Я вздохнул и вышел на улицу.
Колфакс-авеню. Жара, свет, отходы, полицейский на мотоцикле допрашивает троих мексиканцев. Перед Центром по планированию семьи какой-то протестующий держит рекламный щит с изображением человеческого зародыша. Байкеры в парке курят траву.
Здание ОЗПА.
Консьерж с Гаити сидит за столом и читает проспект зеленого цвета — последняя инструкция для охранников из полицейского отделения Денвера. Он глянул на меня, улыбнулся:
— Çа va?
— Сова, сова, — ответил я, втайне надеясь, что описания моей внешности в инструкции не содержится.
Нажал кнопку пятого этажа. Лифт звякнул. Я вошел внутрь. День начался.
В этот вечер, во второй раз за неделю, я оказался в паре с Амбер Малхолланд в городке Эвергрин, прямо у предгорий. Большие дома, газоны, американские флаги, дети катаются на велосипедах. Странно, отчего это мы снова в паре? Ведь я уже достаточно времени работаю в ОЗПА и не особо нуждаюсь в помощнике или наставнике. Кроме того, Амбер сказала, что редко принимает участие в наших обходах, и то лишь для того, чтобы составить компанию Чарльзу. И вот, однако же, нам досталось ходить вместе. Нет, я не жаловался. Я не видел ее уже несколько дней, с того вечера, когда она поймала меня на вранье, когда я засек ее воровство, когда мы спасали детей, а после трахались, как сумасшедшие, под навесом у входа в школу. Мне не терпелось ее увидеть, мне это было просто необходимо.
Она была одета в нечто обтягивающее, с вырезом в форме лодочки, и в широкие брюки. Здесь, в предгорьях, было немного прохладнее. Надо ли говорить, что выглядела она сногсшибательно. Мы отошли от фургона, и, когда все оказались довольно далеко от нас, она повернулась ко мне. Ее лицо пылало, она кусала губы.
— Алекс, послушай, тем вечером на меня что-то нашло. Я люблю Чарльза, не знаю, что со мной случилось, но такого больше не повторится. Я осуждаю себя — то ли это пожар, то ли общее возбуждение, не пойму, видимо, меня переполняли чувства, но, если ты ценишь мою дружбу, пожалуйста, забудем об этом.
Не знаю, чего я ожидал от нее. Но точно не этого. Только не от ворот поворот.
— О'кей, — сказал я.
— Дружба? — протянула она мне руку.
— Дружба.
Я пытался скрыть удивление. Это выглядело так фальшиво, по-детски, нелепо. А может, как раз именно так и поступают взрослые люди? Мы некоторое время шли рядом в полной тишине, потом достали карты.
— Думаю, на этот раз нам повезет больше. Сегодня у нас будут в основном республиканцы. — Амбер улыбнулась.
Ее предположение подтвердилось. Дело пошло быстро, но плодотворно. Через два часа мы завербовали каждый по десять новых членов. Сто пятьдесят баксов у меня в кармане.
Только на обратном пути к фургону у нас завязалось некое подобие разговора. Я попытался изобразить беспечность:
— Знаешь, что мне напоминают эти окрестности?
— Что?
— Похожую местность часто можно увидеть в первых кадрах многих фильмов Спилберга. Знаешь, наверное, аккуратные заборчики, дети играют, все в таком роде, а потом вдруг происходит нечто зловещее — появляются пришельцы, или полтергейст, или государственные агенты — что-то такое.
— Честно говоря, я не хожу в кино.
— Вообще?
— Вообще.
На этом разговор иссяк. Она раздраженно откинула волосы с лица. Но одна прядь снова выбилась. Она уронила заколку на землю. Я поднял ее, протянул Амбер. Наши пальцы соприкоснулись. Она улыбнулась. Я сглотнул.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— Слушай, насчет того вечера: мне очень приятно, что ты не донесла на меня в полицию.
— Не беспокойся, я же все понимаю. Ты из Ирландии, хочешь работать, каких-то бумаг у тебя не хватает, что тут такого? — сказала она с сочувствием.
— Не все американцы разделяют твою точку зрения.
— Ну, а я так думаю; я и сама бывала в довольно стесненных обстоятельствах.
— Разве твои родители не были состоятельными людьми? Вроде ты училась в Гарварде?
— Я работала как вол. — Лицо у нее сделалось напряженным.
— Расскажи, как ты жила, если можно, — попросил я, и она снова ответила мне улыбкой.
— Не так просто об этом рассказывать. — Она откинула голову и поморгала, как будто пыталась остановить слезы.
— Мне хотелось бы знать.
— Ну что ж. Мои родители были разведены.
— Если ты единственный ребенок, это очень тяжело. У тебя есть братья или сестры?
— Нет.
— А чем занимались твои родители?
— Отец был механиком, он временами посещал колледж, получил хорошую квалификацию. Мама работала в компании под названием «Дэйри Куин», о которой ты, вероятно, ничего не слышал, в Денвере мне не попадались ее филиалы.
— Значит, вы были типичными представителями рабочего класса? — спросил я, смягчая вопрос улыбкой, поскольку есть люди, которых подобные вопросы могут задеть и обидеть.
— Наверное, мне не хватает э-э…
— Чего?
— Ничего.
— Нет, скажи. Чего? — настаивал я.
— Не знаю, зачем я тебе все это рассказываю, но у меня с отцом были натянутые отношения, мы годами не разговаривали.
— Как так получилось?
— Ну, он развелся с мамой, а поскольку он был порядочным проходимцем, у него нашлись хорошие адвокаты, и моя мать осталась ни с чем. Это первое. А потом, когда я пошла в колледж, он обещал платить, но быстро прекратил. И решил не давать мне ни гроша, пока я сама не приползу к нему на коленях. А мне и в голову такое не приходило, я ведь знала, как он обошелся с мамой.
— Прости. Он, выходит, просто ублюдок какой-то.
— Да. Был. Хотя, может, он жив до сих пор. Не хочу об этом говорить. А твои родители чем занимались?
— Они были учителями — математика и английский. Отец на пенсии, мать умерла.
— О, сожалею… а от чего она умерла? То есть если ты не…
— У нее был рак шейки матки, сначала поставили неправильный диагноз, а когда наконец разобрались, в чем дело, было уже поздно. Попробовали альтернативное лечение, но это не помогло, — вкратце рассказал я.
— Мне очень жаль, что так вышло, — сказала она. — А сколько тебе было лет, когда ее не стало?
— Восемнадцать, я учился на втором курсе. Мои брат и сестра жили в Англии, а отец занимался всем этим политическим бредом; мама была фактически предоставлена сама себе, это было просто ужасно, поверь. Хотя она крепилась, говорила, чтобы мы продолжали заниматься своими делами и жить прежней жизнью.
— Мне так жаль! — Она остановилась и посмотрела на меня с состраданием. Коснулась моей руки. В ответ я сжал ее руки.
— Моя бедная мама тоже уже могла умереть. — Ее лицо опечалилось воспоминаниями.
— А что такое?
— Ей всего шестьдесят восемь, но у нее болезнь Альцгеймера на начальной стадии, она с трудом меня узнает, такое горе. Чарльз отвез ее в Денвер, в чудное место. Господи боже мой! Я совсем не хотела говорить об этом, все это так страшно…
Я понимающе кивнул. Этот разговор еще больше сблизил нас.
— Честно говоря, мне совершенно не нравится в Денвере, — вдруг сказала она спустя какое-то время.
— Если тебе здесь не нравится, что же ты не уезжаешь?
— Ну, дело в том, что Чарльзу нужно быть здесь, всякие политические резоны, тебе не просто это понять. В этой стране вся политика в частных руках. Нам нужно быть здесь.
— Разве у Чарльза есть политические амбиции?
— Мне кажется, у всех у нас они есть, разве не так?
— У меня нет. Да я и не помню видных деятелей, выходцев из штата Колорадо.
— Что ты! Последней знаменитостью был Гэри Харт, все знают, что с ним случилось.
— А, скандал с девицей на яхте!
Я выругался про себя, поскольку мы уже подошли к фургону. Все остальные сидели внутри, в том числе и сияющий Чарльз в мягких, удобных брюках «Докерс», туристских ботинках и старомодной оксфордской рубашке. Волосы зализаны гелем. Он выглядел моложе своих лет, как отпрыск-идиот миллионера или президента яхт-клуба на светском приеме. Само собой, он и был сынком миллионера, притом именно идиотом. Мне стоило усилий скрыть свою ненависть к этому болвану. Он подскочил к нам, поцеловал Амбер, пожал руку мне:
— Так, ребята, надеюсь, вы подготовились к вечеринке?
— Что за вечеринка, Чарльз? — спросила Амбер возбужденно.
— Мы только что подписали десятитысячного члена общества! — ответил он и снова крепко поцеловал ее.
— Как здорово! — Лицо Амбер сияло от радости.
— Да, десять тысяч за такое время — лучше некуда. Как раз столько, сколько было нужно. Столько и набрали! Десять тысяч! Если бы мы могли с помощью рассылки подбить каждого отвалить сто баксов, в активе нашего комитета политических действий был бы миллион долларов, тогда как остальные даже не начинали сколачивать капитал…
Неожиданно Чарльз осознал, что слишком разговорился. Глянул на меня и вымученно улыбнулся. Потом повернулся к Амбер и снова ее поцеловал.
Неожиданно Чарльз осознал, что слишком разговорился. Глянул на меня и вымученно улыбнулся. Потом повернулся к Амбер и снова ее поцеловал.
— Дорогая, мы с Робертом надумали устроить масштабное празднество. Солнышко, скажи, что ты не против. Ведь в офисах так тоскливо, и я подумал: может быть, у нас дома?.. Там хорошо и просторно, удобно, мне кажется, всем понравится. Но если ты не хочешь, можно и в офисе, скажи, как ты хочешь?
— Конечно, если ты так решил, Чарльз, — начала Амбер без всякого энтузиазма в голосе.
— Отлично! Тогда я скажу Робби и Эйбу. — И Чарльз рванул к фургону.
— Значит, мы едем к тебе? — обратился я к ней.
— У нас не так чисто, как хотелось бы: служанка приходит через день. Надеюсь, мы не осрамимся.
И Амбер не осрамилась. Дом оказался выше всяческих похвал. Огромный особняк в эдвардианском стиле на углу Восьмой и Пенсильвании, самое сердце Капитолийского холма, через здание от дома губернатора. Шесть тысяч квадратных футов, и ни в чем себе не отказывайте: огромная гостиная, декорированная, как мне показалось, в стиле Юга и Запада: индийские штучки, гравюры, мебель в пастельных тонах. На стене картина Джорджии О'Киф, изображающая глинобитную хижину. Керамика, по виду доколумбовой эпохи. Все это стоило хренову тучу денег и означало лишь то, что братья никогда не испытывали недостаток в деньгах, как заверял Климмер, папенька явно не оставлял их заботами. Хотя, возможно, по сравнению со сказочным богатством их отца домушка был так себе. Даже если так, все равно мы, простые члены компании, были потрясены.
Нас было человек двадцать, и нам не было тесно. Чарльз распорядился доставить ящик шампанского и всякой еды из разных ресторанов. Мы все начали расставлять на столе икру, французские сыры, мексиканские соусы, горячее, паштет и прочие деликатесы. Через пару минут я уже наблюдал, как Чарльз хлещет шампанское из горла.
— Хоромы хоть куда! — подошел я к нему. — В самый раз для будущего конгрессмена.
— Что? — не расслышав, весело улыбнулся мне Чарльз.
— Ты ведь собираешься заняться политикой?
— Алекс, стены имеют уши, как я погляжу. Ни слова больше. Прошу тебя. Но — да, ты прав, сейчас очень нервное время, очень. Понимаешь, Роберт полагает, что меня попросят сделать доклад на семинаре, который состоится в Аспене шестнадцатого. Там соберутся лидеры Республиканской партии. Понятия не имею, как я буду выкручиваться. Представляешь, шесть месяцев назад никто и не слышал об Обществе защиты природы Америки. Мы не могли позволить себе такую рекламу, а теперь — хотя я терпеть не могу распространяться об этом среди персонала — все обстоятельства играют на меня. Давно мне надо было послушаться Амбер!
Чарльз разгорячился. Я налил ему еще шампанского.
— Значит, это Амбер захотела, чтобы ты пошел в политики? — спросил я, передавая ему стакан.
— Она умница! Разве я тебе не рассказывал, как мы познакомились? Чистая случайность. До этого я знал ее только в лицо. Преподаватель, студентка — такие дела не одобряют, сам понимаешь. Чудное время! А сейчас… Все началось с переезда ОЗПА из Боулдера в Денвер. Кажется, это было несколько лет назад. Два трагических случая. Ох, господи, господи!
Его язык уже основательно заплетался, он не успел мне больше ничего рассказать, поскольку подошла Амбер, взяла Чарльза под руку и попыталась отвести его к окну.
— Прости, Алекс, она говорит, тут надо уладить кое-что…
— Нет, не уходите! — попросил я. — Мне больше не представится шанса поболтать с большим начальством, это моя счастливая возможность снискать его расположение.
— Правда, дорогая, что случилось? — спросил Чарльз.
— Мне кажется, там… кто-то опрокинул бокал шампанского, ты только представь, что будет с ковром.
— О господи, Амбер! Да брось ты, у нас же праздник! Росита завтра все уберет. Не сегодня же…
— Чарльз, пойдем, — настаивала она.
Они оба ушли, и я, как ни пытался, ни с кем из них за весь вечер больше не смог поговорить. Получилось пообщаться только с Робертом, который не пил и выглядел довольно хмуро. Они с Эйбом говорили о политике. Я присоединился к ним.
— Надеюсь, не помешаю? Вы знаете, мне кажется, что американская политическая система — это потрясающе!
Роберт смерил меня взглядом, будто прикидывая, стоит ли принимать меня в компанию или нет.
— А, Александр! Ты из С-Северной Ирландии или из Южной? — задал он вопрос.
— Из Северной.
— Это часть Соединенного Королевства, — вставил Эйб.
— Ага.
— Значит, ты голосуешь за п-парламент Лондона? — спросил Роберт.
— Да.
— Интересно. Алекс, а мы как раз говорили о выборах здесь, у нас, в следующем году.
— Голосование за президента, палату и за сенат, — сказал я.
— Не за весь сенат, Алекс, а только за треть с-сената.
— Но год будет непростым, — добавил Эйб, — президентские выборы. Кандидаты от республиканцев уже включились в борьбу. Доул победит конечно же.
— Я знаю. Как можно такое пропустить, про это же написано во всех газетах.
— Ты удивишься, сколько людей не читают г-газет. Или читают исключительно про О. Джея Симпсона. Только пятьдесят процентов тех, кто может голосовать, действительно голосует в этой стране. В Ирландии, думаю, голосует процентов семьдесят-восемьдесят.
— А вот этого я не знаю, — признался я.
— Доул пролетит, — сказал Эйб. — Чарльз сможет переместить партийное равновесие ближе к центру, мы от этого только в выигрыше.
Роберт посмотрел на Эйба, давая понять, что тот слишком разошелся.
— Да я рассказал Алексу про шестое августа, ему можно верить.
— Господи, скольким людям ты еще р-расска-зал?
— Только Алексу.
Роберт обернулся ко мне:
— Алекс, прошу тебя, никому ничего не говори. Эйб не должен был сообщать тебе об этом. Мы д-до конца не уверены в том, что Вегенер объявит об отставке, фальстарт нам не нужен.
— Он уйдет, у Чарльза преимущества перед всеми, — заверил Эйб. — Служебное кресло ждет его, республиканцам он необходим. Никто не смеет забывать, что к этой партии в свое время принадлежали Линкольн и Тэдди Рузвельт, а не только Рейган и Буш.
— Я бы не стал на твоем месте г-говорить об этом, — отрезал Роберт.
Эйб как будто слегка смутился.
— О'кей, — угрюмо отозвался он.
— И ты тоже, Алекс, — настаивал Роберт.
— Я буду нем как рыба.
— Роберт, можно я скажу тост? — спросил кто-то.
Роберт извинился и направился в другой конец комнаты. А поскольку Эйб был пристыжен, он тоже попросил прощения и оставил меня.
Я многое почерпнул из бесед с Чарльзом и Робертом, но настоящий шок, откровение, сенсация ждали меня под конец вечеринки, когда я направился в уборную. Еще ни разу я не сидел в сортире так плодотворно.
Некоторые люди, судя по слухам, держат в туалетах статуэтки «Оскаров», врученных Американской киноакадемией, другие складывают журналы и прочее чтиво в специальный лоток возле самого трона, еще кто-то старается создать в этом месте веселую атмосферу и приклеивает на стены всякие картинки, смешные побрякушки для ванной. Скорее это свойственно британцам, нежели американцам. Британцы рассматривают телесное как с точки зрения стыда, так и с точки зрения наслаждения. Но некоторые американцы также испытывают необоримую потребность украсить свой быт — даже в уборной. Возможно, это как раз те, что получили образование в проанглийски ориентированных университетах.
Малхолланды не нашли ничего лучше, как развесить на стенах туалетной комнаты фотографии в рамках со своими изображениями в былые годы. Преимущественно из времен туманной юности. На одном из снимков был Чарльз с прыщавым лицом, стоящий рядом со снеговиком, чье лицо он тоже украсил прыщами из гравия. На другой фотографии — Амбер в адвокатском парике и мантии, играющая мужскую роль в оперетте «Суд присяжных».
Вот улыбающийся Чарльз в шортах и полосатой майке рядом с дюжиной других мальчиков перед массивной горой снаряжения. Подпись гласила: «Сборная по лакроссу Губернаторской академии Брайта, 1973».
Под фотографией мелким шрифтом было написано имя каждого мальчика. Чарльз Уильям Малхолланд, Джордж Руперт Данливи, Стивен Филипп Смит, Алан Джеймс Хоутон…
Черт, откуда мне известно имя Алана Хоутона? Ах да, вспомнил. Пропавший шантажист.
Это такое особое высокомерие — пристроить подобную фотографию в отхожем месте?
Не обязательно. Возможно, никто ни разу не удосужился прочесть имена. Но даже если и так, я бы не стал рисковать. А может, Чарльз не так умен, как я полагал?
Я вымыл руки и лицо, улыбнулся и решил, что пора домой.
Роберт проводил меня до двери, и я с особенным, подчеркнутым спокойствием сказал ему на прощание:
— Бесподобная получилась вечеринка, приятель.