— Все? А не смог бы ты закрыть глаза и представить себе что-то вроде фото? — полушутя спросил Адлер.
— Прошу прощения, детектив, — с улыбкой ответил Джон и пожал плечами. — Будь я ясновидящим, давно бы зарабатывал на бегах, ставя на правильных лошадок. Но, увы…
— Неправда, будь это так, тебя бы не показывали по телевидению.
— Если бы нас всех показывали по ТВ, мы бы раскрывали все эти преступления в течение часа, — парировал Элвуд. — Из-за этого телевидения народ не может набраться терпения и требует от нас результатов — как говорится, вынь да положь, а ведь с момента убийства прошло всего два дня. Нет, ну как будто вся страна живет по расписанию телепрограмм!
— Кстати, раз уж зашла речь о телевидении… — произнес Хэмилл, держа в руках видеокассету. — У меня есть запись пресс-конференции.
Телевизор со встроенным видеомагнитофоном стоял на металлической тележке во главе стола. Хэмилл вставил кассету. Все тотчас уселись поудобнее и приготовились взглянуть, что будет на пленке. По просьбе Куинна среди прочих операторов местных телестудий незаметно поместили видеотехника из отдела по борьбе с тяжкими преступлениями, чтобы он снимал не само событие, а собравшуюся публику.
Камера скользила по лицам присутствующих — репортеров, полицейских, фотографов. Где-то на заднем плане звучали голоса мэра, шефа Грира и окружного прокурора. Куинн смотрел на экран, пытаясь заметить хотя бы малейшие изменения в выражении человеческих лиц — промелькнувший в глазах блеск, играющую в уголках рта улыбку. Его внимание было приковано к людям на периферии толпы, к тем, кто оказался на конференции случайно или по стечению обстоятельств.
Куинн искал глазами некое едва уловимое нечто, которое не могло ускользнуть от его зорких глаз. Он был почти уверен, что убийца вполне мог стоять в толпе ничего не подозревающих горожан, и практически не сомневался, что в какой-то миг глядел в его лицо. Осознание этого наполнило досадой и разочарованием. Этот маньяк вряд ли бросается в глаза. Он не будет суетиться, не станет — в отличие от непрофессионалов — стрелять глазами туда-сюда, не выскажет признаков внутреннего напряжения, беспокойства. Он убил как минимум трех женщин, и это ему сошло с рук. Полиция не имеет никаких зацепок. Ему не о чем беспокоиться. И он это прекрасно знает.
— Итак, — сухо произнес Типпен, — я не вижу никого, кто принес бы с собой запасную голову.
— Вполне может быть, что в этот момент мы смотрим ему в глаза и не узнаем, — ответил Ковач, нажимая кнопку на пульте дистанционного управления. — Но как только у нас появится подозреваемый, мы сможем еще раз просмотреть эту запись.
— Если не ошибаюсь, сегодня мы получим от свидетельницы фоторобот, верно, Сэм? — спросил Адлер.
Уголки рта Ковача слегка поехали вниз.
— Хотелось бы надеяться. Мне уже по этому поводу звонили и шеф, и Сэйбин. И они не отвяжутся, пока не получат портрет.
Ковача можно было понять. Основная ответственность за расследование лежала на нем. И если что, первым будут чихвостить его.
— А пока, — продолжил он, — давайте распределим поручения и возьмемся за дело, прежде чем Коптильщик подбросит нам что-нибудь свеженькое.
Дом Питера Бондюрана, построенный в тюдоровском стиле, с видом на озеро Островов, был огромен и со всех сторон огорожен высоким железным забором. То там, то здесь на просторной лужайке росли деревья, голые в это время года. Одна стена полностью увита плющом, сухим и бурым, как и деревья. Всего лишь несколько миль от центра Миннеаполиса — и уже совершенно другой мир. Впрочем, он тоже нес в себе отпечаток паранойи большого города — и забор, и железные ворота украшали грозные бело-голубые знаки, предупреждавшие, что и дом, и прилегающая территория контролируются профессиональной охранной компанией.
Куинн постарался зафиксировать в памяти эту картину, одновременно отвечая на звонок мобильного телефона. В Блэкбурге, штат Виргиния, задержан подозреваемый в похищении ребенка, и теперь местное отделение просило совета относительно стратегии допроса. Боже, можно подумать, что он настоящий гуру. Впрочем, на вопросы Джон отвечал, словно именно так оно и есть. Нет, конечно, он слушал, соглашался, вносил предложения, однако постарался закруглиться как можно скорее, чтобы сосредоточить внимание на новом расследовании.
— Смотрю, вас рвут на части, — заметил Ковач, сворачивая с шоссе на подъездную дорогу. Еще миг, и скрипнули тормоза, а Ковач нажал кнопку переговорного устройства. Бросив взгляд мимо Куинна, он отметил, что по обе стороны улицы выстроились фургоны телевизионщиков. Сидевшие в них в упор рассматривали их машину.
— Чертовы стервятники.
— Слушаю вас, — донесся голос из переговорного устройства.
— Джон Куинн, агент ФБР, — напыщенно произнес в микрофон Ковач и хитро посмотрел на спутника.
Ворота открылись и, как только они въехали, закрылись снова. Телерепортеры даже не сдвинулись с места, никаких поползновений юркнуть вслед за ними внутрь. Типично для Среднего Запада, подумал Джон. А ведь в стране найдется немало мест, где репортеры взяли бы дом штурмом, потребовали бы ответы на вопросы с таким видом, как будто имеют на это полное право, даже если им понадобилось бы растерзать на мелкие кусочки и растоптать душевные страдания родных и близких несчастной жертвы. Куинн не раз имел несчастье становиться свидетелем таких сцен. Он видел жадных до славы репортеров, готовых ради информации копаться в чужом мусоре, чтобы затем превратить найденные обрывки в броские заголовки. Видел, как они, словно гиены, сбегались на чужие похороны.
Рядом с домом на подъездной дорожке стоял отполированный до мраморного блеска черный «Линкольн Континентал». Ковач припарковал свой неказистый грязно-коричневый «Форд» рядом с роскошным авто и выключил двигатель. Впрочем, мотор жалобно дребезжал еще с полминуты.
— Кусок дешевого дерьма, — пробормотал Ковач. — Двадцать два года в полиции, но мне положена самая старая развалюха. И знаешь почему?
— Потому что не целуешь задницу кого нужно.
Ковач хохотнул.
— Я не целую тех, у кого впереди болтается член, — ответил он и негромко усмехнулся, затем, порывшись в куче мусора на сиденье, извлек небольшой диктофон и протянул Куинну. — На тот случай, если наш миллиардер вновь откажется говорить со мной. По законам Миннесоты, согласие на запись может дать лишь один из участников разговора.
— Да, ничего себе закон… И это в штате, где полным-полно демократов.
— Мы — народ практичный. Нам нужно поймать преступника. Возможно, Бондюран знает что-то такое, чего он сам до конца не понимает. Или скажет то, что ты поймешь не до конца, потому что не здешний.
Куинн засунул магнитофон во внутренний карман пиджака.
— Цель оправдывает средства.
— Кому, как не тебе, это знать.
— Пожалуй.
— Скажи, а тебя это не достает? — неожиданно спросил Ковач, когда они выходили из машины. — Разыскивать каких-то серийных убийц, похитителей детей и прочую гнусь, и так изо дня в день… Лично меня это уже конкретно достало. По крайней мере, некоторые из трупов, что выпали на мою долю, можно сказать, сами напросились, чтобы их пристукнули. Скажи, как ты с этим справляешься?
«Никак». Ответ возник на автомате, но не был озвучен. Потому что Джон никак не справлялся. Не было необходимости. Он просто засовывал все эти убийства и похищения в огромную черную яму внутри себя — и молил всевышнего, чтобы та не переполнилась выше краев.
С озера дул ветер, и поверхность воды казалась похожей на ртуть, а по мертвой лужайке летали сухие листья. Куинн и Ковач зашагали к дому. Ветер трепал полы их плащей. Небо казалось грязной периной, из которой на город сыпался серый пух.
— А я пью, — честно признался Ковач. — Курю и пью.
У Куинна в уголках рта промелькнула усмешка.
— И увиваешься за женщинами?
— Не-е-ет, с этим делом завязал. Дурная привычка, вот что это такое.
Дверь открыл Эдвин Нобл. Слизняк с дипломом юриста. Увидев Ковача, супруг мэра моментально изменился в лице.
— Специальный агент Куинн, — произнес он, когда оба детектива прошли в облицованный красным деревом вестибюль. С потолка второго этажа на цепи свисала массивная кованая люстра. — Что-то я не припомню, чтобы вы упоминали сержанта Ковача, когда звонили мне.
Джон сделал невинное лицо.
— Неужели? Сэм предложил подбросить меня, ведь я практически не знаю вашего города…
— В любом случае я сам хотел поговорить с мистером Бондюраном, — как ни в чем не бывало произнес Ковач, разглядывая выставленные в вестибюле произведения искусства. Руки он засунул в карманы, как будто опасался, что может ненароком что-то задеть и разбить.
Нобл покраснел. Точнее, не весь — только его уши.
Нобл покраснел. Точнее, не весь — только его уши.
— Сержант, поймите, Питер только что потерял единственного ребенка. Ему требуется время, чтобы хоть немного прийти в себя, прежде чем он сможет давать какие-либо показания.
— Давать показания? — изумленно выгнул брови Ковач, отрывая глаза от скульптурного изображения бегущей лошади, чтобы обменяться многозначительным взглядом с Куинном. — Как подозреваемый? Неужели мистер Бондюран думает, будто мы его в чем-то подозреваем? И кто вложил ему в голову эту идею? Уж не вы ли, мистер Нобл?
Адвокат моментально вспыхнул.
— Хорошо. Назовем это интервью, беседой, чем угодно.
— Я бы назвал это просто разговором, если это вас устроит.
— Меня устроит, — раздался голос из коридора, — если вы вернете мне мою дочь.
Человек, который появился из тускло освещенного арочного проема, был выше среднего роста, худощав и даже в домашних брюках и свитере выглядел воплощением точности и аккуратности. Темные волосы острижены так коротко, что казалось, будто череп покрыт мелкой металлической стружкой. Он посмотрел на Куинна серьезным взглядом из-за небольших овальных линз очков в тонкой металлической оправе.
— Это устроило бы всех нас, мистер Бондюран, — произнес Куинн. — И я думаю, нам не следует сбрасывать со счетов такую возможность. Но для этого требуется ваша помощь и готовность к сотрудничеству.
Бондюран нахмурил брови.
— То есть вы считаете, что Джиллиан может быть жива?
— На сегодняшний день у нас нет однозначных свидетельств того, что она мертва, — вставил свое веское слово Ковач. — И до того, пока жертва преступления не опознана, мы рассматриваем также вероятность того, что это не ваша дочь. По имеющимся, хотя и не проверенным данным, ее видели позже момента убийства.
Бондюран покачал головой.
— Боюсь, что это не так, — негромко произнес он. — Джилли мертва.
— Но откуда у вас такая уверенность? — спросил Куинн.
Выражение лица Бондюрана являло собой смесь страдания и отрешенности. Он посмотрел куда-то чуть левее от спецагента, немного помолчал, а потом произнес:
— Потому что она мой ребенок. Это самое лучшее объяснение, какое я могу дать. У меня такое чувство, будто в животе тяжелый камень. Словно какая-то часть меня умерла вместе с ней. Ее больше нет в живых. У вас есть дети, агент Куинн? — спросил он.
— Нет. Но я знаю немало родителей, которые потеряли ребенка. Им не позавидуешь. На вашем месте я не стал бы торопиться с выводами.
Бондюран посмотрел на ботинки Куинна и вздохнул.
— Пройдемте ко мне в кабинет, — сказал он, после чего, поджав губы, посмотрел на Ковача. — Эдвин, а вы с сержантом подождите нас в гостиной.
Ковач недовольно фыркнул.
Нобл еще больше изменился в лице.
— Может, Питер, будет лучше, если я поприсутствую…
— Нет. Пусть Хелен сварит вам кофе.
Нобл с оскорбленным видом подался вперед, как марионетка, которую невидимый кукловод потянул за нитки. Не сказав больше ни слова, Бондюран повернулся и вышел.
Куинн последовал за ним. Звук шагов глушил толстый персидский ковер. Интересно, что сейчас скажет Бондюран? С представителем полицейского управления он разговаривать отказался. С другой стороны, прогнал и собственного адвоката. Но почему? Какой в этом смысл, если он хочет защитить себя? С другой стороны, любые слова, какие могут быть истолкованы против него, сказанные в отсутствие адвоката, не будут приняты во внимание судом, будь они даже сто раз записаны на пленку.
— Насколько мне известно, у вас есть свидетельница. Она может опознать человека, совершившего это преступление?
— Я не имею права обсуждать этот вопрос, — ответил Джон. — Я бы предпочел поговорить о вас и вашей дочери, о том, какие отношения были между вами. Простите мою откровенность, но ваше нежелание сотрудничать с полицией лично на меня производит довольно странное впечатление, если не сказать сильнее.
— Вы считаете, что я реагирую на смерть дочери как-то не так? А какова, по-вашему, типичная реакция?
— Возможно, типичная — не то слово. Но некоторые виды реакций встречаются чаще других.
— Я не знаю ничего, что имело бы отношение к этому случаю. И мне нечего сказать полиции. Незнакомый человек похитил и убил мою дочь. Как я могу располагать хотя бы малейшей информацией об этом бессмысленном убийстве?
Они вошли в просторный кабинет и закрыли дверь. Большую часть помещения занимал массивный рабочий стол, напоминающий подкову. Одно крыло оккупировал компьютер, второе — завалено бумагами. Центральная часть была воплощением чистоты и аккуратности. Пресс-папье чистое, без единого пятнышка; каждая ручка, каждый документ знает свое место.
— Снимайте плащ, агент Куинн, присаживайтесь, — с этими словами Бондюран указал на два кожаных кресла, а сам уселся за стол — словно король на свой трон.
«Ага, хочет создать дистанцию и подчеркнуть свое положение, — сделал мысленный вывод Джон, сбрасывая с плеч плащ. — Указывает мое место».
Он уселся в кресло, которое тотчас мягко просело под ним, отчего он даже показался сам себе ниже ростом.
— Какой-то маньяк убил мою дочь, — спокойно начал Бондюран. — И мне наплевать, если кто-то думает, что я как-то неправильно реагирую на случившееся. Я не собираюсь рвать на себе волосы. Кроме того, если вы сейчас сидите передо мной, это значит, что я оказываю содействие следствию. Ведь это я пригласил вас сюда.
Ага, еще один тонкий намек на то, кто здесь диктует правила игры.
— И вы хотели бы поговорить со мной?
— Боб Брюстер сказал, что лучше вас никого нет.
— В следующий раз, когда будете разговаривать с нашим директором, поблагодарите его от моего имени. К сожалению, наши пути почти не пересекаются, — ответил Куинн, демонстративно отметая откровенный намек собеседника на приятельские отношения с директором ФБР.
— По его словам, вы специализируетесь на подобных преступлениях.
— Да, но я не наемник, не снайпер, мистер Бондюран. И хочу, чтобы с самого начала не было заблуждений на этот счет. Мое участие сводится к тому, что я составляю профиль преступника и даю советы по ходу расследования. Если преступник пойман, то я готовлю рекомендации по стратегии ведения допросов. В случае суда, выступаю как эксперт и опять-таки даю рекомендации обвинению по поводу того, как следует допрашивать свидетелей. Я буду делать свое дело, и буду делать его хорошо, но я работаю не на вас, мистер Бондюран.
Хозяин дома выслушал его с каменным лицом.
— Я хочу, чтобы убийца Джиллиан был пойман. Я разговариваю с вами, потому что вы лучший в своем деле. Потому что мне было сказано, что вам можно доверять. Вы не продадитесь.
— Не продамся? В каком смысле?
— Репортерам. Я не люблю быть в центре внимания, хотя постоянно там нахожусь. Мне было бы крайне неприятно, если миллионы посторонних людей узнали бы подробности смерти моей дочери. Согласитесь, что конец любой жизни — это очень личная вещь.
— Не спорю. Но одно дело — естественный конец, и совсем другое — насильственная смерть. Здесь не о какой приватности не может быть и речи — ради блага остальных.
— Я больше всего боюсь не того, что люди узнают подробности смерти Джиллиан, а их желания копаться в ее личной жизни. Да и моей тоже, чего уж тут кривить душой.
Куинн поерзал в кресле, закинул ногу на ногу и предложил намек на сочувствие: едва заметную улыбку. А затем приготовился к душевному разговору.
— Прекрасно вас понимаю. Скажите, пресса, должно быть, не дает вам прохода? Мне показалось, что у них там бивуак перед вашим домом.
— Я отказываюсь разговаривать с ними. Я даже вызвал моего пресс-секретаря, чтобы он взял на себя общение с репортерами. Больше всего меня раздражает их убежденность, что они имеют право задавать вопросы. Лишь потому, что я богат, известен, они считают, что имеют право совать нос в мою жизнь, в мое горе. Ведь когда преступник убил тех двух проституток, скажите, стояли их фургоны рядом с домами жертв? Готов поспорить, что нет.
— Мы живем в обществе, подсевшем на сенсации. Некоторые достойны, чтобы о них говорили, смерть же других оставляет людей равнодушными. Не знаю даже, какая из сторон этой монеты хуже. Готов поспорить, что родители тех двух девушек сейчас наверняка удивляются, почему под дверью их домов не видно толп репортеров.
— Вы хотите сказать, что они не против, чтобы миру стало известно, как и почему их дочери выросли наркоманками и проститутками? — спросил Бондюран, и в его голосе Куинну послышалось легкое злорадство. — Что им не стыдно публично расписаться в собственном позоре?
Ага, обвинения в чужой адрес. Интересно, подумал Джон, насколько тому причиной его собственные страдания?
— Кстати, о свидетельнице, — сменил тему Бондюран, как будто понял, что едва не сказал лишнего, и подвинул блокнот. — Как, по-вашему, она сможет опознать преступника? Мне она показалась не слишком надежной.