— Я не придумала. Я не знала, что ты жив, и никогда бы не узнала. И тем более не знала, что это ты убил Петю.
Показалось, что он ослышался. Какая чепуха! Когда-то он убил какого-то Петра, жестокого, бездушного человека, сломавшего жизнь прекрасной женщине Лизе. И была еще маленькая девочка Машенька, похожая на его дочь. На Зайку Шевалье. Как раз из-за девочки он и выбрал именно то письмо из десятков других. И получился самый талантливый фильм из тех четырех, что были сняты после смерти Салли. Хорошая работа.
— Я приехал, чтобы покарать убийцу, — напомнил он.
— Карай, — усмехнулась сестра.
— Имя, адрес? Или это был нанятый кем-то человек? Я все равно его отыщу. У меня есть деньги, много денег…
— Послушай, Аким, ты еще не понял. Это нелепое совпадение, не больше. Ты не виноват…
Наконец, в его голове произошел щелчок. Убивал другой, монстр, которого создали жестокие люди. Но и он пришел в ужас, когда понял, что натворил.
— А ребенок? Твой ребенок?
— Вот это я и хотела рассказать. Сядь, послушай. Ты можешь мне помочь.
Он все еще не понимал. Его вела по жизни Судьба, щедрая на несчастья и неожиданные подарки. Он умирал и оставался в живых, падал на самое дно, и оттого поднимался потом на высочайшие из вершин. Искал справедливости, и до этого, момента был уверен, что несколько раз находил ее. Все рушилось. Это были лишь ловушки Судьбы, которая вела свою игру. И смеялась над ним. Он сел играть против того, кто заранее знал, как лягут карты.
Сестра говорила тихо, но твердо, словно зная, что с ним иначе нельзя. Что просьбу он выполнит. Надо отдавать долги. Слова доходили, как сквозь вату.
— Гибель моего мужа ничего не решала. Я не любила его. Даже если бы ты сделал это нарочно, я бы тебя ни в чем не обвинила. Я любила совсем другого человека…
«Опять не меня», — подумал он.
— Муж фактически бросил меня, уйдя с головой в работу. Я долго терпела, и во мне накопилось столько потребности любить… Нет, не просто любить. А чувствовать, что я нужна, слушать те слова, что люди говорят друг другу, не боясь быть нелепыми и смешными. Он был очень молод, и мне казалось, что неиспорчен еще. Почти мальчик. Я верила, что единственная для него. А потом, когда погиб Петр, поехала к своему мальчику, не предупредив, и застала его со своей же подругой. Оказалось, что Ваня специализировался по женщинам моего возраста, замужним обеспеченным дамам.
Ему показалось: было что-то похожее. Да, конечно! Салли. И тот юноша, ее любовник, который был выслежен им с молодой девушкой.
И фильм. Только ради Салли он выбрал именно этот сюжет, и очень радовался, что настоящий герой оказался похож на ее юного любовника. Все они на одно лицо.
— Я снял про это фильм, — пробормотал он.
— Будь проклят твой фильм! — с чувством сказала Юлия. — Из-за него все! Зачем я стала смотреть все кассеты? Хватило бы одной. Но я весь год копила ненависть, а потом увидела актера, похожего на своего Ванечку, и пришла в бешенство. Все было слишком уж похоже, за исключением мелких деталей. Даже имя. И я тоже была беременна, когда узнала, что мой любимый — подлец. Альфонс, живущий деньгами обеспеченных женщин. Он всю жизнь мою разрушил. Я поссорилась с единственной подругой. Ревновала жутко, хотя уже понимала, что и она у Вани не одна. Потом потеряла ребенка. Столько лет лечилась, сохранила последнюю беременность дольше того срока, на котором случались выкидыши. Но не выдержала такого потрясения. Он смеялся надо мной с этой своей юной блондинкой. Ведь Пети уже не было. Я стала ему не нужна. Эта девчонка… Ужасная особа. Вульгарная. Но молодая. Ты понимаешь меня? Молодая. И не надо было моему Ване никаких детей. А это был его ребенок. Не Пети. Тому уже несколько месяцев было не до меня. Это был страшный год. Одиночество и состояние, близкое к полному отчаянию. Я подумывала о самоубийстве. Но понимала, что он все равно не заплачет, этот бездушный эгоист. Будет смеяться вместе со своей вульгарной блондинкой и радоваться, что так удачно от меня отделался. Я не хотела доставить такого удовольствия ни ему, ни ей. А потом пришел Митя. Я была ужасна в своих тренировочных штанах, разбитая и больная. Думала только о своем горе. Все случилось внезапно. Он оставил кассеты и ушел. И еще сказал, что хочет мне помочь найти человека, который совершил все четыре убийства. Мне было тоскливо, я стала смотреть фильмы, и все сложилось одно к одному. Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. У меня был пистолет. Я смотрела на актера, который играл в твоем фильме, и думала о Ване. А потом поехала и убила его.
— Юля… — беспомощно сказал он.
— Нет, ты послушай! Тогда я и не думала спастись. Было все равно, поймают меня или нет. Повезло, как всегда бывает в таких случаях. Свидетели путались в показаниях, номера и марки машины никто не запомнил. Я убила его у подъезда, у самых ступенек. Был вечер. Я села в машину и уехала. Никто не смог описать, как выглядела женщина. Очки и темные волосы. Скорее всего, парик. Меня допросили, как случайную знакомую Лебедева, и почти оставили в покое. Но милиция, конечно, копала. Я уже хотела признаться, но тут снова появился Митя. Понимаешь, что-то со мной произошло. Я почувствовала, что интересна ему. Он был женат, бедный мой мальчик. Впрочем, и сейчас женат. Но он так смотрел… Я уже научилась различать, где правда, а где ложь. Главное, что Митя молчал. Стеснялся, боялся показать, как я ему нравлюсь. И впервые за весь год я словно проснулась и захотела жить. Захотела этого страстно. И любви тоже захотела. Это было уже не ослепление, а нежность. Безумная нежность к этому мальчику. И я стала спасаться, как могла. Мне расхотелось в тюрьму. Я стала искать выход. Если бы Митя доказал, что существует серийный убийца, я была бы спасена. Слишком уж похожий сюжет. Впрочем, это не удивительно. Сколько нас, обманутых женщин, ходит еще по земле! Он старался, бедный мой мальчик. И я услышала тогда твое имя: Аким Шевалье. Сразу сказала ему, что это полный бред. Ты умер. Ты так убедительно умер тогда.
— Я… — начал было он, но Юлия оборвала:
— Не надо. Митя и так все знает. Мы вместе искали твои следы. Я не верила. Может быть потому, что для меня ты умер еще тогда, когда перестал отвечать на мои звонки и письма. Помнишь случайную встречу в магазине? Потом мы увиделись только на твоих похоронах, — горько усмехнулась она. — Я была там. Я знаю теперь даже, что за человек лежит в той могиле, на которую я не раз приносила цветы. Когда Митя доказал мне, что Андре Никольски — это Аким Шевалье, я сама хотела рассказать ему, что это мой сводный брат. Но тогда Митя мог с полным правом спросить, почему я не была с самого начала откровенна? Перестал бы мне доверять. Мне не хотелось никаких признаний, ничего из моей прошлой жизни, что могло бы его огорчить. Он хотел сделать все сам. Так гордился своим талантом, своими выдумками. Я потакала, как могла. Пусть думает, что он — самый гениальный сыщик на всем белом свете.
Это его любимая игрушка, жестоко ее отнимать. Я наконец-то была по-настоящему счастлива с ним. И любима. И за те два месяца, что мы прожили вместе в этом доме, привыкла к своему счастью. Оно мне дорого. Самое дорогое, что у меня осталось. И теперь я его теряю.
— Так тебя подозревают в убийстве? — хрипло спросил Аким Шевалье.
— Да. Вчера меня вызывал Мельников. На Петровку. Аким, он нашел нового свидетеля! Вернее, свидетель нашелся сам. Кто-то вернулся из длительной командировки и захотел дать показания. Они теперь знают, что это была моя машина. Знают ее марку и номер. Аким, я дам тебе пистолет.
— Зачем? — не понял он.
Юлия разволновалась. Заговорила быстро и бессвязно:
— Ну, как ты не понимаешь! Я скажу, что ты приезжал ко мне, просил мою машину. Я дала. Ты переоделся в женщину, нацепил солнцезащитные очки и парик. Ведь ты умеешь гримироваться! Ты же режиссер! Были сумерки, никого не удивит, что тебя приняли за женщину. Я стреляла, не выходя из машины. Никто не скажет, какого роста была женщина. Ты, мол, хотел, чтобы убийство Вани списали на одну из его любовниц. Где ты был в конце мая?
— Я, кажется, уезжал. Далеко. — Он почти понял, что от него хочет эта женщина. И теперь пытался ее оправдать. — Я был в путешествии. Искал себя. Жил один на берегу океана. Да, это был май. По календарю — май.
— Вот видишь, — обрадовалась она. — Тебя никто не видел! Ты вполне мог купить билет на самолет и полететь в Россию.
— Есть такая вещь, как таможня. Штампы в загранпаспорте.
— Ну, придумай что-нибудь! — отчаянно сказала она. — Скажи, что на этот раз летал по поддельному паспорту! У тебя же так много денег! Ты сам сказал! Думаешь, они будут копать? Искать доказательства? Главное, чтобы ты признался. Возьми мой пистолет. Все очень просто. Какая тебе разница, кем был тот парень, которого ты убил? Пусть он теперь будет Ваней Лебедевым.
— Какая разница? — машинально переспросил он.
— Ты болен, тебя будут лечить. В тюрьму тебя не посадят. У тебя много денег, и американское гражданство. Ты больше защищен, чем я. Поверь, у тебя будет новая, хорошая жизнь…
— Ты болен, тебя будут лечить. В тюрьму тебя не посадят. У тебя много денег, и американское гражданство. Ты больше защищен, чем я. Поверь, у тебя будет новая, хорошая жизнь…
Он понял только, что опять оказался не нужен. Снова нашелся кто-то. Чужой человек, враг. Заменившей его в сердце любимой женщины. Бедная маленькая сестренка! Надо было начинать с тебя!
— Хорошо. Дай мне пистолет, — согласился он. В конце концов, она права: одним трупом меньше, одним больше. Какая теперь разница?
— Правда? Ты мне поможешь? — Юлия откровенно обрадовалась. — Ну почему ты не пришел тогда ко мне? После пожара? После того, как вернулся в Москву? Я не могла понять, почему ты начал меня избегать… Вспомни папу. А нашу собаку? Бедная старая Альфа, она тебя все-таки узнала! Твои руки! Как странно! Хотя… Она так любила с тобой играть! Помнишь? После того, как умер папа, я взяла ее к себе. Да, он умер. Инфаркт. Ты ведь это знал? Аким, ты поймешь, какой это замечательный человек. Я о Мите, конечно. Милый, добрый, умный. Спаси нас. Нашу любовь. У тебя ведь тоже была когда-то любовь?
Он чувствовал, как опять начинает болеть голова. Эта проклятая мигрень! Она вернулась! Женщины всегда его обманывали. И предавали. Сначала Милена. Потом Салли. Зачем она умерла? Знала, что больна, и все равно привязала к себе, приковала, словно цепями. А потом оставила одного. Теперь Юлия. Позвала, сказала, что нужен ей. Спасать ее? Для какого-то Мити? Кто такой этот Митя?
Он ждал, когда она вернется. На улице по-прежнему шел дождь. Она вошла, мокрая, беспомощная, с несчастным лицом.
Он тихо попросил:
— Дай мне пистолет.
И протянул руку. Юлия покачала головой, упавшим голосом сказала:
— Его там нет. Нет пистолета. Ты понимаешь, что это значит?! Понимаешь?!
Нет пистолета? Ну и пусть. Какие мелочи! Она зарыдала, бросилась к нему на шею. Сама. Он обнял ее крепко, прижал к груди. Конвульсивно дрогнули руки. Погладил ее плечи, и пальцы невольно потянулись к беззащитной шее. Звуки внешнего мира опять доходили, словно сквозь вату. И в тот момент, когда пальцы его уже готовы были сомкнуться, раздалось негромкое:
— Здравствуйте. Я вам не помешал?
А ведь было сходство! В чертах лица, правильных, утонченных. И глаза… Если положить рядом фотографии Акима Шевалье и Юлии Шумовой. Что он и сделал, будучи в гостях у Маргариты Эдуардовны. Слушая историю подлеца-мужа, имевшего внебрачного ребенка на стороне. А нежный, впечатлительный Акиша еще ходил к ним в гости!
Глазов смотрел на них и хмурился. Ему не понравилось, как ведет себя режиссер. Но все, что он смог сказать, было:
— Здравствуйте. Я вам не помешал? Конечно, помешал! Опоздай он минут на пять,
и неизвестно, чем бы все это закончилось! Но голос постороннего человека подействовал. Никольский пришел в себя, вздрогнул, и руки его бессильно опустились. Юлия отстранилась и тут же накинулась на Глазова:
— Митя, зачем ты взял пистолет?! Митя?!
— Значит, это ты убила Ваню Лебедева? А меня наняла, чтобы во всем обвинили вот его, — Глазов кивнул на режиссера, который с недоумением разглядывал свои руки. Сжимал и разжимал пальцы, будто проверял, слушаются они его или нет? Руки слушались, Никольски кивнул удовлетворенно и посмотрел на Глазова.
— Митя? — уточнил он.
— Дмитрий Глазов. А вы Аким Шевалье, тире Андрей Никольский? Или Андре Никольски? Имя у вас есть?
Он разглядывал Никольского с непонятной брезгливостью. А хорошо поработали граждане пластические хирурги! Вблизи его лицо похоже на маску из латекса. Из-за пересаженной кожи? Возможно! Но впечатление оставалось неприятное. Это было нечеловеческое лицо. Мимика его была небогатой. Зато глаза…
Казалось, они одни и жили на этом странном лице. И в них была ненависть.
— Где пистолет? — спросил Андре Никольски.
— В надежном месте, — по-детски ответил Глазов.
— Митя, ты же веришь, что я тебя люблю? — с надрывом спросила Юлия.
— Ты меня обманывала. С самого начала обманывала. Пользовалась, как щитом. Выйди, я хочу поговорить с твоим братом.
— Это я всех убил, — заявил режиссер. — Я. Взял у Юли машину. И пистолет спрятал тоже я.
— Где? — тут же спросил Дмитрий. Никольски молчал. Откуда ему было знать, что пистолет был спрятан в собачьей будке? И он повторил: — Юля, выйди.
— Она останется, — сказал Никольски.
— А по какому праву ты здесь распоряжаешься? — А ты?
— Да ведь это я все раскопал! Я вел расследование, носился, как угорелый! А меня обманули!
— И что? Хочешь ее посадить?
— Тебя — да! — отрезал Глазов.
— Ну? — Никольски глядел ему в лицо, не отрываясь.
— Да пошли бы вы оба!
Глаза в прорезях резиновой маски сверкнули:
— Не надо горячиться. Давай поговорим, как разумные люди. Я устал от такой жизни. Меня изматывают ночные кошмары. Ты все время шел по моим следам, ты знаешь обо мне все. Думаешь, я не заслужил права убивать?
— Бред какой-то, — не выдержал Глазов. — Ты — маньяк!
— Вместо того, чтобы в тюрьму меня сажать, лучше бы помог. У меня есть деньги. Много денег. Что такое твоя работа? А вот если ты нам поможешь… Не только мы скажем тебе спасибо. Сколько людей нуждается в помощи? А? Я дам тебе свою кредитную карту. И напишу код. На счету лежит крупная сумма. Ты можешь снять ее. Хоть всю. Все деньги. Это большие деньги. Только оставь ее в покое.
И Никольски кивнул на сестру. Глазову стало стыдно. Разве не ради этого он влез в историю? Разве не из-за денег? И вот добился своего. Звучат фанфары. Только марш отчего-то похоронный.
— То есть… Что ты понимаешь под словом оставить?
— Оставить — это значит исчезнуть из ее жизни. Совсем.
— Аким! — крикнула Юлия.
— Не мешай. Разве ты не видишь, что он тебя не любит? Раз торгуется.
— И что? — спросил Глазов. — Я должен чувствовать себя виноватым? Да по-моему, я из нас троих самый порядочный!
— Аким прав: уходи, — устало сказала Юлия. И села в плетеное кресло, обхватив голову руками.
— А что будешь делать ты? — спросил Глазов у Андре Никольски.
— К матери поеду.
— К матери? На хутор?
— Вот видишь. Ты все понял, — усмехнулся Никольски. — Мне надо поговорить с ней. Я верю в ее мудрость. Дай мне лист бумаги, я все напишу.
— Напишешь?
— Мне так проще. Письменное признание во всем. При свидетелях и за моей подписью. Пусть Юлия отвезет это тому человеку, который ее допрашивал, а я поеду к матери. Не сбегу, не беспокойся. Куда мне бежать? Я не хочу, чтобы моя сестра села в тюрьму. И ты этого не хочешь.
— Не хочу, — согласился с ним Глазов.
— Отдай мне пистолет, — Никольски протянул руку.
— Сначала с ней поговорю.
— Она же для тебя все это делала! Неужели не понял?
— Ну, убила-то она не для меня. Ты садись, пиши. Лучше в доме. Оставь нас одних.
Юлия медленно поднялась из кресла:
— Я покажу, где письменный прибор. И бумага. Они ушли в дом. Дмитрий ждал, собираясь с мыслями. Минут через пять она вернулась. Встала на пороге, словно не решалась войти. Он медленно сказал:
— Все будет так, как ты хотела. Я отдам ему пистолет и никому не скажу, где и когда его нашел.
— И что дальше?
— А разве мало?
— Аким прав: ты меня не любишь.
— А ты?
— Я — да.
— Насмешила! Хорошенькая любовь! У меня даже слов нет!
— Ну что мне, умереть, чтобы это доказать?
— Зачем же? Жить. Ты получила то, что хотела. Убила своего любовника, заставила меня поверить, будто это сделал другой человек. Я, в свою очередь, заставлю поверить в твою версию остальных. Можешь спланировать еще какую-нибудь пакость. У тебя хорошо получается. Только с кем-нибудь другим, не со мной. С меня довольно. Да Светка лучше! Права она была! Ты — это страшно! Режиссер-то, по крайней мере, сумасшедший! Но ты-то нормальна! И делаешь это в здравом уме и твердой памяти! Используешь людей! Да ты ничем не лучше своего мужа — покойничка! Вы друг друга стоили! Теперь я это понял!
— Значит, ты вернешься к жене?
— Да.
— Митя… — она беспомощно моргнула. — У тебя пуговица на рубашке оторвалась. Давай я ее пришью.
— Жена пришьет, — усмехнулся Глазов.
— Аким долго будет писать?
— Надеюсь, я успею собрать свои вещи.
— Надеюсь, это не из-за денег. — Что?
— Не из-за денег, которые он тебе пообещал. Или я по-прежнему ошибаюсь в людях.
Он не ответил, направился к двери. Она молча отстранилась, пропустила. Глазов отправился в комнату, собирать вещи. Андре Никольски сидел за столом. Писал. Глазов прошел в ванную комнату, взял с полочки свою зубную щетку, бритвенный прибор…
…Никольски закончил писать. Глядя, как он запихивает в сумку свитера, усмехнулся:
— Правильное решение. Ну, в подробностях ты сам как-нибудь. Держи, — и протянул Дмитрию исписанные листки бумаги. — А вот это лично для тебя.
Это была кредитная карта. И согнутый пополам листок бумаги. Дмитрий развернул его, уставился на цифры. Это был код и сумма, лежащая на счету. У него пересохло в горле.