У Нади даже шальная мысль мелькнула: пока Полуянов почивает богатырским сном в их жалкой временной конуре, быстренько смотаться в гостиницу. Забрать и привычную косметику, и книгу. И не использованный еще запас великолепных цветастых итальянских сарафанов.
Но вспомнила неконтролируемый полет их машины в черноту, в пропасть и, конечно, не рискнула. Хотя и не очень верила, что за их номером в приморском отеле следят – да еще сейчас, глухой ночью.
Однако больше находиться в курятнике (площадью два на два!) не могла. Натянула шорты, майку со смешной, но удивительно в тему надписью: «Не будите во мне стерву, она и так не высыпается!» Выскользнула во двор. Обстановочка здесь тоже уныние навевает, но хотя бы дышать можно.
Надя мазнула взглядом по ряду столь же убогих клетушек, выстроенных по периметру забора. Окна во всех темные – она уже успела заметить, что, коли пришли постояльцы домой, попусту не сидят, сразу спать заваливаются. И пищу принимают на улице – для чего есть пара грубо сколоченных деревянных столов с лавками. Душ (один на всех!) – конечно, тоже во дворе. А хозяева сей курортной резервации с комфортом устроились на другом конце участка в двухэтажном каменном доме.
Надя не без зависти посмотрела в сторону аккуратного особнячка. При нем и клумбы, и мощенные цветными камнями дорожки, и фруктовый садик с беседкой. Благолепие отделено забором из рабицы, калитка, впрочем, не заперта. Интересно, хозяева очень возмутятся, если она немного посидит под сенью их персиков? А то ведь в их фанерном городке и находиться противно. Да, решено. В хозяйской беседке она и устроится. И, может быть, даже в ней вздремнет.
* * *…Только начал доверять – Эдик ему ложку дегтя.
Сшиб на яхте, что Институту моря принадлежала, девчонку.
Каяться пришел понурый, перепуганный.
Что ж, решил Хозяин, нехорошо. Однако и никакой особой катастрофы нет. Влип, с кем не бывает? Молодой парень, кровь кипит, захотелось за штурвалом покрасоваться, а с управлением не справился.
Хозяин для порядка пожурил его и по обычной схеме обеспечил, чтоб все концы в воду: родителям девицы – материальную помощь, в милицию – нужное указание. Даже свидетеля, работягу с пляжа, что языком много болтал, убирать не пришлось – деньжат дали и в другой город отправили.
Эдик, правда, никак происшествие забыть не мог. Все не верил, что ему это с рук сошло. Всегда был пугливый, ранимый, а сейчас совсем нервный стал, глаза бегают, суставами хрустит. Поделился однажды с боссом своими страхами: вдруг родители девчонки передумают? Или еще свидетели объявятся? И уголовное дело возобновят по вновь открывшимся обстоятельствам?
Пришлось прикрикнуть: не будь, мол, слабаком и чтоб про историю эту и сам не вспоминал, и ему мозг не пудрил. Вроде возымело действие: Эдик вспоминать про первое свое убийство перестал. Кажется, повеселел, воспрянул.
Но только в себя пришел – к нему журналист из Москвы. И паранойя с новой силой вспыхнула. Но нет бы посоветоваться с тем, кто мудрее. Решил (после предыдущей-то взбучки) самостоятельно разбираться. Ну, и наворотил. Шеф, когда узнал, к сожалению, слишком поздно, только за голову схватился. Умный вроде человек – кандидат наук, успешный руководитель, а повел себя хуже неразумного дитя. Вбил себе в голову, что капитан (который за немалые отступные смерть девицы на себя взял) его журналисту выдаст. И (детективов, что ли, плохих начитался?!) решил от свидетеля избавиться. Еще и своими руками. На пляже – пусть в пригороде, но все равно место общественное – всегда могут свидетели найтись.
Они и нашлись, да с фотокамерой. Предъявили Эдику фотографии, стали деньги вымогать. И снова тот взялся решать проблему своими силами. Сначала договорился с шантажистом о передаче денег и устроил засаду. А когда тот не пришел (и о себе вестей больше не подавал), в голову себе вбил, что это московский журналист, проныра, его преследует. И организовал на писаку покушение. Которое, вдобавок, не удалось.
…Хозяин, когда выслушал Эдика, за голову схватился.
Да уж, не существует гармонии. И человек существо несовершенное.
В чем-то парень логику железную демонстрирует. А в житейском, элементарном плане – абсолютно никчемная личность.
– Денег с тебя требовал не журналист. Гарантирую, – сказал, как отрубил, Хозяин. – Лучше надо в людях разбираться.
– А кто же? – жалобно пискнул Эдик.
– Кто угодно. Идиотов в мире полно.
– Он обещал, если я не заплачу, в милицию свои фотографии отдать. – Кажется, Смолянинов реально поверил в угрозы шантажиста.
– Вот милиции тогда и заплатишь, – хохотнул Хозяин.
Однако моральные страдания Эдика его сейчас заботили меньше всего. О другом думал.
Нужно срочно выводить парня из серьезных дел. Пусть Смолянинов продолжает придумывать свои схемы, но исполнения их никак не касается. Потому что мало изобрести и даже осуществить нестандартный ход. Нужно еще и в сложной ситуации холодную голову сохранять. А мальчишка – когда земля загорелась лично под ним – повел себя совершенно неадекватно.
Значит, дальше будет только хуже.
И текущую операцию, думал шеф, целесообразно оборвать в самом зародыше. Нет больше доверия юному гению.
Однако машина-то уже запущена.
Потому шеф после долгих сомнений решил все же довести начатое до конца.
А на всякий случай (чутье у него было звериное) присмотреть за ушлым столичным писакой. Тот, конечно, не шантажист, но человек, видно, не глупый. И может быть опасным.
И как раз сегодня ему доложили: парень крутился рядом с объектом.
Вот это было куда серьезней, чем яхта, погибшая девчонка и убийство капитана.
* * *Ох, хорошо на свежем воздухе!
Надя забралась с ногами на лавку, преклонила голову, начала уже задремывать и вдруг, почти из небытия, услышала: хлопнули входные воротца. Привстала, посмотрела – в гостевой двор входит мужчина. Кто-то из постояльцев явился. И хотя вроде и не совершала она ничего противозаконного, смутилась, спряталась за перилами беседки. И сна сразу ни в одном глазу. Хуже нет, когда на самом пороге сна разбудят.
Видно было в свете уличного фонаря хорошо. Мужик постоял сначала у забора – вроде осматривается. Дальше отправился вдоль конурок и у каждой на долю секунды замирал – словно прислушивался.
Надино сердце тревожно забилось. Неужели вор? Может быть, броситься на него, закричать?
А если она ошибается? Человек такой же постоялец, как она сама, просто совершает вечерний променад?
Идет действительно не спеша. Совершенно открыто.
И вдруг мужчина – доселе медлительный и даже вальяжный – внезапным ловким и быстрым движением, ввинтился… в их с Димой домик! Крайний слева!
Надя ахнула. А дальше – не размышляя, не строя планов – просто заорала. Дико, страшно. И, покуда сама мчалась к домишке, вопила все громче. Бессмыслицу: «Пожар! Помогите! Убивают!»
В хозяйских владениях тут же вспыхнул свет, хлопнуло окно. В домике через один от них распахнулась дверь, высунулась взлохмаченная мужская голова.
С незнакомцем она столкнулась на пороге. Пустые глаза, бейсболка, низко надвинутая на лицо. Оттолкнул ее с виду легким, небрежным движением, однако девушка отлетела на метр, тяжело плюхнулась оземь. В ноге что-то хрустнуло. Она выдохнула:
– Держите!
– Эй, мужик, ты чего? – Дядька, что жил через домик, попытался преградить незнакомцу путь.
Незваный гость ответил коротким ударом справа. Заступник захрипел, осел на землю. А пришелец юркой змеей метнулся к воротцам, захлопнул их за собой.
Надя с трудом поднялась, не обращая внимания на больную ногу, поспешила за ним. Но за забором уже взревел автомобильный мотор, завизжали покрышки. А из их домика донесся еле слышный Димин голос:
– Надька! Сюда!
Она рванулась на зов и в ужасе замерла на пороге. Полуянов был до подбородка укрыт простыней, и на груди его расплывалось кровавое пятно.
* * *Василиса поерзала на жестком стуле. Зевнула. Придвинула к себе кружку с остывшим чаем, сделала глоток. Ну и гадость! А что вы хотите – заваривала часа три назад. Давно стал ледяным и настоялся, как чифирь.
Организовать, что ли, себе еще кружечку? Но не дадут ведь посмаковать. Только усядешься, достанешь из заначки конфеты – сразу пациента привезут.
Василиса взглянула на часы: начало третьего ночи. Парня с ножевым отправили в операционную час назад. Чего там они возятся? Сердце, сказали, вроде не задето, а легкое ушить давно бы успели. Или помер? Тоже неплохо. Тогда она и с чаем возиться не будет – сразу в дежурку, спать. Благо сегодня в реанимации тяжелых нет, пара дедков после инфарктов да кавказец с пулевым, и все спокойно дрыхнут.
У них в Приморске в реанимации вообще хорошо: народу мало, всех, кто может кони двинуть, в Краснодар или в Геленджик отвозят.
И этого парня бы надо – да много крови потерял, Николаич, хирург дежурный, испугался, что не довезут.
Теперь вот и сам не спит, в операционной колдует, и ей расслабиться не дает.
Василиса вздохнула, тяжело поднялась. Проверила: белье застелено, солевые растворы для капельниц наготове. Хорошо бы пациент не буйным оказался – а то и ей покоя не даст и больных остальных перебудит.
Один из дедков-инфарктников заворочался на своей койке, прохрипел:
– Утку, сестричка…
– Щаз, – буркнула она.
И безропотно исполнила просьбу.
– Спасибо, милая, – слабо улыбнулся дедок.
Облегчился, блаженно выдохнул:
– Ох, хорошо! В терапии-то не допросишься.
Это да. В терапии ни одна медсестра не снизойдет, чтоб судно подать. Там родственники больных и за сиделок, и за уборщиков. А в реанимацию кого попало не пускают. Только за деньги или если уж пациент совсем плох.
Но сегодня Василиса настолько устала, что пустила б родню и бесплатно – если у людей желание есть печально, как поэт писал, подносить лекарство. Парня, интересно, самого привезли или с кем-то? Тогда бы поставила сейчас ему капельницу, поручила родственникам и минут хоть на сорок отключилась.
Она подошла к окну. Больница располагалась на горе, а реанимация – на пятом этаже, в высшей точке, потому видно далеко. Сначала пустые улицы, ряды сонных домишек, а ниже, ближе к морю, все больше света, хлопают фейерверки, гремит музыка. Веселятся курортники, жизнь прожигают. И частенько заканчивают свои отпуска у них в больнице. Как этот парень с ножевым. Наверняка пырнули его в пьяной ссоре или девушку не поделил.
…А вот и каталка по коридору загрохотала. В морг бы – сразу на лифте, в подвал. Значит, выжил.
Николаич, хирург, ввалился в реанимацию – бледнющий, глаза красные. Кажется, сам не рад, что взялся клятву Гиппократа исполнять.
Коротко буркнул:
– Жить будет.
Помог Василисе перевалить парня на койку (тот в забытьи постанывал). Быстренько надавал указаний – ничего нового, стандартный набор капельниц, и сердечную деятельность велел контролировать. Да и сбежал спать.
…А пациент-то, отметила медсестра, хорош, не чета дедулям-инфарктникам. Молодой, лицо тонкое, брови вразлет, губы развратные. И алкоголем от него не пахло, это Василисе тоже понравилось. Опять же не матерился, как иные, кто после наркоза в себя приходит.
Ей даже спать расхотелось – подобралась, распрямила спину, глаза заблестели. Ласково коснулась прохладного бледного лба, пропела:
– Тебе нужно чего? Попить? Утку?
Распахнул очи, пронзил взглядом.
И тут за спиной шаги. Обернулась, увидела: девица неизвестная в реанимацию прорвалась. В уличной обуви, без халата. Полненькая, встрепанная. Ее чуть не оттолкнула, сразу к новому пациенту. Склонилась над ним, ахнула:
– Димка!
И парень, грустно подметила Василиса, сразу вынырнул из своего забытья, и лицо его осветилось совершенно счастливой, влюбленной улыбкой.
Дамочка, значит, его.
Красавец, а нашел себе крокодилину.
Василиса парнем более не любовалась. Хмуро взялась за капельницу. А на девицу рявкнула:
– Работать не мешай.
Та поспешно отпрянула. Встала рядышком с ним, моляще вымолвила:
– Димочка, как ты?
– Все хорошо, Надюшка, – с видимым усилием откликнулся парень.
Василиса наспех, не стараясь, вогнала ему в вену иглу. Пустила раствор. И поспешила в дежурку – спать. А пациента пусть Надюшка-крокодил стережет.
* * *«Отпуск! Вот это у меня отпуск!» – в какой уж раз и со все большей грустью подумала Надя.
Три часа утра. Затхлый больничный запах. На соседних койках стонут во сне поверженные инфарктом дедки. А перед ней Дима. Распластанный на белой простыне, беспомощный, грудь стянута бинтами, рука прикована к капельнице…
Доктор сказал, полтора литра крови любимый потерял. То есть, даже если операция удачная и заживление пойдет хорошо, лежать ему в больничке все равно долго. А потом еще восстанавливаться…
Но какое счастье, неслыханное везение – что нож попал не в сердце, а чуть выше! И это ведь она Диму спасла! Не приметь она ночного гостя, не закричи – никакая б медицина, даже самая продвинутая, помочь ему не смогла бы. Но с Диминой раной, заверил хмурый доктор, и в приморской больничке справятся.
Если только… Надю пронзила неожиданная мысль.
Она вздрогнула, сердце сжало страхом.
Ведь они по-прежнему на территории противника!
Те, кто покушался на Полуянова, скоро узнают (если уже не узнали), что он выжил. И дальше… Страшно даже подумать.
Надя осторожно выпустила Димину ладонь, положила ее поверх простыни – он дремал, постанывал во сне. Подошла к окну.
И улица, и парковка перед больницей были абсолютно пусты. Однако попасть сюда можно элементарно. На входе в корпус сидит дряхлый и равнодушный охранник. А дверь в реанимацию (Митрофанова убедилась сама) даже не запирается.
Она, конечно, не отойдет от Димы ни на шаг. Да и другие пациенты рядом. Но ведь и враги могут не брать в руки нож, но проявить изобретательность. Например, с врачом договориться. Или с хмурой здешней медсестрой. Всего-то нужно ошибиться с лекарством для капельницы.
Надя нервно обхватила себя руками. Что же делать?
«Может, я просто накручиваю себя совершенно зря? И Диму никто убивать не собирается? Им достаточно было просто вывести его из игры?..»
Но в этот момент за стеной, в дежурке, куда удалилась отдыхать медсестра, зазвонил телефон. Митрофанова отчего-то вздрогнула. Взглянула на часы: пять минут четвертого, самое глухое время.
Стены в больнице оказались тонкие: Надя прекрасно слышала, как медичка сначала ворочается, потом встает, тяжело шаркает… недовольным голосом бурчит:
– Але? – И вдруг ее нелюбезный тон волшебным образом меняется: – Да, здравствуйте. Конечно, узнала. Нет-нет, что вы. Я вас внимательно слушаю.
Пауза. А еще через мгновение до Нади донеслось (и ладони у нее сразу вспотели):
– Полуянов? Да, есть такой. После операции привезли. Час назад. Состояние тяжелое. Да, хорошо…
Надино сердце сжалось от страха. С кем, да еще столь любезно, разговаривает медсестра? Кто в Приморске глухой ночью может интересоваться пациентом Полуяновым?
И, едва сестрица вступила в палату, Надя кинулась к ней:
– Скажите, кто вам сейчас звонил?
Та на долю секунды растерялась. Промямлила:
– Когда?
– Да вот только что. Я слышала.
Девица нахмурилась. Глаза забегали, взгляд метнулся в пол. Однако взяла себя в руки быстро:
– А… да это из милиции, следователь.
– В три часа ночи? – прищурилась Надя.
– Чего вас удивляет? Травма-то криминальная, – буркнула медсестра.
«Но обычно ведь бывает наоборот! – едва не выкрикнула Надя. – Как раз из больницы и звонят в милицию. Сообщают, что пациент с ножевым ранением поступил!»
И поинтересовалась невинно:
– Когда он приедет?
– Кто?
– Ну, следователь?
Снова пауза. А дальше сестра проворчала:
– Он мне не докладывал.
И всем своим видом показывает, что разговор закончен.
Отодвинула Надю плечом, проследовала к недвижимому Полуянову. Поставила ему очередную капельницу. И, более ни слова не проронив, покинула палату.
Митрофанова еще раз взглянула в окно на пустынную улицу. На беспомощного, смертельно бледного Димку. Она, конечно, не психолог и не ясновидящая, в чужом мозгу читать не умеет. Однако не сомневалась: звонил медсестре совсем не следователь, а убийца. Или тот, кто убийство Полуянова заказал.
Может быть, ей самой сейчас позвонить в милицию? Попросить помощи? Ага, и что она скажет? Пришлите в городскую больницу в реанимацию охрану для журналиста Полуянова? Несерьезно.
И вдруг ее осенило.
Будь Димка в сознании, ее идею бы точно не одобрил.
Но ничего другого – здесь, в Приморске – она придумать просто не могла.
* * *«Я – преступница. Я угроблю его, и все», – безостановочно, безжалостно корила себя Надя.
Хотя она не была врачом, но в медицине немного разбиралась. Когда-то в мединститут думала поступать. Мамочка, медсестра по профессии (царствие ей небесное), немало рассказывала. Так что Надя знала прекрасно, зачем после операции (даже пустяковой) пациента обязательно кладут в реанимацию. И насколько серьезные осложнения возможны при отсутствии врачебного контроля и плохом уходе. Тромбоэмболия, сепсис… лучше не думать.
А в случае с проникающим ножевым в легкое человека держат в реанимации минимум двое суток. Контролируют сердечную деятельность, постоянно ставят капельницы, меняют – в стерильных условиях! – повязки.
А что натворила она?..
Даже Евгений – человек от медицины далекий, да и Полуянов ему никто – обронил:
– По-моему, глупость ты затеяла…
– Не хочешь помочь? – мгновенно ощетинилась она.
– С ума сошла! – обиделся парень. – Я же примчался сразу, как ты позвонила. Но, может быть… давай его лучше в Геленджик? Там и больницы поприличнее.
– Захотят – достанут и там, – отрезала она. – А до Москвы я его не довезу.