В конечном итоге бизнесмен Давудов заплатил пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы информация о браке сына исчезла из всех записей и реестров, а милиционер Стоянов послал в Турцию специальную группу, которая забрала его дочь и привезла обратно в Болгарию. Обе семьи хотели бы забыть об этом навсегда и закрыть тему.
Ромео и Джульетта, не правда ли? Только время было неподходящее.
Десять лет спустя мир вновь изменился. Майор Стоянов стал генералом Стояновым, заместителем министра МВД Болгарии. Бизнесмен Али Давудов заплатил определенную сумму и вернулся в республику, сохраняя, впрочем, и турецкий паспорт. Крови на его руках не было, он лично никого не убивал, а то, что на него работали в свое время сотни русских рабов… ну, так это дело житейское, были и покруче персонажи, и ничего – простили. Бизнесмен Давудов стал членом партии «Единая Россия», получил несколько крупных строительных подрядов и исполнил их. Он строил даже в Подмосковье. Единственное, что омрачало его счастье, – это его сын. После той позорной истории с женитьбой он совсем от рук отбился. Сначала у него появились какие-то дружки, потом он начал изучать Коран. Затем вовсе уехал из дома и прислал флешку, в которой говорил такое, что не пристало чеченцу говорить своему отцу – он назвал его муртадом и мунафиком, сказал, что лучше бы у него не было отца совсем и что тот – плохой чеченец и предатель чеченского народа. А если еще раз вмешается в его жизнь, то он своими руками убьет его.
Больше у Али Давудова не было старшего сына.
В две тысячи четырнадцатом году Али внезапно увидел своего сына. Это было в башне «Федерация» в самом центре Москвы. Они приехали туда на переговоры по строительным делам и ждали приема. В приемной был большой телевизор, он был настроен на Россию-24. Давали новости. Пустили сюжет об Исламском государстве и его военном амире – чеченце из Панкисского ущелья по имени Тархан Батирашвили – у него было грузинское имя, потому что Панкисское ущелье находится в Грузии. Это был коренастый рыжебородый мужчина лет сорока, еще несколько лет назад он служил в грузинской армии. Сказали, что в организации Исламское государство значительную часть его лидеров составляют чеченцы и выходцы из Кавказа. В числе тех, кто стоял рядом с Батирашвили, Али Давудов, не веря своим глазам, опознал своего сына, Нурахмеда.
В этот день Али впервые попал в больницу в предынфарктном состоянии.
Придя в себя, он начал действовать – он нашел тех, кто знал о состоянии дел в Сирии, и узнал, что Нурахмед не просто рядовой боевик, а военный амир, главарь крупной бандгруппировки, очень авторитетный человек. С одной стороны, радовало, что его сын был на первых ролях, но с другой…
Тем временем события развивались по нарастающей, колесо истории крутилось все быстрее – только брызги летели. Брызги крови.
Россия приняла решение вмешаться в сирийский конфликт напрямую. В Сирию были посланы бомбардировщики и штурмовики, которые начали наносить удары по позициям ИГИЛ. В ответ Исламское государство в лице его дочерней структуры – моджахедов Синайского полуострова – подложило бомбу в самолет Когалым-Авиа, рейс 9268, летевший рейсом Шарм-эль-Шейх – Санкт-Петербург. В результате более двухсот русских погибли. Еще через пару месяцев по непонятным причинам турецкое правительство, либо некая группировка в турецком правительстве отдала приказ сбить бомбардировщик «Су-24», выполнявший боевую задачу вблизи турецкой границы. Россия стремительно втягивалась в конфронтацию с основными ближневосточными игроками, и нарастала необходимость в зачистке тылов.
Бизнесмена Давудова вызвал сам Рамзан и сказал ему, что так не годится, что у уважаемого члена чеченского общества не может быть сына – амира в ИГ. И если Давудов и дальше хочет оставаться чеченцем и гражданином, работать, получать строительные заказы, он должен решить вопрос с сыном. Либо тот возвращается на родину и приносит публичное покаяние за свои действия, либо…
Давудову удалось совершить невозможное – он нашел парня, который отправлялся туда и за большие деньги, выплаченные его родным, согласился доставить Нурахмеду письмо, составленное отцом и подписанное не только им, но и всеми старейшинами тейпа. В письме содержалось требование вернуться в республику и жить, как положено чеченцу, в противном случае весь тейп отказывается от него и считает его изгоем. Для чеченца это наказание страшнее смерти, можно приобрести уважение тейпа и дожить до ста двадцати лет в довольстве и спокойствии, а можно быть изгнанным тейпом и стать скитальцем без рода без племени, и в конце концов покончить с собой.
Парень уехал в Сирию, а через пару месяцев в Сети появилось видео, где он стоит на коленях в оранжевом комбинезоне. А игиловец в маске, русский из Ноябрьска, который принял радикальный ислам и встал на джихад, обвинил его в том, что тот агент ФСБ, шпион, и перерезал ему горло. А затем, глядя в камеру, сказал, что скоро в России будет так же.
Таков был ответ Нурахмеда отцу.
Бизнесмен Давудов пережил этого несчастного парня не надолго – через несколько недель его нашли мертвым в собственном доме, с пулей в голове. Кто это сделал – то ли родственники того несчастного паренька, не посмевшие мстить ИГ и решившие отомстить непосредственно Давудову, то ли сам Нурахмед, решивший исполнить угрозу и подославший убийцу родному отцу, – никто так и не выяснил. Ведь это была всего лишь одна незначительная трагедия в цепи трагедий больших, в страшной воронке, засасывавшей весь мир в кровавую бездну большой войны…
И никто, ни бизнесмен Али Давудов, ни министр внутренних дел Болгарии Драгомир Стоянов, не знал, что влюбленные снова нашли друг друга. Сейчас это несложно – не надо писать писем, доверяться друзьям и подругам, есть скайп, есть электронная почта. Катя так и не вышла замуж, не переставая любить своего чеченца. Она нашла его тогда, когда тот возвратился из Пакистана, окончив медресе при Красной мечети и став законченным экстремистом. Первое, что он ей сказал, когда они впервые увидели друг друга по скайпу, – она должна принять ислам, иначе они не смогут больше общаться. Раньше его это не сильно волновало, но теперь в медресе ему разъяснили про иман и про то, что правоверный, который возводит на ложе неверную, подрывает свой иман и вызывает гнев Аллаха. И он в это поверил.
А она так любила, что готова была на все.
* * *КАРТИНКИ ИЗ ПРОШЛОГО
ПАКИСТАН, ПЕШАВАР
Лето 2010 года
Летом две тысячи десятого в Пакистане случилась природная катастрофа, равной которой не было несколько десятков лет.
Несколько дней шли проливные дожди. Сам по себе Пакистан – это в основном горы, они занимают север и большую часть центра страны. С гор на плодородные равнины юга текут реки, крупнейшая из которых носит название Индус. Поскольку Пакистан – страна бедная, на реках очень мало гидротехнических сооружений, и не проводятся противопаводковые мероприятия. Несколько дней дождей делают свое «черное» дело. Реки выходят из берегов и сносят все на своем пути, лишая пакистанских крестьян, хозяйствующих в плодородной дельте рек, крова над головой и урожая – короче, всего.
Премьер-министром Пакистана в то время был Юсеф Реза Гилани, бывший спикер национальной ассамблеи, поддерживаемый США, которые создали ему имидж несгибаемого борца с коррупцией и за демократию. А президентом страны был тот, кого Гилани обвинял в коррупции, – Али Асиф Зардари, вся харизма которого держалась на том, что он был вдовцом покойной к тому времени, безумно популярной в народе несравненной Беназир Бхутто. Он апеллировал к чувству национальной гордости пакистанцев, открыто выражал неприязнь к американцам и заигрывал с Талибаном. А форма правления в Пакистане – смешанная, президентско-парламентская, в которой полномочия премьер-министра и президента почти равны. И их на момент трагедии занимали два непримиримых врага. Они так были поглощены своей враждой, что, возможно, и не заметили произошедшей в стране трагедии – полторы тысячи человек погибли, а два миллиона остались без крова. А на Западе для пострадавших от наводнения пакистанцев удалось собрать (всем фондам) что-то около миллиона долларов – Пакистану люди помогать не хотели…
Катя Стоянова попала в Пешавар волонтером. «Боинг», новенький и чистый, летел через Дубай в Пешавар. И уже на подлете к нему, когда самолет разворачивался, она поразилась тому, насколько этот город большой, нищий и грязный. Трущобы… трущобы… в ее бедной Болгарии такого не было и близко.
В аэропорту царил полный бардак, кто-то лежал прямо на полу в зоне прилета, кто-то ждал вылета в окружении своего багажа. Множество детей. И полиции. Полиция была повсюду – усатые полицейские с большими винтовками «на руку».
На таможне она протянула паспорт вместе с письмом от международной организации, от которой приехала. Это было несложно – в Европе полно всяких волонтерских инициатив, которые оформят какие угодно документы. Когда она сказала, что хочет поехать помогать в Пакистан, на нее посмотрели с подозрением, но документы оформили. Еще в конверт была вложена пятидесятидолларовая купюра. Паспорт возвратился мгновенно, с визой. Купюра исчезла.
В аэропорту царил полный бардак, кто-то лежал прямо на полу в зоне прилета, кто-то ждал вылета в окружении своего багажа. Множество детей. И полиции. Полиция была повсюду – усатые полицейские с большими винтовками «на руку».
На таможне она протянула паспорт вместе с письмом от международной организации, от которой приехала. Это было несложно – в Европе полно всяких волонтерских инициатив, которые оформят какие угодно документы. Когда она сказала, что хочет поехать помогать в Пакистан, на нее посмотрели с подозрением, но документы оформили. Еще в конверт была вложена пятидесятидолларовая купюра. Паспорт возвратился мгновенно, с визой. Купюра исчезла.
Пройдя таможню, Катя оказалась в совершенно чуждом для нее мире. Чуждом, людном, пугающем и опасном. Мужчины в европейских и национальных костюмах, женщины, закутанные в паранджу или с открытым лицом, дети. Огромное количество детей. Они бегали, лавировали между сумок, зал гудел от их голосов.
Поняв, что перед ними европейка, которая впервые здесь, к ней начали приставать таксисты. Приставать нагло и назойливо.
– Такси!
– Мэм!
– Такси, мэмсахиб!
Катя лишь беспомощно оглядывалась. Вдруг таксистов как ветром сдуло. К ней подошел молодой бородатый парень, коротко поклонился:
– Мэм Стоянова?
Она кивнула.
– Я за вами, пойдемте. – И, видя, что женщина не понимает, негромко добавил: – Меня прислал Нурахмед.
Протолкавшись через аэропортовскую толчею – парень постоянно давил на сигнал, – они выехали на трассу и прибавили скорость. Трасса была хорошая, бетонная, с отбойниками. По обе стороны мелькали некрасивые коробки домов, часто недостроенные, и реклама. Много было рекламы индийских фильмов.
– Как вас зовут? – обратилась к парню Катя.
Тот ничего не ответил.
– Где Нурахмед?
– Он далеко в горах, мэм, – пристально посмотрел на нее парень. – Ехать долго придется…
Минуя Пешавар и его многочисленные пригороды, они поехали на северо-запад, в горы. Места здесь были очень красивые, горные, то и дело попадались какие-то кустарники, зелень. То ли Швейцария, то ли родные Родопы – только везде бьющая в глаза нищета. Машин на трассе было немного, в основном грузовики, раскрашенные как новогодние елки.
Они остановились у придорожного кафе, чтобы перекусить, но в кафе Катя не пошла – парень купил еду навынос и принес ей. Мясо было жестким и пережаренным, но подлива очень вкусной.
Она заметила, что рядом с харчевней стоят какие-то палатки, и спросила, кто в них живет. Парень какое-то время молчал, потом ответил:
– Беженцы из Афганистана или из затопленных мест. Хозяин пустил с жалости, разрешил просить милостыню и доедать за посетителями.
– И это жалость? – задохнулась от возмущения Катя.
– Мэм, я сам родился и все детство жил в такой палатке. Мои родители – беженцы из Афганистана, – с жалостью посмотрел на нее парень.
– И правительство никак не помогало вам?
– Какое правительство, пакистанское? Зачем им? Они должны думать о своем народе. Афганца можно нанять на работу, а потом пинком прогнать прочь – паспорта-то нет. В полицию пойдешь жаловаться – побьют. Поэтому я и присоединился к движению – воевать за справедливость…
– К какому движению?
– Талибан, – обыденно ответил парень.
После того как они проехали пост, солдат долго и с подозрением читал письмо от европейской неправительственной организации, все как-то неуловимо изменилось. Те же горы, тот же колорит – но… Больше, намного больше поселков, ослики, волы, вездесущие, трещащие прогорелыми и специально выпотрошенными глушителями мотоциклы и джипы полевых командиров. Дышать было тяжело в разреженном воздухе.
Деревни располагались как у дороги, так и на склонах, улицы были столь круты, что даже мотоциклы проходили по ним с трудом. Ослики везли одноосные телеги, по самый верх нагруженные хворостом, дровами, отчего были похожи на огромных ежей. Кругом были поля, но необычные – местное поле представляло собой узкую полоску на склоне горы, подпираемую вручную выложенным рядом камней, землю туда носили вручную, в переметных сумах или на собственной спине. Катя начинала понимать, сколь мало они ценят родную Болгарию, в которой есть земля, на которой можно выращивать овощи и хлеб, и эту землю не нужно ниоткуда таскать. У некоторых селений на отшибе стояло что-то вроде небольших крепостей, сейчас все они были заброшены. В одном месте она увидела дом… точнее, недом, а то, что от него осталось: опаленный пламенем скелет, стены без крыши. Рядом были воткнуты палки с зелеными и черными обрезками ткани, колыхавшимися на ветру.
– Что это?
– Дрон, – пояснил ее проводник, – американский дрон. Они убивают нас. Говорят, что там была шура полевых командиров.
– Это правда?
– Наверное, мэм, – пожал плечами бородач. – Видите эти палки? Это символ того, что здесь похоронены шахиды. Шахидов по возможности хоронят там, где они получили свою шахаду, и в той одежде, в которой они были. Эти палки значат, что за них еще не отомстили.
Месть… месть… нескончаемое колесо мести…
Потом они приехали в какой-то город. Назывался он городом только потому, что в нем были здания выше двух этажей, и тысяч пятьдесят населения. Нет газа, нет канализации, нет воды – у всех на крышах большие синие емкости, в них собирают воду во время дождей. В другое время воду покупают у водоносов. В городе нечем было дышать… смесь запаха навоза, многочисленных дизельных двигателей и нескончаемых генераторов. Тот, кто покупал генератор, обычно продавал электроэнергию соседям, для чего протягивал самостоятельно к ним провода, которые шли в разные стороны, пересекаясь в немыслимых комбинациях. И все считали эту жизнь нормальной, само собой разумеющейся.
Бородач оставил Катю в каком-то заведении в центре и сказал, что ему надо выяснить, могут ли они двигаться дальше. Вернулся он быстро:
– Можно ехать, мэм. Эфенди Нурахмед в селении… Пойдемте…
Толпа на площади проводила их угрюмыми взглядами.
Деревня, в которую ее привезли, начиналась почти сразу за городом и, в отличие от горных деревень, стояла почти что на равнине. Она представляла собой несколько немощеных улиц, по обе стороны которых возвышались глухие заборы – дувалы. В этих краях сначала строят забор и только потом – дом…
Дверь открылась, и Катя увидела стоявшего под большим навесом Нурахмеда…
Он был одет так, как одеваются местные – свободные штаны и рубаха, на голове – странная шляпа с широкими полями. Она не помнила, как подбежала к нему и крепко обняла – чтобы уже никогда не отпускать.
– Катя… – недовольно прошептал он, – здесь так не принято… люди же смотрят…
Но ей было наплевать. А хозяин дома сплюнул на землю жевок табака и усмехнулся в усы…
Ее провели в дом. В одной из комнат Нурахмед скатал ковер, и под ним оказался большой люк.
– Полезай… – каркающе рассмеялся он. – Не бойся, там недалеко, и постелена пленка. Это ход в соседний дом, мы будем жить там.
– Но почему? – удивилась Катя.
– Американцы. Они любят бить по домам дронами… – Они убивают нас, – сказал Нурахмед, – они убивают нас своими дронами, но страшнее всего не это. Страшнее всего то, что они отнимают у нас наших детей. Я приезжаю в город и вижу, как ведут себя дети мусульман. Они носят такую же одежду и слушают такую же музыку, как наши палачи. Скоро они устыдятся своих отцов и сдадутся на милость победителей. О, Аллах, дай нам сил!..
В этот момент тоненький свист, доносившийся снаружи, сменился раскатистым взрывом. Дрогнули стены, и раскаленный воздух ворвался в комнату вместе с остатками окон…
– Лежи! – Нурахмед столкнул Катю на пол и лег на нее. – Лежи, не поднимайся!
– Что это?
– Дрон… выходить нельзя. Они будут следить…
На этот раз дрон убил шесть человек, в том числе и двоих детей. Ни один из них не был членом Аль-Каиды или Талибана – они просто предоставили свой дом, чтобы вырыть от него подземный ход.
Вопреки протестам Нурахмеда, Катя настояла на том, чтобы принять участие в погребальных обрядах. Она принимала в них участие как мусульманка и делала все как мусульманка. Она видела мертвое лицо хозяина дома, который вчера дал им приют, и мертвое лицо его жены. Теперь они были ей ближе и дороже, чем люди ее страны, а их боль она воспринимала как свою.
Когда тела опустили в землю, она поклялась мстить…
Из той поездки Катя Стоянова вернулась уже не только мусульманкой, а мусульманкой радикальной. Она впитала в себя жуткие картины бедственного Пакистана, разрушенных домов в горах и людей, до трагедии которых никому в целом мире не было никакого дела. Впитала в себя ужас, какой испытываешь, когда рядом взрывается ракета с беспилотника, и ненависть к тем, кто, сидя в нескольких тысячах километров от цели, направляет на нее дрон и нажимает кнопку. Она начала понимать, за что сражаются люди в Афганистане и Ираке и почему местное население поддерживает их, и научилась не только видеть несправедливость, но и искать ответы на нее. А так как и ее собственная родина, Болгария, находилась в бедственном положении после вступления в ЕС, она пришла к выводу, что надо выйти из ЕС и всем болгарам принять ислам.