Михаил несколько раз брался помогать совсем дальним родственникам (тетка к тому времени уже умерла). Деньги в какие-то фонды переводил, в благотворительных аукционах за лоты боролся. А Севка потом выяснял, рассказывал, как люди его помощью распорядились. Что брат троюродный (клялся, что на операцию нужно!) в больницу почему-то не лег, зато приладил к дому пристройку. А главарь известного добродельного фонда отправился за счет собранных средств на международную конференцию по проблемам сиротства. Причем полетел бизнес-классом.
Потому Михаил – когда покупал у старушек – проявлял лишь минимальное благородство. Сдачу с крупных купюр не брал. Но круче никак не блажил, и даже в разговоры не вступал, чтобы жалобить не начали.
Но сегодня молочница прицепилась, будто репей:
– Мил-человек, купи, вон, у девчонки лукошечко!
И головой мотает на соседний прилавок. А там – смех! – очередной «натуральный продукт». Плетеные корзинки – убогие, кособокие, соломой щетинятся. Торговка под стать: курносая, в платочке. Но товар нахваливать взялась залихватски:
– Хоть по грибы, хоть по ягоды, или для интерьера – вот, посмотрите: настоящий стиль прованс.
Михаил от лукошек отвернулся, на продавщице чуть задержал взгляд – личико лубочное, почти страшненькое. Но журналы глянцевые, похоже, читает, слова употребляет модные: интерьер, прованс!
А молочница шепчет, как только бабки умеют, то есть на весь рынок:
– Это дебильные детишки плели! И деньги все для ихнего детдома пойдут. Он тут недалеко, в двадцати километрах.
Михаил про себя усмехнулся: похоже, слух о нем, щедром простаке на «Линкольне», прошел по всем окрестностям.
Окинул продавщицу внимательным взглядом.
Та смутилась, глаза долу, забормотала:
– Вы извините… Просто Новый год скоро, детки подарки ждут. И крыша у нас течет, а строителям заплатить нечем, сами шифер кладем…
Ну, откровенное пошло: «Сами мы не местные…»
Однако он протянул курносой тысячную купюру. Не удержался, пошутил:
– Купи шапку. А то тебе платочек совсем не идет.
Девчонка вспыхнула:
– Вы… вы что?! Это не мне, это ведь все для детишек!
Но он уже шел прочь. И если обычно с рынка выходил благостным – сейчас настроение было ни к черту.
…Настенька встретила, как всегда, улыбкой:
– Ой, Мишаня мой пришел. Молоко? Давай я отнесу в кухню. Тебе прямо сейчас налить или перед сном сделать, с медом?
Обычно видел ее – ослепительно красивую, ласковую, заботливую, свою личную и безраздельную собственность – сразу и сердцу мило, и дружок в штанах начинал шевелиться. А сегодня вдруг прочитал в безупречных ясных глазах фальшь, скуку. Досаду: «Явился, прыгай теперь вокруг тебя, всячески ублажай».
Тряхнул головой – наваждение слетело.
А Настюша продолжает щебетать:
– Как ты думаешь, что у нас сегодня на аперитив?
Долго не гадал, назвал свой любимый коктейль:
– «Лонг-Айленд».
– Вот и нет, милый. – Она сама поставила его ботинки на полочку для обуви, ловко подхватила пиджак. – Представляешь, сегодня в нашем супермаркете была викторина. Знаешь, эти обычные промоакции, с глупенькими вопросами: «Откуда произошло слово “шампанское”?» Ну, и все в таком духе. Я просто так анкету заполнила, для смеха. И представляешь? Набрала максимальный балл. Дали приз. Коллекционный коньяк. Пятьдесят два года бутылке!
– Какая ты у меня умница! – привычно похвалил он.
И отдал ей сегодняшнюю рубашку, облачился в мягкий домашний блейзер. Откинулся в кресле, принял из Настиных рук коньяк, далее последовал идеальный ужин, уютное чаепитие, зажигательный секс, теплое (но не кипяченое!) деревенское молоко с медом – чтобы окончательно сбросить напряжение рабочего дня.
Но только заснуть Михаил не смог все равно.
Шепнул Настеньке в ушко:
– Пойду поработаю.
Она преданно взглянула в глаза:
– Мишенька, ты неисправим. Пожалуйста, береги себя.
И снова ему показалось: теплые слова – для Настены просто роль. Прекрасно отрепетированная, но безумно надоевшая.
Он прошел в кабинет, включил компьютер.
Севка, бедняга, извелся: ждет от него не проходную компьютерную игрушку, но забаву века. Сейчас Михаилу вдруг показалось: идея мелькнула. Но пока дошел до кабинета – свежая мысль юркнула, словно мышь в нору. Надо бы собрать в кулак волю, мозг, сжать зубы, сосредоточиться…
Однако вместо того, чтобы открыть файл с рабочими заметками, он залез в поисковик. Какой написать запрос? Бабуля на рынке сказала, сиротский приют расположен где-то неподалеку.
«Детский дом, район Рублевского шоссе», – написал Михаил.
Полных совпадений не оказалось. Правда что, само словосочетание несуразное: слишком дорогая в округе земля, чтоб отдавать ее под богадельные заведения.
Впрочем, кое-что компьютер нашел: закрытую школу для особо одаренных детей и пару лингвистических лицеев. Имелись и фотографии: высокие заборы, ядовито-зеленые газоны, ухоженные детишки в школьной форме от «Burberry». Когда-нибудь и их с Настей ребенок тоже окажется в этой успешной, румяной, самоуверенной толпе. И, может, даже будет на уроке труда (или как он там нынче называется) плести корзиночки. Аккуратненькие, не кособокие, чтобы мама с гордостью украсила интерьер. В стиле прованс.
Михаил вздохнул, закрыл поисковик. Вяло, без огонька, поработал над программой. Крепко, но на «игрушку века» никак не тянуло. Можно смело жать на «delete».
«И вообще всю мою жизнь – удалить к черту!» – мелькнула мрачная мысль утром, когда Настя – сонная, равнодушная и причесанная – подала ему яичницу и кофе.
…Севка сегодня ждал его в офисе, но Михаил повернул от дома – не к Москве, а обратно, в сторону рыночка.
Он сам не понимал, что творит, и оттого страшно злился.
Почему он хочет снова увидеть эту нескладную простушку в платочке? Да и не будет ее на рынке очень ранним, морозным утром. Даже молочницы и те приезжают не раньше восьми.
…Но курносенькая уже раскладывала свои уродливые изделия по прилавку.
Здороваться Михаил не стал. Хмуро бросил:
– Где находится детский дом? Адрес, номер? И ты там кто?
– Д… деревня Свиноедово, – пробормотала она. – Улица Ленина, дом один. Детский дом номер шестнадцать для детей-сирот и детей с отклонениями в развитии. А я… педагог-воспитатель.
– Смета есть?
– Чего? – растерялась девушка.
– Ну, сколько вам денег нужно – на подарки?
– Да ребятки любой мелочи будут рады, – вздохнула она.
Посмотрела на него почему-то с укором. И вдруг выпалила:
– Вот я не понимаю, как такое бывает? Барвиха, Жуковка – совсем рядом. «Мерседесы» кругом. А у нас нянечка восемьсот рублей получает, со всеми надбавками. И ребенку в день на питание выделяют пятнадцать рубликов[4]. Целую сосиску на ужин не дашь – пополам делим.
Он цепко на нее взглянул, спросил жестко:
– Ты тоже голодаешь?
Девушка глянула с вызовом:
– Когда-то голодала. Я сама детдомовская. И с головой проблемы были. Потому и тянусь к своим.
– И что у тебя с головой? – внимательно взглянул Михаил.
Она, похоже, хотела еще больше ощетиниться, явно подбирала новую колкость. Но вдруг пробормотала почти виновато:
– Ну, не то что прямо совсем проблемы. В шесть лет диагноз поставили: задержка психического развития. Если бы в ПНИ запихнули, тогда все, полный пипец.
– Куда запихнули?!
– Психоневрологический интернат, жуткое место. Оттуда уже не выходят, – вздохнула она. – Но мне повезло. Добрые люди не испугались диагноза. Взяли под опеку, к себе в семью. Хотели, чтобы я нормальной жизнью жила. Я и жила – пока школу не закончила. Но потом выросла, – подмигнула ему, – и обратно в родную среду. В смысле, работать в детдом пошла. Хотя мама с папой меня уговаривали, чтоб я на младшие классы или на иностранный язык поступала, а не на дефектологию.
Нос картошечкой, глаза раскосые, фигура угловатая. Но приодеть-причесать – получилась бы неплохая дивчина. Не из стандартных красоток, но с изюминкой.
Михаил усмехнулся:
– А как тебя в институт взяли – с задержкой психического развития?
Настя бы укорила: «Воспитанные люди таких вопросов не задают». Но Томский все эти светские экивоки ненавидел.
Впрочем, девчонка и не обиделась. Улыбнулась солнечно:
– А моя болезнь прошла. В смысле, сняли диагноз. Через год, как я в семью попала. В дураки записывают легко. Приходит в детдом комиссия. Три строгие тети. Перед ними я, шестилетняя. Стою перед столом, дрожу от страха. Они мне вопрос: какие цвета у радуги? Но откуда я знаю? Нас никогда в дождь гулять не выпускали. А на картинке внимательно рассмотреть – в голову не приходило. Начала выдумывать: синий, черный, сиреневый… Вот и готово – дурочка. Это потом мне мама и стихи читала, и раскраски покупала. И учила желание загадывать, когда радуга.
Добавила задумчиво:
– Но все равно я очень долго к нормальной жизни привыкала. Только представь: в девять лет впервые увидела холодильник, микроволновку, машину стиральную! В десять мама меня на море вывезла, а я в слезы. Она меня купаться ведет, а я боюсь, что сейчас топить будет. Как старшие девчонки делали – совали головой под кран с водой и вдохнуть не давали. Мама даже обиделась тогда, но я ничего с собой поделать не могла. Глубины боялась, плескалась на мелководье. И до сих пор море обожаю безумно, но далеко не заплываю.
Усмехнулась вымученно:
– Мне потом в институте объяснили: травмы из детства ничем не вылечишь.
А Михаилу вдруг вспомнилось: ему четырнадцать. Все парни в классе обязательно умеют делать что-то полезное. Драться, смешить девчонок, хохмить над учителями, завывать рэп. И только он один не способен ни на что. Лишь подает надежды. Да в чем?! В бесполезной, скучной, никому не нужной физике.
– Я привезу твоим детям подарки, – твердо произнес Михаил.
– Вы врете, – бесхитростно отозвалась девчушка. И немедленно смутилась, забормотала: – Ой, я не хотела вас обижать, извините.
Раскраснелась, нос почему-то побелел, губу прикусила. Никакого сравнения с Настиной ослепительной, хорошо поставленной улыбкой.
«Зато уж эта на мои деньги бизнес-классом за границу не полетит», – усмехнулся про себя Михаил. И спросил:
– Как тебя звать?
– Нина Васильевна, – серьезно отозвалась она. Смутилась, улыбнулась, добавила: – А прозвище – Кнопка. Дети придумали. Потому что нос курносый и я на него давить разрешаю. А чего? Пусть давят. Мне не жаль.
– И мне можно? – Томский ожег ее взглядом.
Дивчина не растерялась:
– Подарки привезете – и хоть сто раз!
* * *Михаил сначала думал: нанять «газель» да и отправить ее в детдом. Зачем ему нужно тратить собственное время, дежурно улыбаться, когда в благодарностях рассыпаться начнут?
Но подметил, какими глазами шофер грузовичка смотрел на три десятка детских велосипедов из хорошего спортивного магазина, и решил отвезти подарки сам. Заодно и Кнопку (прозвище смешной детдомовке очень подходило) повидает.
Позвонил, предупредил:
– Приеду сегодня. Пусть бухгалтерия бумаги готовит. Потом лично проверю, чтобы все на балансе оказалось. И директора предупреди: я по детдому пройду. Сам посмотрю, что вам еще надо.
– Ой, Мишенька… – растроганно пробормотала Кнопка. И добавила с удивлением: – И правда не наврал!
Когда Насте что-то от него было надо, она тоже звала его уменьшительным именем. (Чем дороже хотела подарок, тем ласковее прозвища придумывала.) Но сроду не удавалось ей вложить в простенького Мишеньку столько восторга. А ведь он лично Кнопке не вез ничего. Остановиться, купить хотя бы цветов? Совсем глупо.
Впрочем, весь его сегодняшний день – сплошное недоразумение. Вместо того чтобы работать над новой игрушкой, сбежал из офиса. Отправился в магазин, вдумчиво, будто себе, выбирал велосипеды. И платил с личной карточки. Хотя Сева сто раз ему говорил, что благотворительность надо со счета фирмы проводить. И обязательно под это дело пресс-конференцию, журналистов подогнать – чтобы не просто деньги спускать, а формировать попутно благоприятный имидж.
«Ладно, – усмешливо подумал Михаил. – Будем считать капризом гения».
…Кнопка – с посиневшим носиком – встретила машины у съезда с шоссе, отчаянно замахала руками. Впрыгнула в его «Линкольн» – Томского сразу волной холода накрыло.
– Ты чего такая замерзшая? – удивился Михаил.
– Ч-ч-час тут стою.
– Зачем?!
– А в‑в-вдруг бы в‑в-вы поворот пропустили?
– Слушай, ты всегда такая гиперответственная?
Кнопка дерзко взглянула ему в глаза:
– Не-а. Только с вами. Стараюсь зацепить вас покрепче.
– Чего?!
– Да с мужиками у нас беда, – вздохнула она. – Воспитатели все женщины, и волонтеры тоже, один физрук мужчина был, и тот уволился. А только у меня в классе – десять мальчишек. С кого им пример брать? Вчера велела игрушку разобрать отверткой. И поменять батарейки. Смешно сказать: почти час возились!
– Ты хочешь предложить мне вакансию? – усмехнулся он.
– Не издевайтесь, – вздохнула девушка. – Зарплата у трудовика – пять шестьсот, а нагрузка – тридцать часов в неделю.
Взглянула строго и добавила:
– Да и деньги вам не нужны. Поэтому будете волонтером.
– Это приказ?
– Ну, вы сказали! Как я могу вам приказывать? Но попросить хотела. У нас на сегодня поход запланирован. Пожалуйста! Пойдемте с нами!
– Как ты сказала?
– Ну, подумаешь, маленькая прогулочка по лесу! Зато знаете, как это для моих мальчишек важно?! Ни с какими дорогими подарками не сравнится.
Час от часу не легче!
И почему он не может просто ее послать? Нет, зачем-то начал оправдываться, бормотать:
– Минус восемнадцать. А у меня ботинки офисные.
– Да ну, ерунда! Я бушлат дам, валенки! И делать вам ничего не надо будет. В лесу ориентироваться, дрова собрать, костер развести – я все это и сама умею. Вы только идите впереди, вожаком, и не нойте. Ну, и не напивайтесь.
Михаил расхохотался:
– Кнопочка моя милая! Мне на работу надо.
– Да ладно, я ведь вижу: вы сам себе хозяин. Ну, что вы такой аморфный?! Решайтесь скорее! Совершите необычный, смелый, очень мужской поступок! Грузовики-то с подарками мы уже видели, спонсоры иногда наезжают. А вот в поход с нами никто еще не ходил!
* * *Сколько раз за время этой странной прогулки он проклял собственный мягкосердечный характер? Раз десять, не меньше.
Может, детдомовцы и мечтали – о вожаке стаи, мужчине, но столичного пижона восприняли в штыки. На Михаила едва взглянули, а на Кнопку налетели с претензиями:
– Нин Васильевна, что вы за тело нашли? С нами в поход?! Да он сдохнет через километр, на себе тащить будем!
И ржут.
Ответить бы остроумно, громко, но держать аудиторию Михаил не умел, вместо него всегда говорил Сева. А сейчас его крошечная Кнопка защищала.
Возглавлять колонну оказалось тяжело. Тропинка усыпана снегом, ноги, с непривычки к прогулкам, сразу заныли, глаза, несмотря на изрядный мороз, заливал пот, дыхание то и дело сбивалось. Зато мальчишки малость оттаяли, снисходительно покрикивали:
– Давай-давай, буржуй! Не тормози, шевели копытцами!
Поход организован был бестолково (да и чего другого ждать от детдомовских пацанов и от женщины?). До лесного озера – куда собирались попасть изначально и где якобы имелись избушка и сухие дрова – не дошли, начало быстро темнеть. Привал устроили на полдороге, костер разжигали минимум полчаса, термос с горячим чаем оказался единственным на всю компанию, вода в бутылках замерзла, и котелка, чтобы ее растопить, не имелось.
Кнопка изо всех сил старалась руководить и направлять, Михаил, по мере сил, помогал. Но все без исключения парни промочили ноги, один вообще провалился в болото, другой налетел лицом на сучок и едва не выколол себе глаз, третий беспрестанно хныкал, шли медленно, разбредались. Даже у невозмутимой Кнопки звенели в голосе истерические нотки, а у Михаила руки то и дело сжимались в кулаки. Самый вредный, огненно-рыжий детдомовец по имени Тимофей, это заметил, всю обратную дорогу подначивал Михаила:
– Чего смотришь? Лучше ударь! Сразу полегчает!
– Можно я ему, правда, врежу? – тихонько спросил Томский у Нины Васильевны.
Ожидал, что возмутится: «Как ты можешь?»
Однако Кнопка пожала плечами:
– Можно и врезать. Они иначе не понимают.
А потом беспомощно улыбнулась:
– Сама часто не знаю, как с ними себя вести… Я по темпераменту интроверт, мне с детьми работать тяжело.
– А зачем тогда мучаешься? – удивился Михаил.
– Ну, я пыталась вам объяснить, – вздохнула она. – Вроде как око за око. Мне сделали добро, вытащили отсюда – и я тоже хочу помочь. Только без толку это. Все равно мальчишки – пока живут в казенном доме – будут всех ненавидеть. И вас, и меня. Как бы мы ни старались! Вот если бы усыновить кого-то из них… Хотя бы Тимку этого колючего. Но кто мне разрешит?
– Глупая ты. И… и замечательная, – вдруг вырвалось у него.
Она взглянула ему в глаза, виновато произнесла:
– А вы из-за меня, по-моему, нос отморозили. Можно я вам его снегом потру?
– Эх ты, походница, – упрекнул он. – Не знаешь, что ли? От снега только хуже будет. Ничего, сам оттает. Мы уже почти пришли.
Стояли синие морозные сумерки. Впереди несколькими неприветливыми окошками встречало их бревенчатое строение, для которого совсем не подходило слово дом.