Глазов вздохнул и отложил в сторону журнальные публикации. Все понятно: он помешался. Андрей Никольский, он же Аким Шевалье… Но что там с пирожками?
Он вышел на кухню, к Юлии, и уловил запах печеного. Она улыбнулась:
— Митя, сейчас первая партия будет готова. Пирожки с капустой и с повидлом. Ну, что вычитал интересного?
— Ты знаешь, а он ведь был у матери. Не мог он к ней не зайти. И к дочери тоже.
— Почему же она никому об этом не сказала? И ведет себя так, будто сын давно умер? Нет, не верю. Ты же сам разговаривал с Маргаритой Эдуардовной.
— Значит, еще раз должен поговорить. Мне теперь нужно выяснить самое главное: адрес, по которому отправляли письма, взывающие к справедливости. Ты знаешь, где сейчас Лиза? Ну, та, что из фильма.
— Послушай, Митя, мне бы не хотелось… Это тяжело, пойми меня правильно.
— Ну хорошо, — моментально сдался он. — Это не единственный случай. Я знаю, к кому обратиться.
Он обнял Юлию, тыльной стороной ладони вытер испачканную мукой щеку. Заглянул ей в глаза:
— У тебя грустное лицо. Такое ощущение, что ты сейчас заплачешь.
— Нет. Я не буду плакать… Ты останешься на ночь?
— Ну конечно! Милая, почему мне с тобой хорошо? — И подумав, добавил: — Я люблю тебя.
И тут же на себя разозлился. Оригинально, ничего не скажешь! История старая, как мир. И такие же слова. Но она и до сих пор по-прежнему прекрасна…
СОЛО ДЛЯ ФЛЕЙТЫ
…Он никогда не думал, что любовь вернется. И что она вернется так. Пока не увидел ее во сне. Это была женщина без лица. Но он-то знал теперь, кто эта женщина!
Во-первых, она была темнокожая. Негритянка. У нее был приплюснутый нос и огромный рот с вывернутыми губами. Курчавые черные волосы. Жесткие на ощупь. Он и сам не понимал, почему их толкнуло друг к другу. Но когда Салли вышла из кабинета пластического хирурга и села в кресло, чтобы прийти в себя, он не мог не заговорить с ней. Судя по выражению лица, женщина была несчастна. Он почувствовал вселенское горе, равное своему горю, и невольно поднялся с дивана.
Он тогда не знал, что она американка. Журналистка. Думал: студентка, по международному обмену, ничего особенного. Потом он понял, что Салли очень умна. Это, собственно, и помогло ей сделать блестящую карьеру. В отличие от него, Салли не относилась к красивым людям с неприязнью. Напротив. Салли была сама доброжелательность. Она умела слушать. Беседуя с ней, он думал: «Самые приятные люди — молчаливые».
Узнав, что она американка, тут же перешел на английский. Салли это приятно удивило, она даже похвалила его произношение. И еще… Неприятно быть собеседником человека, который постоянно отводит глаза. Салли глаз не отводила, потому что и он тоже на нее смотрел. Они были в равном положении: некрасивая темнокожая женщина и белый человек с лицом, изуродованным шрамом и ожогами. И поэтому они ушли из клиники вместе.
Салли была безнадежно влюблена в какого-то симпатичного русского парнишку. Моложе ее на несколько лет. Понимала, что он, которого она полюбила, просто хочет воспользоваться ею для выезда за рубеж и устройства своих личных дел. Очень милый русский мальчик, почти ребенок, но уже по-взрослому расчетливый и жестокий. И она плакала, и от отчаяния хотела сделать пластическую операцию, чтобы стать привлекательнее. Думала, бедняжка, что все дело в этом.
Он пытался ее утешить, как мог. Потом выследил ее возлюбленного с юной красоткой-ровесницей. Узнал про молодого человека столько дурного, что Салли поняла, с кем связалась и почти остыла. Они нашли друг в друге утешение. И уже не могли расстаться. Нет, они не были страстными любовниками. Но жить друг без друга не могли. Часами беседовали, спорили, потом мирились. Лучшего друга у него никогда не было. Когда Салли умерла, оставив его в одиночестве, он понял, как любил ее.
Вторым рождением он был обязан именно Салли. Ибо без славы жизнь для него не имела смысла. Она все поняла. Энергичная, волевая, настойчивая и очень умная женщина. Никто не знал о ее смертельной болезни. Она не хотела болеть. Помогала ему заработать деньги, чтобы вернуться на родину и отомстить врагам. Она его поддерживала и вдохновляла.
Салли никогда ему не снилась. Почему? Ведь была любовь! Он видел какую-то женщину без лица, и даже понимал, что это она. Просил ее: «Скажи что-нибудь. Ну, скажи». Она молчала.
Казалось, цель была достигнута. Благодаря Салли, он вновь поднялся на вершину. Но теперь его мучило одиночество. И кошмарные сны. Один, вновь один. Деньги не радовали, слава угнетала. Мир оказался жестоким и несправедливым. Хотелось что-то изменить.
Он сам не понимал: зачем менять? Потому что всесилен? Он умирал и рождался заново, добился успеха в чужой стране. Он мог все. Всесилие тоже сводило с ума. Люди казались настолько мелкими, что он испытывал потребность поиграть ими, как оловянными солдатиками. Это было так просто. Главное, объяснить им, что они не больше, чем эти солдатики.
И в этом своем сне он выстраивал роты неподвижных болванчиков и возвышался над ними, как повелитель мира, чья могучая рука распоряжается существующим порядком вещей. А наяву вспоминал о тех, кто сделал его самого оловянным солдатиком. Ему хотелось действия.
Он решил, что готов. Три с лишним года — срок достаточный, чтобы ненависть созрела. Пора было посетить родину.
Сидя в самолете, он совершенно успокоился, потому что увидел перед собой новую цель…
ФОРТЕ (Громко)
Этот телефонный звонок застал Глазова врасплох. Он только что вернулся от Юлии и решил эту ночь провести дома. Хорошенько все обдумать, прикинуть, что и как. Да и с женой не мешало объясниться. Когда же развод? Он подумал, что объявилась Светлана, и поспешно схватил телефонную трубку. Хотелось определенности. — Да?
— Наконец-то я вас застала! Добрый вечер, молодой человек!
— Скорее ночь, — промямлил он.
— Это Маргарита Эдуардовна Шевалье. Вы прочитали мою рукопись?
— Мм-м-м… Разумеется!
Он врал. Рукопись так и не дочитал до конца, силенок не хватило. И зачем только оставил ей номер домашнего телефона!
— Ну и как вам? — с торжеством спросила Маргарита Эдуардовна. Ожидала похвалы.
— Хорошо, но…
— Что но? — насторожилась она.
— Это не телефонный разговор-
— Ну, разумеется! — и нетерпеливо: — Когда вы подъедете?
— Завтра можно?
— Завтра! И рукопись захватите. Бумага нынче дорогая, как и услуги машинистки.
Услышав в трубке гудки, перевел дух. Зато есть теперь повод еще раз встретиться с матерью Акима Шевалье. Во-первых, надо отыскать ее рукопись, во-вторых, свой дневник. Когда-то начинающий оперуполномоченный Дмитрий Глазов вел дневник, куда записывал свои переживания. Грезил о славе великого сыщика, хотел написать впоследствии роман. Допустим: «Откровения оперуполномоченного». Либо: «Сто ночей в засаде». В засаде Глазов испытывал скуку, да и какая засада? Воришку на его же квартире поджидать? Дело Акима Шевалье было первым по-настоящему серьезным на его счету. И первым по-настоящему загадочным. Все остальное — типичная бытовуха. Никакой романтики.
Он нашел дневник. А потом мысленно обозвал себя ослом. Вот тебе и бытовуха!
Наткнулся на сделанные четыре года назад записи. Дело об убийстве Саши Молофеева. Которое он так и не сумел раскрыть. Ощутимый щелчок по носу нахальному мальчишке, щенку, возомнившему, что он матерый волк.
Глазов решил тогда поиграть в супергероя, утереть нос коллегам с Петровки. Ведь именно к нему пришла мать Саши Молофеева с жалобой.
И прежде чем переправить мнительную женщину к психиатру, он попытался собрать факты. И проанализировать. Теперь ему было стыдно об этом вспоминать. Столкнувшись с чем-то загадочным, мы тут же спешим перевести его в разряд обыденного.
В первую очередь Глазов подозревал родителей изнасилованной Молофеевым девушки, или кого-нибудь из членов ее семьи. Но у всех было железное алиби, причем подтвержденное людьми незаинтересованными, которых в сговоре заподозрить невозможно. Денег у родителей девушки не было. Чтобы заплатить наемному убийце. Меж тем, все было сделано чисто и профессионально. Парня убили в подмосковном лесу из пистолета с глушителем. Оружие нашли рядом с трупом. И место, и время, и оружие выбрано удачно. И погода: вскоре после убийства брызнул дождичек. Убийца был терпелив и осторожен.
Глазов пытался проследить: может, родители продали недвижимость и получили большую сумму денег? Либо заняли. Но нет, продавать им было нечего. Да и способных одолжить столько денег среди родственников и знакомых не было тоже. Версия отпала, другие тоже не подтвердились. А что касается американского фильма, это, что называется, к психиатру. И все вздохнули с облегчением.
Но неприятный осадок в душе остался у Глазова навсегда. Что, супергерой? Хотел ловить киллеров? Ну, лови! Только пускай сначала зубы вырастут. Глазов жестоко страдал и ругал себя тупицей. Тогда же в его дневнике появились сведения обо всех, причастных к этому делу, потому что Глазов дал себе слово к нему вернуться. И вернулся именно теперь, неожиданно для себя, и вовсе не за тем, чтобы поймать убийцу.
Как все поменялось! Теперь его интересовала мать изнасилованной девушки, которая, судя по фильму, и написала письмо Андре Никольски. Не ему самому, конечно, а тому защитнику несправедливо обиженных, который фигурировал в фильме. Где она взяла адрес и почему режиссер обратил внимание именно на этот случай, оставалось непонятным. Наверняка он получал десятки писем. Что его так заинтересовало в этом деле?
Глазов пытался понять психологию Акима Шевалье. Ведь он собирался ловить его «на живца». Поэтому вырвал из дневника нужные страницы и сунул их в карман. Там были адреса и номера телефонов.
Спланировав дневной маршрут, он решил первым делом заехать к родителям потерпевшей, а уж потом посетить Маргариту Эдуардовну. Семья Даши Петровой жила почти в самом центре Москвы, и Глазов не думал, что за три с небольшим года они куда-нибудь переехали.
…Однажды он уже здесь побывал. Глазов любил такие тихие дворики. Шумная столичная жизнь протекала близко, бурно, но мимо. Здесь же была тишина, на детской площадке поскрипывали карусели, выкрашенные свежей зеленой краской, звонко смеялись дети. В песочнице копались карапузы в трусиках и панамах, рядом, на скамеечках, сидели бдительные мамаши. Болтали друг с другом о том, о сем.
И работать здесь было легко. Дом старый, двор старый, все друг друга знают: кто уехал, кто приехал, кто женился, а кто недавно развелся.
Дмитрий сразу понял, что на него смотрят. Чужой, молодой, да еще и мужчина! Аварийная ситуация, в пору вызывать службу спасения! Женщины, сидящие на скамеечках, начали переглядываться.
Он чувствовал себя неловко, пока в одной из бдительных мамаш не признал Петрову Дашу. Честно говоря, с трудом. Глазов беседовал с Дашей, когда ей было семнадцать, и помнил ее перепуганной девчонкой, с выпирающими ключицами и огромными страдающими глазами на бледном лице. Тогда Дмитрий испытывал к ней острую жалость, прекрасно понимая, сколько же этой девочке досталось! И не мог допрашивать ее по все правилам, выуживать нужную информацию. Он и сам иногда краснел, задавая вопросы, что уж говорить о ней!
Тогда Даша ночи не досыпала, то и дело вставая к новорожденному ребенку. Родители ее работали целыми днями, чтобы прокормить семью, на семнадцатилетней девушке были и маленький ребенок, и домашнее хозяйство, и Дмитрию было стыдно, что он лезет со своими подозрениями и нескромными вопросами. Он быстренько от девушки отстал. А дело благополучно отправилось в архив.
Теперь же перед ним была уверенная в себе молодая особа: короткая стрижка, налившиеся щеки, модные брюки, под легкой кофточкой угадывалась пышная грудь. Словом, Даша цвела. По тому, как она оборвала разговор с соседкой и замерла, ожидая его, Дмитрий понял: узнала. Выходит, он не слишком-то изменился! Он подошел, улыбаясь, сказал:
— Здравствуйте, Даша. Прекрасно выглядите! Или вас теперь по отчеству называть? Дарья… А дальше как?
— Ой, да ладно! По отчеству! Да вы садитесь! — она подвинулась, и Глазов осторожно присел на краешек скамейки. Соседка покосилась на него, что-то сообразила и поднялась со словами:
— Пойду. Вовке спать надо. Пока, Дашунчик!
— Пока, пока! — помахала рукой Даша. — До вечера!
— А вам спать не пора? — спросил Дмитрий, провожая взглядом молодую мамочку. Очень даже ничего девушка. На Юлию немного похожа. Брюнетка.
— Мы уже большие. Нам уже три годика исполнилось, — пропела Даша. — Нам еще рано спать.
— И где вы там, в песочнице? — поинтересовался Дмитрий.
— Вон тот, в белой панамке и трусиках в голубой горошек. Сашунчик мой.
— Сашунчик? — удивился Глазов. Александром звали того самого Молофеева.
— А что? Надо же было как-то назвать? — пожала плечами Даша.
— Как вы живете, Даша? Все в порядке? — поинтересовался Дмитрий, прежде чем лезть со своими расспросами. Хорошо, что Даша знает его, как работника уголовного розыска, и теперь уверена, что Глазов пришел к ней по работе. Удостоверения не потребует, скрывать тоже ничего не будет. Но как бы за больное не задеть.
— Ой, да все хорошо! Замужем я, — гордо сказала она. — И муж у меня какой хороший! Зарабатывает прилично, — сообщила Даша, таинственно понизив голос. — На работу не надо устраиваться, все у меня есть.
— Да что вы? — искренне обрадовался Глазов.
— Да. Зимой мы с ним расписались. Теперь вот, второго жду, — и она легонько коснулась рукой живота. Теперь Глазов понял, откуда дветущий вид и круглые щечки. Перед ним была счастливая женщина: сидит дома, с ребенком, занимается домашним хозяйством, муж хорошо зарабатывает и хочет второго. Кто бы мог подумать, что она столько пережила!
— Мне неловко вспоминать… — замялся он. — Та давняя история. Выяснились новые факты, знаете ли. Нет, вы тут не при чем…
— Ах, это… — протянула она. — Вы про Молофеева? Сама дурой была. Я же его впустила! Знала ведь, что пьяные — они дурные. Папка мой такой же. Напивается чуть не каждый день. И как напьется — давай все крушить. Хорошо, мы его к Толику на квартиру переселили. Однокомнатная у него, да и пыльно там, душно, рядом завод. Папке не все ли равно?
— А ваша мама? — осторожно спросил Глазов. Собственно, ради этого он и пришел.
— Мама умерла, — все так же спокойно сказала Даша. — Полгода назад.
— Послушайте, я могу вас спросить? Об одной вещи?
— Конечно! — утвердительно кинула Даша.
— Ваша мама очень сильно тогда переживала. Ну как же: несовершеннолетняя дочь изнасилована, родила ребенка, жизнь загублена…
— Как же, загублена! — фыркнула Даша. — Ну, пошла бы я в торговый техникум. Куда она меня сватала. Или работать. А куда? В палатке торговать? А главное, я бы своего Толика не встретила. Знаете, какой он замечательный? И к Сашунчику моему — прямо как к родному! Говорит, хорошо, что у тебя ребенок есть. Знаю, какая ты хорошая мать и хозяйка. Вот. Я про маленьких детей все знаю. Сама Сашунчика вырастила, никто не помогал. И второго выращу, — уверенно закончила она, а потом вдруг добавила: — А может, это я так говорю, что его в живых давно нет? Сашки Молофеева? Если бы встречалась с ним иногда, может, и не забыла бы. А так… Умер он.
— Его убили, — мягко напомнил ей Глазов. — Собственно, поэтому я к вам и пришел. Ваша мама написала кому-то письмо, когда Александру Молофееву дали срок условно, да и то смехотворный. Не в Верховный суд, и вообще, не в официальные инстанции. Судя по всему, было какое-то объявление в газете. Не помните?
— Ах, да… Что-то было. — Даша задумалась. — Кажется, какой-то сумасшедший американский миллионер предлагал помощь всем, кто в ней нуждался. И адрес там был.
— В Америке?
— Нет, что вы! В Москве. Абонентский ящик такой-то. И все.
— Но почему вы решили, что это американский миллионер?
— Не знаю. Решила, и все. И вообще, я ничего не помню, — обиделась Даша. — Это мама вдруг взяла себе в голову, что надо написать. Она куда только не обращалась. Честное слово, даже мне надоело! Ну где можно сейчас найти справедливости? Смешно!
— Да, действительно, — согласился Глазов. — И вы не помните, что это была за газета, откуда она взялась, с кем встречалась ваша мама накануне убийства Александра Молофеева? Если встречалась?
— Да вы что? — возмутилась Даша. — Никакого отношения я к этому не имею! К его убийству! У меня все в порядке. Мама умерла полгода назад. Да и сказки все это. С чего это вдруг какой-то американец будет дурацкие объявления в газете давать? И помогать русским?
— Может быть, после вашей мамы остались какие-то бумаги… — заикнулся было Глазов. Он просто терялся перед этой новой, решительной Дашей Петровой. И та ответила резко и без всяких колебаний:
— Я все сожгла. Мне благотворительности не надо. Не верила в нее, и не верю. И попробуйте только напомнить обо всем этом моему мужу. Он не знает, что меня изнасиловали. Думает, что родила по глупости, да по девчоночьей бестолковой любви. Пусть так оно все и останется.
Глазов был полностью с ней согласен. Он уже понял, что придется поговорить с Юлией. О ее уехавшей в Канаду подруге. Даша встала со скамейки и крикнула:
— Саша! Сашенька! Иди ко мне! — и уже Глазову: — Извините, мы уходим. Ребенку пора спать.
Дмитрий спросил напоследок:
— Даша, вы фильмы американские любите?
— Я их вообще не смотрю! Только сериалы. Наши и бразильские. А Толику нравятся спокойные фильмы. Семейные. И комедии. До свидания.
Ушла, схватив за руку Сашунчика. Что тут поделаешь? У нее. нормальная семья, хороший муж, скоро будет второй ребенок. Глазов прекрасно знал этот тип семьи: здоровая, полноценная семья, где все отлично, так, как и должно быть. Все в идеале. Двое детей, квартира в центре, отец работает и получает хорошие деньги, мать домохозяйка. Выходные проводят вместе, выезжают за город на собственном автомобиле, или в зоопарк, в детские театры, в «Макдоналдс». Все, как положено: по праздникам открытки друзьям, звонки родителям, под Новый год корпоративная вечеринка на работе у мужа, ровные отношения со всеми знакомыми.