкал:
— Какая личная жизнь может быть у старого мента, Ариша? О чем ты? А имидж… Так пора бы мне уже повзрослеть. Как считаешь?
— Наверное. — Ирина равнодушно пожала плечами, исподтишка рассматривая Димку.
Нет, что-то здесь было не так. Врет он ей. Врет, как сивый мерин! В жизни она не ожидала от Давыдова такого внезапного перерождения. Да для него лишний раз побриться было инквизиторской пыткой! А уж коли Давыдов брился, то счету не было порезам на высоких скулах и его выдающемся подбородке. Что касается одежды, то здесь он был весьма демократичен. Мог надеть спортивные парусиновые тапки под хорошие брюки и рубашку с галстуком, которые, кстати, всегда у кого-нибудь одалживал. Вытертые до дыр джинсы, свитера с побежавшими петлями, ношеный-переношеный китель — вот это было то, в чем он всегда чувствовал себя как рыба в воде. Сейчас же… Сейчас же Давыдов сильно отличался от самого себя — того, которого Ирина знала прежде. Кстати сказать, в последнюю их встречу он выглядел пусть не так затерто, но и не так лощено, как в настоящий момент.
Что-то одно из трех, решила Ирина, продолжая разглядывать Димку, который с аппетитом наворачивал ее угощение: либо он на самом деле женился, либо вырядился так для нее, либо стал продажным ментом, потому что прикид его тянул на приличную сумму.
На первое ее предположение он ответил отрицательно, о втором спрашивать его она поостереглась, а вот о третьем…
— Дура ты, Ариша, — спокойно ответил Давыдов, выслушав внимательно ее вопрос, нацепил на вилку хлебную корку, вытер ею тарелку и отправил в рот, не забыв добавить: — Дурой была, дурой и помрешь.
— А по башке? — Она присела к столу и хмуро уставилась на своего бывшего жениха.
— Да сколько угодно раз! — Он весело ей подмигнул. — Приятно, черт возьми, сидишь напротив, за кухонным столом, кормишь меня, прямо как жена. Мент, говоришь, продажный… Нет, Ариша, не был раньше, а сейчас уж и ни к чему. Зачем мне? Ни жены, ни детей, внуков, стало быть, тоже не будет. Для кого мне капитал-то копить? А то, что выгляжу непривычным для тебя образом… Так тут все просто: хотел произвести на тебя впечатление.
— Почему?
Ведь не хотела спрашивать, досадливо поморщилась Ирина. Зачем спросила? Сейчас он выдаст ей ответ. По физиономии видно, что готов.
— Так ты же теперь свободная женщина, Ариша. Это же элементарно. Значит…
— Это ничего не значит, Давыдов! — Глаза ее тут же наполнились слезами. — Подлец ты все же! Дать бы тебе в рожу, да для дела ты мне нужен.
Лицо у Димки тут же стало точь-в-точь как в тот день, когда она от него ушла насовсем: непроницаемое такое, с плотно сжатыми губами и холодными пустыми глазами.
«Сейчас встанет и уйдет, как тогда! И все! И я останусь совсем одна!» — Ирина запаниковала, протянула руку через стол, поймала Давыдова за рукав и, потрепав, попросила:
— Прости меня, Димка, худо мне сейчас, а ты, как идиот, со своим сватовством.
— Ладно, Ариша, проехали. Это ты меня прости за бестактность. — Он попытался выдавить из себя улыбку, но получилось плохо, неубедительно у него получилось. — Давай-ка ближе к делу. Итак, с чего начнем?.. Что заставляет тебя думать, что Великолепный не обожрался? Уж прости, не могу о нем по-другому, и даже не проси возлюбить его память. Почему ты считаешь, что ему помогли отправиться на тот свет? Ведь более безалаберного и никчемного существа я не знал. Итак, вопрос: что тебя насторожило?
Проглотив «безалаберного и никчемного» без лишних эмоций, Ирина во всех подробностях рассказала Давыдову о двух последних днях Антона. Не без удовольствия отметила, как свело скулы Димке при упоминании о прощальном поцелуе в прихожей.
— Считаешь, что он что-то предчувствовал? — Давыдов снова полез в карман за сигаретами.
— Да, именно! — Ирина оперлась грудью о стол и тут же была поражена тому, с какой жадностью Давыдов принялся разглядывать ее рельефный абрис. — Куда ты смотришь, черт тебя побери?! Ты зачем пришел сюда, помогать мне или таращиться?!
— Ладно, не ори. — Давыдов как-то сразу весь сгорбился и сердито засопел. — Посмотреть на нее уже нельзя, принцесса тоже… Я виноват, что господь такую красоту создал и заставил меня полюбить тебя, да?! А насчет помощи, Ариша… Я для тебя по горячим углям плясать пойду, только бровью шевельни. Только… Только не смотри на меня так…
— Как? — Ей вдруг стало жаль его: седого, стареющего, измотанного одинокой неустроенной жизнью и безрадостными ментовскими буднями.
— Так безнадежно, елки! Пусть ничего ты мне ответить не можешь, так хоть надежды последней не лишай, а, Ариш? — Давыдов отвернулся и уставился в окно, молчал какое-то время, потом не к месту проговорил: — Сейчас рыбалка самая что ни есть. Ребята на щуку ездили… Может, съездим как-нибудь… вдвоем, а, Ариш?
— Дима, я не люблю загадывать. — Глядя на заляпанное дождевыми каплями стекло, Ирина зябко передернула плечами. — К тому же ты уклонился от темы. Что думаешь делать?
— А что делать? Он пил. Сильно пил. Кстати, дай мне на заключение о смерти посмотреть. Не думаю, конечно, что он отравился. Бред, чего уж… Но он мог вляпаться в какое-нибудь дерьмо, потом испугаться, отсюда и трогательное прощание у порога. На жалость давил, скажем. И это дерьмо вполне могло быть за пределами его профессиональной деятельности.
— Как это?
— А так! По кабакам он таскался? Таскался. — Давыдов не без удовольствия принялся перечислять все прегрешения покойного Антона, загибая пальцы. — В казино его видели? Видели. Не делай таких глаз, мне докладывали. Поэтому я допускаю, что он мог продуться в пух, потому и деньги у тебя клянчил перед уходом. Мог быть карточный долг, это опять же объяснение тому, почему Великолепный просил у тебя денег. Проблема с женщинами опять же не исключается. Мог на тачке кого-нибудь сбить спьяну.
— Нет! — Ирина сердито пристукнула кулаком по столу. — С тачкой все в порядке. Я на ней ездила в морг на опознание. И ничего, никаких следов ДТП, и даже трусов женских нигде не обнаружилось, как бы тебе ни хотелось так обставить это, Давыдов!
— Не кипятись, Ариша. Мы просто прорабатываем версии… Жарко у тебя, елки. — Давыдов снял кожаный пиджак и швырнул ей через стол, запросто так потребовав: — Повесь.
Забыв фыркнуть, Ирина отнесла пиджак в прихожую и пристроила на вешалке. А вернувшись в кухню, застала Давыдова жующим сосиску.
— Не наелся, что ли? — поразилась Ирина.
— Я, когда работаю, всегда жую. — Димка скомкал целлофановую обертку и, привстав, швырнул ее в помойное ведро. — Так на чем мы остановились? Ах да, на том, что машина цела, значит, ДТП исключается. Хотя — почему? Он мог воспользоваться чужой машиной и…
— Не наелся, что ли? — поразилась Ирина.
— Я, когда работаю, всегда жую. — Димка скомкал целлофановую обертку и, привстав, швырнул ее в помойное ведро. — Так на чем мы остановились? Ах да, на том, что машина цела, значит, ДТП исключается. Хотя — почему? Он мог воспользоваться чужой машиной и…
— Не мог. Он ненавидел ездить, всегда старался кого-нибудь впихнуть за руль. А уж пьяный бежал от тачки как черт от ладана. Нет, Дим, история с наездом не катит.
— Ага. — Давыдов побарабанил пальцами по столу, задумчиво прищурился и тут же снова без переходов спросил: — Над чем он в последнее время работал?
— А вот для этого-то я тебя и вызвала! Кто же мне скажет, явись я в их контору?! А тебе и карты в руки! Ты мент! Кто тебе перечить будет?
— Тут ты не права. — Давыдов заметно поскучнел. — Дело не возбуждалось, состава преступления нет. Со мной не то, что говорить никто не станет, меня на порог их замороченной богадельни не пустят. А если я и смогу просочиться сквозь бдительных охранников, то отвечать мне не сочтут нужным. Так что, сделав ставку на меня, как на работника правоохранительных органов, ты, возможно, просчиталась.
Ирина вскочила с места, подлетела к Давыдову, тряхнула его за плечи и зашипела прямо ему в лицо:
— Я не делала никаких ставок на тебя, Давыдов, как на мента!!! Ни-ка-ких!!! У меня полно знакомых в ментуре, чтоб ты знал! И если бы мне было нужно, я бы попросила любого из них, но я попросила тебя, понял?!
— Нет, не понял, Ариша…
Давыдов ошарашенно моргал. Кончики его темных ресниц странно выгорели, или он их постоянно подпаливал, когда прикуривал. Дались еще ей эти ресницы! Но все равно, было странно видеть их так близко, они словно были присыпаны пеплом. И глаза такие же чудные. Мало того, что сами по себе серые, так и вокруг ореолом — что-то непонятное: то ли усталость, то ли грусть, то ли еще что-то.
Ирина резко отпрянула, поймав себя на мысли, что впервые за столько лет разглядела, какого цвета у Давыдова глаза. Подошла к окну, повернувшись к Димке спиной, и глухим от напряжения голосом произнесла:
— Не хочу я никого чужого в это впутывать. Вот так-то, Давыдов. Не нужно мне ничье сочувственное внимание, попытки тщетные как-то мне помочь и все такое… Ты, я знаю, так не сделаешь. Ты носом землю взроешь и не для того, чтобы найти виновных его гибели, а для того, чтобы лишний раз ткнуть меня носом, что во всем виноват только он сам. Скажи, что я ошибаюсь!
— Нет, не ошибаешься. Хочу! Еще как хочу, Ир! Я, может, этого все это время ждал… — Тут Димка осекся, понял, что сморозил глупость, и поспешил исправиться: — Только не нужно думать, что его смерть мне на руку. Жил бы и жил, мне-то что? Но уж коли представился такой случай, то…
— Вот ты его и не упускай. — Ирина повернула голову в его сторону и хмуро смерила его взглядом с головы до ног. — И узнай, черт побери, кому он сумел наступить на хвост! И тут, Дима, еще вот что… Надо же, только что вспомнилось… Он еще сказал перед уходом странную фразу: «Кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба». Точно! Так прямо и сказал! Почему, как ты думаешь?
— Никак я пока не думаю, Ир. Ты это, не требуй от меня слишком многого, хотя бы пока. — Давыдов встал, сразу нависнув над Ириной огромной глыбой, и с вполне ощутимой угрозой в голосе потребовал: — И еще: никаких собственных расследований, поняла? Никаких! Если все обстоит так, как тебе кажется, то это может быть очень опасным для тебя.
Он замолчал. Глядел на нее с высоты своего роста и с диким усердием боролся с желанием схватить ее за плечи и прижать к себе. Потом обвел глазами кухню и тут же передумал это делать. Вот как только увидел кружку Великолепного с огромной золотистой надписью на боку «Любимому Антохе», так сразу и передумал. Нет, не сейчас. Ирка все еще принадлежит мужу. Что бы она ни говорила, что бы ни делала, о чем бы ни просила — она все еще со своим любимым Антохой. Ее даже сейчас здесь нет. Она где-то далеко, где-то в своих сокровенных мыслях, понять которые не суждено было Давыдову тогда — несколько лет назад. Потом-то он понял, что свалял дурака, но было уже поздно. Но сейчас он так не сделает: он поумнел. Страдания закалили его до такой степени, что предел его терпению и определить страшно. Она может ругать его, оскорблять, заставлять его делать все, что угодно, — он не отвернется и не уйдет, как несколько лет назад. Теперь-то он знает, как страшно жить без нее. Как заходится сердце в звенящей тоске, когда можешь видеть ее издалека и не смеешь подойти. Нет, такого больше не будет! Он сделает так, как она хочет, и пройдет шаг за шагом весь путь, пройденный ее Антоном перед смертью.
Глава 7
Все… Конец…
Конец щенячьему восторгу, конец сопливым иллюзиям. Все смыто, снесено, растоптано и искорежено. Какие еще существуют слова-синонимы, способные выразить ее теперешнее состояние?
Лиза теребила звенья металлической цепочки на джинсах и хмуро оглядывала длинный коридор. Светло-желтого цвета краска на стенах. Щербатый пол с задравшимся во многих местах линолеумом, замызганные плинтуса. Скамейки вдоль стен, жесткие такие, без спинок. Сразу своим спартанским убожеством намекающие на то, что здесь тебе не что-нибудь, не санаторий с мягкими креслами и удобными шезлонгами, а Управление внутренних дел. Уже само название таит в себе понятие строгости и обязательности. Какие могут быть удобства в таком месте? Да никаких! В самом счастливом случае все, чем тебя порадуют здесь, так это отсутствием наручников на твоих запястьях. А во всем же остальном — жди чего угодно.
Управление внутренних дел… Лиза поразилась столь точному названию этого заведения. Именно внутренних! А каких же еще! Здесь же почище, чем на операционном столе, только много хуже. Там хотя бы в тебе копаются под наркозом. Здесь же выворачивают всю тебя наизнанку, пристально глядя при этом в глаза, а то еще чего похуже — ехидно и недоверчиво ухмыляясь или хмыкая. И попробуй оговориться, заюлить или отвести глаза. Что тут начинается! Инквизиция отдыхает…
Дверь, обитая стародавним дерматином, бесшумно отворилась, и оттуда не вышла даже, а просочилась Лариска Сальникова. Она подошла к скамейке, на которой сидела Лиза, почему-то на цыпочках, что выглядело очень нелепо, учитывая ее высоченные каблуки, села на самый краешек скамейки и выдохнула громким шепотом:
— Ну, блин, дела-ааа…
— Что там? — Лиза обеспокоенно заерзала. — Сегодня-то кого обвиняют?
— Уже даже и понять не могу! — Лариска оглянулась на дверь, из которой только что вышла. — Как пропел когда-то Макаревич: «Вот — новый поворот…» То на Сашку перли, да?
— Ну! — Лиза тоже невольно оглянулась.
— А теперь начали упорно гнуть на несчастный случай! — Лариска вдруг со злобой, исказившей ее красивое лицо, выругалась. — А какой, к хренам, несчастный случай, если я его нашла и он мне…
Тут она внезапно запнулась и замолчала надолго, пристально разглядывая свои голые коленки. Надо же, на улице дождь льет второй день, прохладно, а она в короткой юбке, в босоножках на высоком каблуке и даже без колготок. Не иначе решила следователя охмурять. Дура! Как есть дура! Видал он ее прелести в гробу! Безучастный такой с виду, хитрый, хмурый. Сидит себе и без конца карандаши точит обломком ветхого лезвия «Нева». Такому до ее коленок дела нет. Ему бы побыстрее дело спихнуть да на диван завалиться перед телевизором.
— Он мне успел прошептать, Лизка! — Лариска вдруг повернула к ней разнесчастное лицо и с заметной слезой в голосе пробормотала: — Он шепнул мне, что его толкнули. Понимаешь?!
Еще бы ей было не понять! Лиза еще задолго до этого происшествия ощущала приближение несчастья, только вот не знала: что, как и с кем произойдет.
— Рассказала? — спросила Лиза и, заметив недоумение Лариски, уточнила, кивнув на дверь: — Там рассказала?
— Дура я, что ли? Надо оно мне?! Так затаскали! Виктор с Мишей за голову хватаются. У них знаешь, какие могут быть неприятности? — зашипела Сальникова ей на ухо.
— А-ааа, поняла. — Лиза криво ухмыльнулась, поражаясь широте Ларискиной натуры. — Вот ты кого отмазываешь!
— Да иди ты, Лизка, знаешь куда! — Сальникова обиженно отвернулась и молчала какое-то время, потом передумала дуться и пододвинулась поближе. — Мне плевать на всех, если честно. Но парней жалко.
— Каких? — на всякий случай решила уточнить Лиза.
— Да всех! И тренерский состав! И этого мецената… Знаешь, у него какое лицо было, когда мы с ним позавчера в этом коридоре столкнулись? Ужас просто!
— Какое? — Лиза тоже ЕГО видела, но ничего ужасного в ЕГО лице не рассмотрела. Холод и отстраненность — да, это присутствовало. А вот чтобы что-то другое — этого не было. Она-то уж получше в этом разбиралась, нежели Сальникова.
— Жалкое! Он остановил меня и говорил долго. Все сокрушался, что так все вышло. Между прочим, оставил мне визитку со всеми своими контактными телефонами. — Сальникова, стерва, по всему было видно, наслаждалась ситуацией, она просто таяла от удовольствия, терзая и без того израненную душу Лизы. — Кстати, он сказал, что спал не очень крепко и что-то такое заметил, будто Сергей спустя минут пять после драки с Новиковым пошел к роднику, а больше он уже ничего не слышал. Ну, в смысле возвращения его. Так что, скорее всего, сам он и того…