– Мама! – воскликнула Нина. – Я сама думаю за себя.
Мать перевела спокойный безжалостный взгляд с пастора на Нину и задала вопрос, который всегда будет лежать между нами:
– Чтобы не запутаться, уточни: когда ты сейчас сказала «мама», имела в виду меня или Сару? – Пастор заерзал и потянулся за шляпой, но мать продолжала: – Как я уже сказала, ваше преподобие, я просто не знаю, как уменьшить нанесенный вред. Пока обе живут под одной крышей, для Ангелины надежды нет.
Мать проводила его преподобие до двери, тем временем пошел сильный ливень. Нина сидела, прильнув ко мне, но я подняла ее на ноги, и мы заспешили вверх по лестнице.
* * *В комнате я отвернула покрывало, и Нина легла на кровать. Ее лицо на полотняной наволочке казалось странно-застывшим. От дождя стало темно, и она вглядывалась в окно мерцающими глазами. Под моей рукой поднималась и опускалась ее спина.
– Ты думаешь, мама отошлет меня? – спросила она.
– Я этого не допущу, – заверила я сестру.
Правда, если бы мать вознамерилась отослать Нину, я совершенно не представляла, как ей помешать. Непокорную девочку вполне могли отправить в пансион или на плантацию нашего дяди в Северную Каролину.
Подарочек– Разве Господь не избавил Даниила? – выкрикивал Денмарк Визи.
И вся церковь отвечала:
– Теперь он пришел за мной.
Нас набилось сотни две. Я сидела сзади, на своем обычном месте. Люди оставляли его для меня, говоря:
– Это место Подарочка.
Уже четыре месяца я ходила на проповеди, но ни слова не услышала о матушке, зато узнала больше госпожи о людях, которых избавил Господь.
– Абрам, Моисей, Самсон, Петр, Павел, – выпевал мистер Визи. Все стояли, хлопали в ладоши и выкрикивали, размахивая руками:
– А теперь он придет за мной!
Я стояла в самой гуще народа и подпрыгивала на месте, как в детстве, когда пела про море.
Нашим пастырем был свободный чернокожий по имени Морис Браун. Он говорил, что, когда мы приходим в такое состояние, в нас вселяется Святой Дух. Мистер Визи, один из его четырех помощников, возражал, что это не Святой Дух, а надежда. Что бы это ни было, оно прожигало в груди дыру.
В церкви была ужасная духота. По лицам струился пот, одежда намокла, и мужчины открыли окна. С улицы врывался свежий воздух, а наши голоса вырывались наружу.
Когда мистер Визи перечислил всех людей из Библии, которых освободил Бог, он пошел вдоль скамей, выкрикивая имена.
Пусть Господь избавит Роллу.
Пусть Господь избавит Нэнси.
Пусть Господь избавит Неда.
Если он называл твое имя, тебе казалось, оно улетает прямиком на небеса и попадает к Господу. Пастор Браун говорил: «Будьте осторожны, небеса окажутся такими, какими вы их вообразите». Себе он воображал на небесах Африку до появления рабства: любая еда и желанная свобода – и ни одного белого. Если мама умерла, у нее должен быть большой красивый дом и госпожа в услужении.
А вот мистер Визи не любил разговоров о небесах. Твердил, что так ведут себя трусы: мечтают о будущей жизни, словно сегодняшняя ничего не стоит. В этом я была с ним согласна.
Даже когда я пела и скакала, как сейчас, какая-то часть меня оставалась спокойной, подмечая все, что он говорит и делает. Я была птичкой, которая следит за котом, кружащим около дерева. Теперь волосы мистера Визи местами свалялись в белые комки, но в остальном он выглядел как прежде. Так же хмурился, такими же острыми были его глаза, такими же мощными – руки и такой же необъятной – грудь.
Я так и не собралась с духом поговорить с ним. Люди боялись Денмарка Визи. Я в шутку говорила себе, что в конечном итоге пришла в африканскую церковь за Господом. Так или иначе – что я надеялась узнать о матушке?
Никто не услышал цокота конских копыт. Мистер Визи распевал новый гимн: «Иисус Навин сражался за Иерихон, и стены его обрушились». Главный помощник, галла Джек, бил в барабан, а мы все топали ногами в такт: «Иерихон, Иерихон».
Потом двери с силой распахнулись, и руки галла Джека замерли, песнопение затихло. Мы в замешательстве смотрели по сторонам, а городские стражники встали вдоль стен, в проходе, по одному у каждого окна и четверо – у двери.
Главный стражник, с бумагой в одной руке и мушкетом в другой, вышел вперед.
– Что это значит? – вопросил Денмарк Визи рокочущим басом. – Это дом Господа, и вам тут не место.
Стражник, недолго думая, ударил мистера Визи в лицо прикладом ружья. Минуту назад мистер Визи распевал «Иерихон», а теперь лежал на полу окровавленный.
Послышались крики. Другой стражник стрельнул вверх, на нас посыпались опилки, запахло дымом. В ушах у меня стучало, и когда главный стражник зачитывал ордер, мне казалось, он вещает со дна высохшего колодца. Он сказал, что люди, живущие рядом с церковью, жалуются на нас, обвиняя в нарушении общественного порядка.
После засунул бумагу в карман:
– Вас отведут в караулку, а утром назначат подходящее наказание.
В дальнем конце комнаты зарыдала женщина, повсюду слышалось испуганное бормотание. Мы знали, что такое караулка: в ней держали злоумышленников, белых и черных, пока не решат, что с ними делать. Белые оставались там до слушания дела, а чернокожие – до тех пор, пока владельцы не заплатят штраф. Надо было молиться Богу, чтобы хозяин не оказался скупым, потому что, если он отказывался платить, раба отправляли в работный дом для отработки долга.
На небе светила бледная луна. Нас собрали в четыре гурта и погнали по улице. Какой-то раб запел: «Разве Господь не избавил Даниила?» – но стражник велел ему заткнуться. С этого момента стало тихо, если не считать цоканья лошадиных копыт да хныканья ребенка, которого мать несла на спине. Я вытягивала шею, пытаясь увидеть мистера Визи, но его нигде не было. Потом я заметила на земле свежие темные пятна и поняла, что он идет впереди.
* * *Мы провели ночь на полу в камере – мужчины и женщины в общей куче, всем приходилось мочиться в одно ведро, стоящее в углу. Какая-то женщина полночи кашляла, а двое мужиков начали тузить друг друга, но в основном все сидели в темноте, задремывая и снова просыпаясь. Один раз я проснулась от плача того же ребенка.
Когда рассвело, стражник с волосами до плеч принес ведро воды с ковшом, и мы по очереди пили, а в животах у нас урчало от голода. Потом мы стали ожидать своей участи. Мужчина из нашей камеры, которого шесть раз забирали в караулку, рассказал нам, что к чему. Штраф – пять долларов, если хозяин не платил, ты получал двенадцать плетей в работном доме или, хуже того, тебя отправляли на колесо-топчак. Я не знала, что это такое, а мужчина не объяснил, сказал только, что надо молить Бога о плети. Потом он приподнял рубашку – его спина вся была в бороздах, как шкура аллигатора. Меня чуть не вытошнило.
– Мой хозяин никогда не платит, – объяснил он.
Утро тянулось вечно, а мы все ждали и ждали. Я думала только о спине этого мужчины и о том, куда подевали побитого мистера Визи. От жары плавился воздух, воняло кислятиной, и снова кричал ребенок. Кто-то спросил:
– Почему бы тебе не покормить ребенка?
– У меня нет молока, – ответила мать.
А другая женщина, с пятнами на платье, сказала:
– Эй, дай мне ребенка. Мой сейчас дома, и молоко пропадает.
Она вытащила коричневую грудь, молоко так и текло из соска, и ребенок вцепился в нее.
Вернулся длинноволосый стражник.
– Слушайте внимательно, – сказал он. – Те, чьи имена я назову, могут идти домой.
Мы все поднялись на ноги. Я твердила себе: «Рабов Гримке никогда не посылали в работный дом. Никогда».
– Сет Бол, Бен Прингл, Тинни Элстон, Джейн Брютон, Аполлон Ратледж…
Он все читал и читал, и вот остались только я, мужчина с рубцами на спине, мать с ребенком и еще горстка людей.
– Если вы все еще здесь, – продолжил стражник, – значит ваши хозяева решили, что работный дом благотворно на вас повлияет.
Какой-то мужчина сказал:
– Я свободный чернокожий, у меня нет хозяина.
– Если у тебя есть документ, можешь сам заплатить штраф, – ответил стражник. – А если заплатить не в состоянии, то вместе с прочими отправишься в работный дом.
Я искренне удивилась:
– Мистер, мистер! Вы не назвали меня. Я Хетти. Хетти Гримке.
В ответ он хлопнул дверью.
* * *Колесо-топчак хрупало и скрежетало зубами – это было слышно из-за закрытой двери. Человек из работного дома, погоняя палкой, привел двенадцать рабов на верхнюю галерею. За мной шел Денмарк Визи, с разбитым лицом и заплывшим глазом. У него единственного на руках и ногах были кандалы. Он шаркал ногами, и цепь скрежетала и звенела.
Когда он споткнулся на ступенях, я сказала ему через плечо:
Когда он споткнулся на ступенях, я сказала ему через плечо:
– Осторожней. – И прошептала: – Как вышло, что вы не заплатили штраф? Разве у вас нет денег?
– Что бы они ни сделали с остальными, это касается и меня, – ответил он.
Я подумала про себя: «Мистер Визи вообразил себя Иисусом, несущим крест, и, сдается мне, все из-за того, что у него нет с собой пяти долларов на штраф». Впрочем, он мог и добровольно разделить участь товарищей по несчастью. Человек он был заносчивый и гордый, но с добрым сердцем.
Мы поднялись на галерею и посмотрели сверху на ожидавшее нас орудие пытки, после чего, скорчившись, сели на пол.
Надсмотрщик прикрепил цепь мистера Визи к железному кольцу и велел нам внимательно смотреть на колесо, чтобы понять, что надо делать. Мать с малышом за спиной обратилась к надсмотрщику:
– Кто присмотрит за моим ребенком, пока я буду там, внизу?
– Ты думаешь, у нас есть люди, которые будут нянчиться с твоим отпрыском? – бросил он.
Она склонила голову, а ребенок смотрел через ее плечо широко открытыми глазенками. Я отвернулась.
Колесо-топчак представляло собой вращающийся барабан в два человеческих роста, со ступеньками. На него как можно быстрее вскарабкивались двенадцать человек, заставляя колесо вращаться. Люди держались за поручень, он проходил поверху, и к нему привязывались запястья рабов. В мельнице внизу размалывалось зерно. Рядом расхаживали чернокожие надсмотрщики с кнутами из воловьей кожи, и, когда колесо замедлялось, они до крови стегали несчастных людей по спинам и ногам.
Мистер Визи разглядывал меня здоровым глазом:
– Где я мог тебя видеть?
– В нашей церкви.
– Нет, где-то еще.
Я могла бы обрушить на него правду, но мы оба оказались во рве со львами, как Даниил, и Господь покинул нас.
– Где же то спасение, с которым должен прийти Господь? – спросила я.
Он фыркнул:
– Ты права, единственное спасение – то, которое мы сами обретаем для себя. У Бога нет иных рук и ног, помимо наших.
– Это не говорит в пользу Бога.
– В нашу пользу это тоже не говорит.
Внизу зазвенел колокольчик, и челюсти колеса остановились. Надсмотрщики развязали запястья рабов, и те слезли по лестнице на пол. Некоторые были настолько измотаны, что их пришлось оттаскивать.
Надсмотрщик отстегнул мистера Визи от кольца в полу:
– Поднимайся. Твоя очередь.
СараПокалеченная нога Подарочка лежала на подушке, а Тетка прикладывала к ране листья подорожника. По запаху, витавшему в воздухе, я определила, что рану обработали поташом и уксусом.
– Пришла мисс Сара, – сказала Тетка.
Голова Подарочка моталась из стороны в сторону, но глаза оставались закрытыми. Недавно приходил аптекарь и дал ей для успокоения настойку опия.
Я заморгала, чтобы удержать слезы, так жалко было смотреть на нее, но боль причиняло и чувство вины. Я не знала, что ее арестовали и что мать решила подвергнуть ее мучениям работного дома. Поначалу я даже не заметила отсутствия Подарочка. Не верни я матери право владения Подарочком, этого никогда бы не случилось. Я понимала, что Подарочку будет хуже с ней, и все-таки вернула ее. Эта моя ужасная лицемерная праведность!
Сейб привез Подарочка домой в экипаже, пока я была на занятиях по изучению Библии. Изучение Библии! Стыдно вспоминать, как я разбирала стихи из тринадцатой главы Послания к Коринфянам: «Будь у меня все знание и вся вера – без милосердия я ничто».
Я заставила себя взглянуть на Тетку:
– Как ее рана?
Вместо ответа та сняла зеленые листья. Ступня Подарочка под неестественным углом вывернулась внутрь, и от лодыжки до мизинца шла глубокая открытая рана. Сквозь примочку проступали капли яркой крови. Тетка промокнула кровь салфеткой, наложила листья.
– Как это случилось? – спросила я.
– Ее послали на колесо-топчак, говорят, она соскользнула с него, и ступня попала под колесо.
Недавно в «Меркьюри» появился очерк о новой чудовищной машине под заголовком «Более изобретательное наказание». Предполагалось, что в первый же год город получит от нее прибыль в размере пятисот долларов.
– Аптекарь сказал, нога не сломана, – проговорила Тетка. – Но порваны связки, и она останется калекой. Помяните мое слово.
Подарочек застонала, потом невнятно забормотала. Я взяла ее за руку, подивившись худобе этой руки и тому, что ее ступню не раскрошило на мелкие кусочки. Она лежала такая маленькая, но уже непохожая на ребенка. Неровно подстриженные волосы отросли на дюйм. Под глазами появились небольшие круги, а на лбу – морщинки. Она превратилась в маленькую старушку.
Она вновь попыталась заговорить, веки ее затрепетали, но глаза не открылись. Я наклонилась к ее губам.
– Уходи, – прошипела она. – Уходи. Прочь.
* * *Позже я скажу себе, что ее рассудок был затуманен опиумом. Она не понимала, что говорит. Или, быть может, выразила собственное желание уйти прочь.
Подарочек не выходила из комнаты десять дней. Тетка и Фиби приносили ей еду и ухаживали за ногой, а Гудис в ожидании новостей постоянно торчал на ступеньках заднего крыльца. А вот я не приходила, опасаясь, что ее слова все же адресовались мне.
Мне по-прежнему запрещалось посещать отцовский кабинет, и я заглядывала в него лишь изредка. Когда же Подарочек пошла на поправку, я заскочила туда и взяла две книги о морских приключениях – «Путешествие пилигрима» Баньяна и «Бурю» Шекспира, – которые ей должны были особенно понравиться, оставила их под дверью, постучала и поспешила уйти.
В то утро, когда Подарочек встала после болезни, мы, Гримке, завтракали в столовой. Осталось лишь четверо детей, которые еще не женились или не уехали учиться, – Чарльз, Генри, Нина и, разумеется, я, рыжеволосая девица. Мама сидела во главе стола на фоне подвесной шелковой ширмы с нарисованным вручную жасмином, который окружал ореолом ее голову. Она повернулась к окну, и рот ее раскрылся от удивления. Подарочек шла через двор к дубу, опираясь на деревянную трость, чересчур для нее длинную. Неуклюже двигаясь, она подавалась вперед, приволакивая правую ногу.
– Она ходит! – воскликнула Нина.
Я отодвинула стул и вышла из-за стола, Нина вскочила за мной.
– Вам не разрешили выйти! – молвила мать.
Мы даже не взглянули на нее.
Подарочек стояла на островке изумрудного мха под распускающимся деревом. На земле остались следы ее волочащейся ноги, и я ступала по ним, как по чему-то священному. Когда мы подошли, она обматывала вокруг ствола новую красную нить. Я не понимала странного ритуала, но тем не менее он продолжался многие годы.
Мы с Ниной подождали, пока Подарочек не вынет из кармана ножницы и не отрежет полинявшие старые нити. Некоторые зацепились за кору. Она потянула за них, трость выскользнула из рук, и она ухватилась за ствол.
Нина подняла трость и протянула Подарочку:
– Болит?
Подарочек скользнула взглядом по Нине, посмотрела на меня:
– Теперь уже не сильно.
Нина, не смущаясь, присела на корточки, чтобы рассмотреть раздутую ступню Подарочка и появившийся сверху странный бугорок. Ботинок на этой ноге был без шнурка.
– Мне очень жаль, что так вышло, – сказала я. – Мне так жаль.
– Я прочитала, что смогла, в книгах, которые ты принесла. И у меня появилось занятие, пока я лежала.
– Можно потрогать твою ногу? – спросила сестра.
– Нина, – с упреком сказала я, и вдруг поняла: это тот кошмар, который ей снится с детства, – тайный ужас работного дома.
Кажется, Подарочек поняла тоже.
– Разумеется, можно, – сказала она.
Нина провела пальцем по шраму, рдевшему на коже Подарочка. Нас окутывала тишина, и я посмотрела вверх на листочки, распускавшиеся на ветках, как маленькие папоротники. Я почувствовала, что Подарочек смотрит на меня.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросила я.
Она рассмеялась:
– Нужно ли мне что-нибудь? Ну давай посмотрим.
Ее суровые глаза пылали желтым огнем.
Она перенесла зверство, которое я не могла себе вообразить, и в ее душе остался более глубокий шрам, чем на искалеченной ноге. В безжалостном смехе я уловила интонации ее матери. Она вдруг показалась мне опасной – такой, как ее мать. Однако Подарочек была рассудительнее и осторожнее Шарлотты, и это тревожило еще сильнее. На меня накатила волна предчувствия, предвестник надвигающейся темноты, но потом все прошло.
– Я просто имела в виду…
– Знаю, что ты имела в виду. – Она смягчила тон.
Выражение гнева стерлось с ее лица, и мне на миг показалось: она сейчас заплачет. Ее слез я не видела никогда, даже когда пропала Шарлотта.
Вместо этого она повернулась и пошла к кухонному корпусу, сильно наклонившись влево. Ее суровость огорчила меня не меньше, чем хромота. И только когда Нина обняла меня за талию и притянула к себе, я поняла, что тоже наклоняюсь вбок, как Подарочек.