Однажды, вскоре после моего рукоположения, ко мне на исповедь пришла женщина и призналась, что у нее было больше десяти абортов. Я был в полном шоке, потому что, если применять к ней церковные каноны (а в соответствии с древнецерковными правилами грех аборта приравнивается к греху убийства), мне следовало эту женщину отлучить от Церкви и проклясть до конца ее дней. Для меня это был крайне сложный момент, я не мог решить, что делать, поступать по правилам или как-то иначе. Я до сих пор вспоминаю этот случай и переживаю, что вместо того, чтобы простить ту женщину, я наложил на нее очень тяжелую епитимью. Мне надо было порадоваться тому, что она все-таки нашла в себе силы, пришла в церковь и призналась в совершении столь тяжкого греха, а я сурово наказал ее.
И это был не единственный случай. В те первые годы я часто совершенно не понимал, как мне поступать и что отвечать людям. Поэтому я убежден, что чем позже происходит рукоположение, тем лучше для всех. А в идеале вообще хорошо, чтобы исповедью занимались избранные священники. Например, в Греции все подряд не исповедуют. Есть особые духовники, которые назначаются епископом, в основном монахи, как правило, зрелые опытные люди. К ним люди приезжают специально на исповедь.
Но тут надо понимать, что в религиозном смысле Греция – особенная страна. Там вера традиционно передается от родителей к детям, это своеобразное культурное наследие. 90 % населения считают себя православными не по факту крещения, но скорее по образу жизни. Они с детства ходят в церковь, причащаются, участвуют в церковных таинствах. Поэтому там и организация священников на служение своеобразная, не такая, как в России. У нас же, при нашем образе и ритме жизни, разделение батюшек на тех, кто исповедует, и тех, кто проводит службу, к сожалению, невозможно.
Исповедь – один из самых таинственных моментов во взаимоотношении человека и священника. Но часто люди, приходя исповедоваться, не вполне понимают, что это такое. Им кажется, что это такой разговор по душам, возможность высказаться, поплакаться, попросить совета у священника. Многие забывают, что исповедь – это таинство, которое очень многого требует от человека. У некоторых даже сомнений не возникает, в том, что, едва заговорив со священником, они уже исповедуются – они же рассказывают, что с ними произошло, что у них на сердце, почему, кто и как их обидел, как им плохо сегодня, как еще хуже было вчера. Человек думает, что священник должен выслушать его и успокоить: «Ну, не печалься, ты молодец, все будет хорошо». Погладить по голове, благословить и отпустить с миром. И вдруг вместо этого священник ему говорит: «Слушай, милый, это не исповедь. Иди-ка ты, подумай о себе, о своей жизни, своих грехах, о том, как и зачем ты живешь, а потом приходи, поговорим». Конечно, часто люди не понимают, что произошло, и обижаются в ответ: «Как же так? Я со всей душой пришел к священнику, открылся, все самое сокровенное рассказал, а он!..»
Такие случаи нередки. Строго говоря, исповедь – это таинство, в основе которого лежит признание в совершенном грехе и раскаяние в нем. Но покаяние, по-гречески «метанойя», буквально означает гораздо более сложное понятие – перемену ума или перемену мыслей. Для исповедующегося важно не просто испытать и выразить сожаление о чем-то плохом, совершенном в прошлом, но постараться иначе, по-новому взглянуть на самого себя, на свою жизнь, свои поступки и мысли. По правилам, исповеди предшествует пост и время, проведенное в усиленных молитвах и размышлениях. Необходимо настроиться, остановиться в бесконечном повседневном беге, обратить свои мысли на вещи, от которых обычно мы бываем крайне далеки. И во время самого таинства необходимо сосредоточиться на переживаниях особого порядка, а не просто бытовых волнениях, переполняющих любого из нас. В таком случае исповедь становится попыткой проникнуть под верхний и наносной слой обид и раздражений, способом обратиться к себе, понять, почему мы так реагируем, что мы делаем не так или не делаем вовсе, где те внутренние поломки внутри нас, которые доставляют столько мучений нам самим и окружающим нас людям.
Но жизнь есть жизнь, и в современной церковной практике случается, что исповедь и беседа как будто накладываются друг на друга. Обстоятельства бывают разные. Иногда человек приходит в первый раз, желание покаяться и попросить прощение за все ошибки и грехи у него есть, но как именно исповедоваться, он еще не понимает. Порой люди приходят в таком состоянии, что от них вообще ничего нельзя требовать, их надо постараться успокоить, образумить и разговорить. Но постепенно необходимо приучать человека именно к исповеди, а не просто к выбросу эмоций. Часто я предлагаю прихожанам: «Давайте вы сейчас исповедуетесь, а потом после службы мы с вами поговорим за жизнь».
Но вместе с тем самому священнику всегда надо быть крайне внимательным к происходящему: бывает, что человек начинает говорить, рассказывает о своих горестях, жалуется, а потом вдруг обычный разговор сменяется самой настоящей исповедью. Какое-то слово, какая-то мысль, вопрос вдруг что-то меняют в его размышлениях, и человеческое нытье сменяется пламенным покаянием.
Верующие люди регулярно ходят в церковь, живут по правилам церковного календаря и составляют приход. Приход есть практически в каждой церкви. В храме Святой Троицы в Хохлах, где я служу, прихожан около 300 человек. За многими я давно наблюдаю и вижу, что со временем в них происходят большие изменения. Если попытаться сформулировать в двух словах, какие именно, я бы сказал, что они здесь становятся людьми. В них постепенно все сильнее начинает проступать человеческое.
У меня есть одна прихожанка, которая пришла в храм лет пятнадцать назад. Простая деваха, из семьи алкоголиков, работала где-то на стройке штукатурщицей. Ее буквально за руку привела в церковь подруга. Та вообще ничего не понимала, вообще ничего. Где я? Что я? Кто я? Зачем я? Кто эти люди, которые меня окружают? Но в церкви она как-то осталась. Раз пришла, другой, третий. Прошло время. Сейчас у нее тоже очень простая профессия, но она читает Кьеркегора, смотрит и обсуждает фильмы Звягинцева. Она осталась такой же простой женщиной, не поступила в институт и не пошла на богословские курсы, но вдруг начала интересоваться книгами, писать стихи, подружилась с большим количеством самых разных людей в приходе, они ее полюбили, она с ними легко и с удовольствием общается. Ей еще много чего предстоит, как и каждому из нас, но сейчас, вспоминая ту дамочку, которую ко мне привели, я поверить не могу, что это один и тот же человек. Не то чтобы она стала святой – нет, конечно, но она стала по-другому смотреть на мир, на себя, на людей. Она человеком стала.
Вряд ли она сама понимает, насколько изменилась. Она уверена, что осталась той же, что и была, со всеми своими недостатками и грехами. Постоянно, как любой нормальный человек, сокрушается: «Когда же я стану лучше?» Но с ней явно происходит нечто похожее на процесс снятия слоев со старой иконы. Когда икону реставрируют, с ее поверхности слой за слоем удаляют копоть, и постепенно она светлеет. Икона остается та же самая, но лик начинает проступать все отчетливее.
А недавно один прихожанин сказал мне: «Я не могу сказать, что за десять лет хождения в церковь я стал лучше, но зато я узнал, кто такой Христос». Вот так вдруг для человека оказалось самым важным в жизни то, что он для себя встретил Бога. Конечно, это совершенно особенные слова. В первую очередь – для священника.
«Вечером монахи пели стройно, вдохновенно, служил молодой иеромонах с черной бородой; и преосвященный, слушая про жениха, грядущего в полунощи, и про чертог украшенный, чувствовал не раскаяние в грехах, не скорбь, а душевный покой, тишину и уносился мыслями в далекое прошлое, в детство и юность, когда также пели про жениха и про чертог, и теперь это прошлое представлялось живым, прекрасным, радостным, каким, вероятно, никогда и не было. И, быть может, на том свете, в той жизни мы будем вспоминать о далеком прошлом, о нашей здешней жизни с таким же чувством. Кто знает! Преосвященный сидел в алтаре, было тут темно. Слезы текли по лицу. Он думал о том, что вот он достиг всего, что было доступно человеку в его положении, он веровал, но все же не всё было ясно, чего-то еще недоставало, не хотелось умирать; и все еще казалось, что нет у него чего-то самого важного, о чем смутно мечталось когда-то, и в настоящем волнует все та же надежда на будущее, какая была и в детстве, и в академии, и за границей.
“Как они сегодня хорошо поют! – думал он, прислушиваясь к пению. – Как хорошо!”»
А.П. Чехов. АрхиерейГлава 6 Человек
В силу своей деятельности священник постоянно общается с людьми и в каком-то смысле находится в гуще событий повседневной жизни. Анализируя то, с чем люди приходят в церковь, о чем говорят на исповеди, что обсуждают между собой, чем хотят поделиться со священником, можно определить, что больше всего волнует их в определенные моменты жизни. Чего они боятся, к чему стремятся, что их тяготит и раздражает, а что, напротив, внушает надежду и радость и дает силы. Конечно, в каких-то отношениях природа человека, его потребности, проблемы остаются неизменными. Но многие поведенческие проявления и общественные процессы несут черты времени.
Глава 6
Человек
В силу своей деятельности священник постоянно общается с людьми и в каком-то смысле находится в гуще событий повседневной жизни. Анализируя то, с чем люди приходят в церковь, о чем говорят на исповеди, что обсуждают между собой, чем хотят поделиться со священником, можно определить, что больше всего волнует их в определенные моменты жизни. Чего они боятся, к чему стремятся, что их тяготит и раздражает, а что, напротив, внушает надежду и радость и дает силы. Конечно, в каких-то отношениях природа человека, его потребности, проблемы остаются неизменными. Но многие поведенческие проявления и общественные процессы несут черты времени.
Очень заметен, например, рост агрессии в последние годы. Люди огрызаются и грубят друг другу в самых обычных бытовых ситуациях. Поведение водителей на дороге часто просто запредельное. Даже совсем с маленькими детьми многие родители часто разговаривают грубо и на повышенных тонах. Сколько мамаш в исступлении каком-то кричат на своих малышей.
Эти орущие и хамящие люди невыносимы. Они не вызывают никакого желания общаться с ними, разбираться в причинах их поведения, и уж тем более совсем не тянет помогать им. Но ведь, если задуматься, человек совершает агрессивные действия из-за израненности собственной души и судьбы. Необходимо понимать, что его поведение может быть проявлением внутренней незащищенности. Вполне возможно, что человек в какой-то момент своей жизни столкнулся с агрессией, которая поразила его, опустошила, лишила надежды и озлобила.
Очевидно, что каждый из нас в своей жизни испытывал на себе чью-то злую волю, и это не прошло бесследно. Но взрослому и вполне сформировавшемуся человеку важно понимать меру собственной ответственности. Как часто мы слишком чувствительны и настороженны ко всему, что касается нас самих. Когда кто-то бывает с нами резок, недружелюбен, когда мы втянуты в какие-то житейские конфликты, нам все время кажется, что пострадавшая сторона – это мы. Что это нас должны понять, пожалеть, поберечь. Мы мало задумываемся о том, насколько порой мы сами бываем раздражены, невнимательны, агрессивно настроены, жестоки и несправедливы. Самих себя мы склонны оправдывать и прощать, считая виноватыми кого угодно: правительство, окружающих, родных, близких, сослуживцев, соседей.
Мы так часто возмущаемся действиями других. Негодуем, оценивая чужую глупость, жадность, недальновидность и прочее. Но если мы с вами задумаемся об этимологии слова возмущение, то обнаружим, что корень слова – мущ, то есть муть. В минуту гнева что-то мутное поднимается со дна нашей души, затмевает наш рассудок, и вот в этом помутненном состоянии мы произносим слово, которое считаем истинным, совершаем действие, которое нам кажется верным. Мы убеждены, что возмущены по делу, по справедливости, но не отдаем себе отчет в том, что наше собственное состояние в этот момент не совсем нормальное.
Есть такой анекдот из церковной жизни. В революцию большевики распевали «Интернационал», в котором есть такие слова: «Кипит наш разум возмущенный…». Патриарх Тихон однажды пошутил на этот счет и сказал, что у них, и правда, похоже, разум кипит и вот через эту пипочку в буденовке и выходит наружу, весь выкипевший.
Вообще гнев – сильнейшее чувство. Здесь не все так просто, потому что гнев бывает разный. Есть гнев Божий. Чистый, сокрушающий гнев, подобный скальпелю хирурга. Он может работать не на уничтожение, а на исцеление. Есть и человеческий праведный гнев. Зло, ложь, лицемерие не могут не вызывать настоящего праведного гнева. И он может быть очень мощным оружием, но только если он чист. Апостол Павел, наставляя ефесских христиан, говорит в Писании: «Гневаясь, не согрешайте. Пусть солнце не зайдет в вашем гневе».
Очень просто разобраться, когда гнев во благо, а когда во зло. Как только главным становится что-то мое – моя обида, моя правда, мое мнение, мои решения, все переворачивается с ног на голову. В таком случае не будет никакого праведного гнева. Он возможен, только когда я защищаю другого – обиженного, поруганного, бессильного, беззащитного. Только когда источником такого гнева становится любовь, сострадание и желание защитить, человек имеет право в полный голос говорить жесткие и гневные слова.
Здесь очень важно осознавать, что в конкретной ситуации зло, а что добро. Отталкиваться от того, что в действительности происходит, а не от того, что нам кажется правильным или неправильным, добрым или злым, вредным или полезным. Это важно, потому что очень часто в своей жизни, поступках и оценках мы склонны заблуждаться. Святой отец Дорофей сказал однажды, что «кривое правило и прямое делает кривым». Правило в переводе с церковнославянского означает линейка. Так вот, если наша внутренняя линейка, которой мы мерим мир, искажена, если наше мерило кривое, то и все остальное становится кривым. И очень часто мы смотрим на этот мир, исходя из этого трагического искривления.
«…Жил-был тролль, злющий-презлющий; то был сам дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже. Прелестнейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей – уродами, или казалось, что они стоят кверху ногами, а животов у них вовсе нет! Лица искажались до того, что нельзя было и узнать их; случись же у кого на лице веснушка или родинка, она расплывалась во все лицо.
Дьявола все это ужасно потешало. Добрая, благочестивая человеческая мысль отражалась в зеркале невообразимой гримасой, так что тролль не мог не хохотать, радуясь своей выдумке».
Г.Х. Андерсен.Снежная королеваЯ часто вспоминаю сказку Андерсена о Снежной королеве и историю злого тролля, который разбил страшное зеркало, которое разлетелось на мелкие кусочки и впилось в сердце Кая. Это очень точная метафора, потому что оно впилось в сердце каждого из нас. Собственно говоря, каждый из нас и есть тот самый Кай, в сердце которого вонзился маленький осколок. И наша обязанность – извлечь его из нашего сердца.
И не надо заблуждаться на свой счет. Никто из нас не может о себе сказать, что он чист до конца, что он светел до конца, что он наполнен исключительно милосердием и любовью, что он совершенен и никогда не ошибался. Если бы мы вдруг нашли такого человека, наверное, мы бы покрутили пальцем у виска. Апостол Павел в одном из своих посланий пишет удивительные вещи. Он, святой, чудотворец, великий проповедник, человек, который оставил нам послания, полные мудрости и любви, вдруг говорит о себе: «О, бедный я человек, носящий это тело смертное. Ведь чего хочу сделать доброго, не могу. А чего не хочу, все само собой получается!» И если бы мы имели смелость, под этими словами подписался бы каждый.
Павел Тарсийский (родился предположительно в 5–10 г.) происходил из богатой семьи, принадлежавшей еврейской диаспоре, был римским гражданином и фарисеем. Еврейское имя Павла – Савл. Получил прекрасное образование. Сам Павел не скрывал, что до обращения был убежденным гонителем христиан. Однако все изменилось, когда по приказу саддукейского первосвященника он отправился в Дамаск, чтобы доставить в Иерусалим христиан для наказания. Книга Деяний повествует, что по дороге в Дамаск он услышал голос: «Савл! Савл! Что ты гонишь меня?» – и ослеп. В Дамаске христианин Анания исцелил его, и Савл крестился. После обращения Павел проповедует христианство среди иудеев Аравии, затем уходит в Иерусалим. Там, преодолев разногласия с местными христианами, поначалу не принимавшими его, Павел сближается с Варнавой, а затем с Петром и Марком. 14 лет Павел проповедует в Сирии и Киликии. Здесь он испытывает давление со стороны иудеохристиан из-за разногласия в вопросе обрезания: Павел не считал его обязательным, предлагал отделять христианство от иудейства, противопоставляя Закону свободу христианина под благодатной властью Веры. Споры между сторонниками и противниками Павла привели к созыву Апостольского собора. Павел продолжает проповедовать в Европе, на Балканах и в Италии. Одно из самых значительных наследий Павла – «Послание к Римлянам», написанное в 58 г. в Коринфе и адресованное христианам Рима. За распространение христианской веры Павел перенес много страданий, два года провел в тюрьме, по праву римского гражданина настоял на суде перед императором. Предположительно в 64 г. при Нероне Павел был казнен. На месте казни его ученики оставили памятный знак, что впоследствии помогло императору Константину найти могилу и возвести на ее месте церковь Сан-Паоло-фуори-ле-Мура.
В отличие от Павла, мы часто боимся заглянуть в себя, потому что, к сожалению, приблизительно понимаем, что можем там обнаружить. Мы привыкли маскироваться. Вечно кого-то изображаем из себя, создаем некую защиту, маску, которая может уберечь, скрыть нас настоящих от самих себя и от окружающих, чтобы никто не догадался, какие мы есть на самом деле. И постепенно человек привыкает играть выбранную роль. Изображать кого-то более умного, сильного, смелого, талантливого, остроумного, какого угодно. Он из кожи вон лезет, но не для того, чтобы стать таким, а чтобы таким казаться.