Наука – удивительна, говорили сторонники этих взглядов; но что делает ее удивительной? Получаемое нами благодаря ей господство над силами природы, ее непрерывно и быстро растущие услуги, ее практическая польза. Наука прежде всего полезный технически метод или же совокупность таких методов. Между ею и техническим искусством нет никакой разницы. И если техническое искусство отличается от художественного искусства своей пользой, то оно близко к нему в том отношении, что оно есть произвольное творчество человеческого гения.
Так как публика основывалась, главным образом, на познавательной ценности физических наук, когда она нападала и высмеивала теологические откровения, то понятно, как радостно должны были принять некоторые умы это формальное отрицание познавательной ценности физики. Для этого отрицания имелась отличная почва в публике, незнакомой с физикой и полной энтузиазма к вытекающим из нее техническим открытиям. Возможность развития этого парадокса пленило литераторов.
Но в действительности не является ли такое истолкование софистическим?
3. Да, науки, и в частности физические науки имеют утилитарную ценность; да, эта утилитарная ценность весьма значительна. Но она ничто по сравнению с ее бескорыстной, познавательной ценностью. И пожертвовать этой теоретической ценностью ради прикладного значения науки значит пройти мимо истинной природы физической науки.
Можно даже сказать, что физическая наука сама по себе и в себе имеет лишь познавательную ценность. Ее утилитарная ценность косвенного рода, ибо не наука утилизирует естественные явления, предоставляя их в наше распоряжение, но искусство и прикладные знания. Эти искусства разрабатываются совершенно иным путем, чем наука. Они исходят из иной точки зрения, требуют, вообще говоря, отличного гения, отличных методов. То, что в публике не отличают науки от искусства, является плодом странной и непонятной путаницы: ведь достаточно пробежать труд какого-нибудь ученого, чтобы почувствовать здесь на каждом шагу это различие. Во всяком случае ученые проводят его самым ясным образом по поводу физико-химических наук.
4. а) Обратимся сперва к Дюгему. Проводимая им антитеза между абстрактными и конкретными умами, между логическими и художественными умственными типами, и ясное предпочтение, оказываемое им первым, легкое пренебрежение (которое чувствуешь, несмотря на все его желание скрыть его) к тем, кто нуждается для физической теории в материальной опоре – все это показывает уже, что для него физика прежде всего знание, теоретическое познание, а не практическое прикладное искусство. Достаточно вспомнить для этого те соображения, которые в его глазах имеют решающее значение при произведении выбора между гипотезами, необходимыми для теоретического построения. Главные из них – интеллектуально-эстетического порядка. Во всем том, что он говорит о строении физической теории, чувствуешь ту заботу о математическом изяществе, о рациональной и совершенной гармонии идей, которые в высшей степени характеризуют чисто интеллектуальную и теоретическую работу. Кроме того, Дюгем не раз и прямо говорит: физика никогда не была и не будет – что бы об этом ни говорили – собранием эмпирических правил. Он часто сравнивает ее с математикой и геометрией. Согласно ему физика стремится стать точной наукой, наукой математической, т. е. логической, интеллектуализированной до своих мельчайших частей. Она непрестанно приближается к самой бескорыстной, самой исключительно теоретической науке, и вся работа Дюгема имеет целью сделать это сближение более тесным. Он не работает уже над математической физикой; он работает над математикой физики.
b) Согласно Маху все здание теоретической физики возводится абсолютно таким же образом, как и здание человеческого познания: с помощью приспособления организма к среде, преломляющегося соответственным образом в сознании. Между тем, что мы называем человеческим интеллектом, человеческим рассудком – одним словом, разумом, и физической теорией нет – как с точки зрения процесса образования и развития, так и с точки зрения ценности содержания – никакой заметной разницы.
Физика, следовательно, является составной частью той совокупности, которую мы называем интеллектом или разумом человека, и ничем иным. Она может иметь практические следствия, но и наш разум тоже имеет практическое значение. Но является ли это основанием, чтобы отнять у них их существенное свойство, благодаря которому они существуют, и существуют, как таковые, т. е. как орудие познания? В сложном механизме, выработанном человеческим видом в целях познания – познания, разумеется, согласно его природе и потребностям, но ведь ясно, что, когда говорят о человеческом виде, то не может быть речи об абсолютном – физическая наука является существенно-важной частью, которой нельзя ни изменять произвольно ни уничтожить, не искажая настоящей природы нашего познания. Невозможно поэтому приписать физике большей познаваемой ценности, чем это делает энергетика. Физика есть часть человеческой мысли.
c) Что касается Пуанкаре, то выражение «удобный», встречающееся почти во всем том, что он написал о физике, могло бы вызвать недоразумение по вопросу о приписываемой им физике познавательной ценности, если не обратить внимание на особенный смысл этого выражения у него и если бы он сам не указывал на огромную познавательную ценность науки, на ее «отменное достоинство».
Термины «удобный», «полезный» имеют у него лишь интеллектуальный, теоретический смысл. Для построения физической теории физик выбирает свои определения, понятия, функции, символы, согласно представляемым ими удобству и полезности, но удобству, полезному с точки зрения познавания, проникновения в естественные явления, в объективный отношения.
Эти термины потеряли свой практический смысл. Впрочем, достаточно прочесть заключение книги о «Ценности науки», чтобы не питать на этот счет никаких сомнений.
d) Хотя современные критики физико-химических наук направляли свои удары, главным образом, против механистических концепций, но между ними как раз есть – с точки зрения утилитарной концепции физики – некоторые пункты сближения. Ведь среди механистов можно было нередко встретить выражения пренебрежения к чистой мысли, к созерцательной науке. С исторической точки зрения именно механисты обратили внимание на практические приложения науки и на господство над природой, которое можно было ожидать от нее. С исторической точки зрения опять-таки механистические концепции своими конкретными и удобными представлениями, извлеченными из общеупотребительных машин, подготовили почву для практических приложений физики. Поэтому довольно удивительным представляется то, что скептическая критика особенно охотно нападает на механистическую физику. От этой критики можно было бы скорее ожидать, что она выставит механистическую концепцию как сугубо научный идеал, идеал по существу практический, основывающийся на технических требованиях.
Но критика эта разглядела, что практическая и утилитарная сторона механистической концепции является лишь производным и вторичным моментом ее. Тенденция механистической концепции заключается, наоборот, в том, чтобы не только стать истинным знанием, но стать знанием абсолютным, Наукой с прописным Н. Эти-то притязания и вызвали, главным образом, скептическую реакцию. Но тогда, значит, ясно, что и механистическая концепция – и даже особенно она – стояла на страже и готова всегда стоять на страже «отменного достоинства» науки. И поэтому, если механистическая концепция и отказывается в настоящее время от химеры абсолютного, то она все-таки продолжает утверждать, во-первых, что она надежный и точный – в пределах человеческих способностей – метод познания, а во-вторых, что она – опять таки в тех же пределах – единственный надежный и точный метод познания.
5. Впрочем, это последнее заключение не свойственно одной только механистической школе. По-видимому, все современные физики – в противоположность скептической философии науки – согласны в том, что физическая наука пользуется в своей работе единственным методом, дозволяющим познавать – в пределах человеческого познания – единственным методом, дающим реальные результаты. Из того, что все физики – в согласии с утверждениями позитивизма – принимают, что доставляемые нам физико-химическими науками познания относительны, не следует заключать, что они противостовляют им какой-то отличный способ познания, имеющий привилегию раскрывать то, что оставляет в неизвестности физика. Разумеется, физики могут, наряду со своими научными познаниями, иметь верования, касающиеся проблем метафизического порядка. Но они никогда не смешивают веры с познанием. Относительность физико-химических познаний позволяет им верить, наряду с этими познаниями, в вещи, относительно которых физика ничего не может сказать. Но эта относительность не позволяет им познать объект их. Мы можем познавать в тесном смысле слова лишь то, что способна достигнуть физическая наука, и ничего больше. В области физики нет другого способа познавания. Поэтому, как бы человечной ни была мера физической науки, нам придется довольствоваться этой наукой. Если она лишь молния, как говорит Пуанкаре, то «эта молния и есть все». Если она приспособление мысли, как утверждает Мах, то физическая вселенная есть и будет всегда для нас лишь результатом этого приспособления мысли. Если она чисто формальная математика, согласно концепции Дюгема, то эта физическая математика будет для предмета физико-химических наук тем, чем является чистая математика для числа и протяжения: совершенной, точной наукой об этом предмете, принимая во внимание те средства познавания, какими мы располагаем.
5. Впрочем, это последнее заключение не свойственно одной только механистической школе. По-видимому, все современные физики – в противоположность скептической философии науки – согласны в том, что физическая наука пользуется в своей работе единственным методом, дозволяющим познавать – в пределах человеческого познания – единственным методом, дающим реальные результаты. Из того, что все физики – в согласии с утверждениями позитивизма – принимают, что доставляемые нам физико-химическими науками познания относительны, не следует заключать, что они противостовляют им какой-то отличный способ познания, имеющий привилегию раскрывать то, что оставляет в неизвестности физика. Разумеется, физики могут, наряду со своими научными познаниями, иметь верования, касающиеся проблем метафизического порядка. Но они никогда не смешивают веры с познанием. Относительность физико-химических познаний позволяет им верить, наряду с этими познаниями, в вещи, относительно которых физика ничего не может сказать. Но эта относительность не позволяет им познать объект их. Мы можем познавать в тесном смысле слова лишь то, что способна достигнуть физическая наука, и ничего больше. В области физики нет другого способа познавания. Поэтому, как бы человечной ни была мера физической науки, нам придется довольствоваться этой наукой. Если она лишь молния, как говорит Пуанкаре, то «эта молния и есть все». Если она приспособление мысли, как утверждает Мах, то физическая вселенная есть и будет всегда для нас лишь результатом этого приспособления мысли. Если она чисто формальная математика, согласно концепции Дюгема, то эта физическая математика будет для предмета физико-химических наук тем, чем является чистая математика для числа и протяжения: совершенной, точной наукой об этом предмете, принимая во внимание те средства познавания, какими мы располагаем.
Это замечание очень важно, так как оно ясно характеризует истинную позицию современных физиков по сравнению с тем, что им приписывает скептическая критика. Эта критика осуждает научный метод, заимствуя у ученых их собственные аргументы о приписываемых ими нашему познанию границах. Она осуждает его и потому, что он неполный, и потому, что он – и этот упрек более важен – неизбежно искажает свой предмет. И она противоставляет ему, как более полный, более точный, более действительный, более истинный, другой метод, – метод мнимо-интуитивный, раскрывающий перед нами вещи такими, как он существуют, или, по крайней мере, представляющий их чувственные данные такими, каковы он суть. Этот интуитивный метод неизвестен физикам. Познавательное значение они приписывают лишь научному методу.
Таким образом, для хулителей научного метода он имеет лишь практическую ценность, а познавательную и теоретическую ценность имеют другие методы. Для физиков, наоборот, познавательной ценностью обладает лишь научный метод, а другие методы имеют только практическую или моральную ценность.
6. Итак, по мнению всех современных физиков физическая наука представляется совокупностью необходимых отношений, совокупностью результатов, которые опыт навязывает нам с принудительной силой и которые остаются неизменно одними и теми же в пределах точности наших инструментов для всех ученых, работающих в одинаковых условиях. Эта совокупность необходимых отношений составляет ценность физико-химических наук, их реальные результаты: они то и дозволяют нам господствовать над природой, воздействовать на нее, они то и создают практическую ценность науки.
Итак, вопреки утверждениям скептиков, правильнее, по-видимому, сказать, что практическая ценность науки вытекает из ее теоретической ценности. Ее утилитарное значение существует лишь благодаря ее познавательному значению. И то и другое две неразрывно связанные и точно параллельные стороны ее объективного значения. Сказать, что какой-нибудь закон природы имеет практическое значение, что он удобен для изображения данных опыта, для измерения или yтилизиpoвaния их, это по существу все равно, что сказать, что этот закон природы объективен, что он заключает в себе элементы, вышедшие из реальности и подходящим образом представляющие объект.
Когда известная философская концепция утверждает, что между положениями, из которых вытекает одно и тоже воздействие на природу, нет никаких различий, то, будучи логичной, она должна была бы вывести отсюда не то, будто нет теоретического познания, будто нет объективной разницы между истиной и заблуждением, а совершенно обратные заключения. Воздействия на предмет предполагают модификацию предмета, обратное действие предмета, согласующееся с ожиданием или предвидением, заключающимся в положении, в силу которого производят воздействие на предмет. Это положение содержит поэтому в себе элементы, контролируемые благодаря предмету и испытываемому им действию. Оно предполагает согласие с эмпирическим данным, рассматриваемым как необходимое. Следовательно в этих различных теориях имеется доля объективности. Задача науки – выделить эту долю и таким путем установить теоретическую истину, устранив все теперешние недоразумения. Наоборот, там, где уничтожают всякое объективное значение и всякую необходимость, там непонятно никакое действие чего бы то ни было на что бы то ни было; там нельзя даже понять, что могут означать все эти выражения; действие, польза, удобство, практическая ценность.
ГЛАВА VIIСогласие физико-химических теорий– 1. Скептический аргумент от разнообразия мнений и его роль в современной философской критике физической науки.
– 2. Этот аргумент не соответствует истинному положению вещей: а) ни в прежней физике; ) ни в теперешней физике.
– 3. Заключение: единство развития физической науки.
– 4. Разногласия зависят от того, что физика еще недалеко ушла от своего начала.
– 5. Единодушие современных физиков по вопросу о конечном единстве физики.
– 6. Тождество содержания теоретической физики при различиях формы.
– 7. К чему сводятся по существу разногласия между физическими теориями.
– 8. Современная двойственность физических теорий тоже ведет к конечному единству физической науки.
– 9. «Искусство я, наука – это мы».
– 10. Антропоморфизм науки: его истинный смысл.
– 11. Общее заключение.
1. Аргументы, приводимые скептической критикой современной физики, сводятся все по существу к знаменитому аргументу всех скептиков: к разнообразию мнений. Но разногласия между современными физиками существуют лишь в теоретической физике, в области систематизирующих гипотез. Они поэтому ничего не доказывают против объективности физики; ведь всякий понимает, что одно и то же реальное содержание может быть организовано различным образом и что гипотезы, предвосхищающие опыт, могут быть многообразны.
Но мало того, что теоретические разногласия не могут затронуть ценности физической науки. Можно без тени парадокса утверждать, что они скорее кажyщиеcя, чем реальные. В физике, вплоть до ее гипотез и теорий, до ее приемов систематизации и открытия, царит глубокое единство, которое отражает, впрочем, единство их происхождения – опыт – и которое навязывается нам с такой принудительной силой лишь благодаря объективности этого опыта. Экспериментальное и объективное содержание физической науки накладывает свой отпечаток на попытки систематизации и на направления исследования. И, в свою очередь, согласие в общих чертах всех физических теорий касательно общей организации экспериментального содержания физики, может доказать, в некотором роде a posteriori, объективность этого содержания.
2. В истории физики, как и во всякой другой истории, можно различить крупные периоды, отличающиеся между собой формой и общим видом теорий; у всех у них какие-то общие черты сходства, почти как у произведений одного и того же художника или одной и той же школы. Поэтому физико-химические науки имеют – по крайней мере, в каждую эпоху – некоторое единство. Значит доля произвольности, имеющаяся при построении теории, при организации и систематизации физических законов этим значительно ограничивается.
Если исследовать внимательнее один какой-нибудь из этих исторических периодов, то довольно скоро начинаешь понимать, почему у всех теорий общий и сходный вид. Дело в том, что совокупность приобретенных знаний и великие последние открытия не оставляют в данный момент места выбору: они принудительно навязывают общую теоретическую форму. И в физике – как и в других науках – систематизация, теории, точки зрения, подсказываются опытными данными, или же – если это слово кажется слишком резким, когда думают, например, о математике – то содержанием, материей теории и природой ее объекта. Теоретическая физика есть таким образом функция экспериментальной физики, т. е. научных завоеваний данной эпохи. Но так как научные завоевания не изменяются заметным образом каждое мгновение, то физика неизбежно носит в продолжение известного времени особенный и весьма характерный облик. Но вот появляется одно из тех открытий, которые отражаются на всех частях физики, ибо они выявляют какой-нибудь основной, до того плохо или частично известный, факт – и весь облик физики изменяется. Начинается новый период.