— А, Валя! Вот здо́рово, что ты приехал… Здоро́во, ребята! Видите окно на пятом этаже? Третье слева, видите?
— Со шторами?
— Да, самое красивое… А упала она вон там, я два кирпича положил. Их, правда, уже снегом припорошило. Тот кирпич, что на ребре, отмечает, где голова лежала…
Все подошли к двум кирпичам, примерно в полутора метрах друг от друга. Никто не решался нарушить молчание, будто девушка все еще лежала здесь, на асфальте. Фотограф нагнулся и перевернул кирпичи, чтобы они лучше выделялись на снегу. Отойдя, он брезгливо отряхнул руки, и вдруг всю его медлительность, величавость в движениях как ветром сдуло — фотограф увидел, что следы, только что оставленные им на снегу, наполнились красноватой подтаявшей влагой.
— Да, это кровь, — невозмутимо объяснил участковый. — Не успели подчистить. Да я и не позволил. Мало ли что, вдруг следователю такая чистоплотность не понравится.
— Гена, а ведь она далековато от стены упала, — сказал Демин.
— Далековато. Я тоже об этом думал. Понимаешь, Валя, будто сзади ее кто-то подтолкнул или напугал… Но она и сама могла оттолкнуться в момент прыжка.
— Могла, — с сомнением сказал Демин.
— Я прибежал в квартиру, когда там еще все спали.
— Или делали вид, что спят, — подхватил румяный оперативник.
— Как начали замки открывать, щеколды откидывать, запоры снимать… Я думал, что кончусь там, на площадке.
— Значит, чужой не мог попасть? — спросил Демин.
— Без помощи хозяев ни за что! А ты думал! Коммунальная квартира, три хозяина. У них не то что на входной двери, внутри все двери в замках, как в орденах! Коммунальная квартира, — повторил участковый, будто это все объясняло. — В одной комнате жила Селиванова, во второй старушка обитает, в третьей два парня. Братья, между прочим. Лет по тридцати. Холостые.
— А Селивановой сколько было?
— Двадцать. Или около того. Ты прав, для братьев она, конечно, представляла интерес… Это неизбежно.
— Братья были дома?
— Да, собирались на работу. Тяжело собирались, с похмелья. Открывала старушка. Сутарихина. Фамилия ее такая. А братья — Пересоловы.
— Как все началось?
— Ее дворничиха нашла. Под утро. Вышла подметать и нашла. Она еще живая была. Дворничиха тут же ко мне. Двор глухой, народу нет, рань, так что почти никто ничего и не видел. Только когда «скорая» подъехала, собралось человек пять. Но в свидетели они не годятся, подошли, когда машина уже стояла здесь…
— А дверь в комнату Селивановой была заперта?
— Да. Изнутри. Это точно. Тут можешь не сомневаться. На замке есть такая небольшая никелированная кнопочка, когда ее опускаешь, замковое устройство блокируется, и открыть снаружи невозможно, понимаешь? Так вот, эта кнопочка была опущена.
— А из окна никто не мог спуститься?
— Смотри сам, — усмехнулся участковый. — Братишки Пересоловы помогли мне дверь высадить. В комнате порядок. Только постель не разобрана, как если бы хозяйка не ложилась спать, понимаешь? Не разобрана, но смята. Много окурков. Бутылка есть. В таких случаях всегда есть бутылка. На этот раз — виски.
— Братья ушли на работу?
— Нет, я их на свой страх и риск дома оставил. Думаю, вдруг пригодятся. Ты уж отметь им повестку, а?
— Отмечу. Комнату опечатал?
— За кого ты меня принимаешь, Валя?!
— Как братья отнеслись к тому, что ты их дома оставил?
— По-моему, обрадовались. Как я понимаю, головы у братишек так трещат, что с третьего этажа треск слышен.
— Ну пошли. Да, позови дворничиху, слесаря, кого-нибудь… Понятые нужны. Следователь без понятых — это все равно, что рюкзак без ремней.
— А вон они стоят… Я уже давно их позвал.
— Ну ты, Гена, даешь! — восхищенно сказал Демин и усмехнулся, показав свои не очень правильные, но крепкие белые зубы, и первым вышел из-под арки — длинный, слегка сутулый, глубоко сунув руки в карманы плаща, в своем знаменитом на всю прокуратуру берете, в туфлях на толстой подошве, в узковатых брюках. Демин терпеть не мог расклешенных и мужественно ждал наступления времен, когда узкие брюки снова войдут в моду.
Дверь открыла Сутарихина. Увидев среди вошедших участкового, повернулась и засеменила по темному коридору к себе в комнату.
— Одну минутку! — остановил ее Демин.
Сутарихина остановилась и, не оборачиваясь, искоса, из-за спины, посмотрела в сторону вошедших.
— Простите, — Демин подошел к ней поближе, — вы здесь живете?
— Ну? — настороженность, чуть ли не враждебность прозвучала в этом не то вопросе, не то утверждении. Замусоленный передник, платье с очень короткими рукавами, обнажавшими крупные жилистые руки, узел волос на затылке, клеенчатые шлепанцы…
Видик у бабули еще тот, подумал Демин. Тяжелый разговор будет. Опустившиеся люди обычно неохотно общаются с незнакомыми, неохотно говорят о себе и стараются побыстрее скрыться от взглядов, от внимания чужих людей. Типичная обитательница коммунальной квартиры, где никто не чувствует себя хозяином, каждый считает и себя и соседей временными, чужими, нежеланными. Квартирка тоже еще та… Коридор, заставленный тумбочками, шкафчиками, старыми кроватными сетками, всем тем, что не помещается в комнате и что жалко выбросить на свалку. На длинном, мохнатом от копоти шнуре висела маленькая лампочка, выключатель, вырванный из гнезда, болтался на проводах, двери провисли от тяжести окаменевших слоев краски и запоров…
— В какой комнате жила девушка? — спросил Демин.
— А вот, — Сутарихина, не глядя, кивнула на высокую двустворчатую дверь и тут же снова бросилась в темноту коридора.
— Гражданка Сутарихина! — громко и властно сказал участковый таким голосом, каким никто здесь никогда, наверно, не разговаривал — будто команду отдал. Сутарихина не только остановилась, она распрямилась и послушно повернулась ко всем лицом. — Вот этот товарищ, — участковый говорил все тем же зычным голосом, — хочет с вами поговорить. У него к вам вопросы, касающиеся смерти вашей соседки Натальи Селивановой. Вам все понятно?
— А чего ж тут понимать… Все как есть понятно. А вопросы… Чего ж не ответить, отвечу… — Сутарихина сделала приглашающее движение рукой. Заходите, мол, если уж это так необходимо.
— Вот что, ребята, — повернулся Демин к оперативникам. — Особое внимание — не было ли у нее гостя? Ну и, конечно, телефоны, адреса, переписка и так далее. Понятые здесь? Отлично.
Демин подождал, пока участковый откроет дверь, тоже вошел, огляделся. Кроме нескольких щепок, оставшихся после того, как утром пришлось взламывать дверь, в комнате не было заметно никакого беспорядка. Толстая накидка на диван-кровати, полированный стол, на котором стояла начатая бутылка виски, тяжелые шторы на окне, пол закрывал красный синтетический ковер.
— Ничего гнездышко, а, Валя? — заметил участковый.
— Да, вполне ничего, — согласился Демин. — Ладно, ребята, вы трудитесь, а я с соседкой побеседую.
Сутарихина стояла посредине комнаты и смотрела на Демина с явной растерянностью. Ну вот, ты хотел войти, посмотреть, как я живу, смотри, — говорил весь ее вид. Старая кровать с никелированными шариками, с наспех наброшенным потертым одеялом, деревянная рама с множеством фотографий под стеклом, стол, накрытый выцветшей, изрезанной клеенкой… Все говорило о нужде, невеселой жизни, может быть, доживании.
— Проходите, коли вошли, — проговорила Сутарихина и как-то неумело улыбнулась. — В дверях-то чего стоять… — Она подхватила полотенце, протерла табуретку, пододвинула ее Демину. Он сел, еще раз оглядел комнату, и Сутарихина невольно проследила за его взглядом. — Небогато живем, но не жалуемся, — твердо сказала она. — Чего узнать-то хотели?
— Сами знаете… Соседка ваша, похоже, из окна выбросилась. Вот и хотел узнать — сама или кто помог?
— Ой, не знаю, — глаза Сутарихиной сразу стали красными, больными. — Скромница, умница, красавица… Комнату ведь родители для нее снимают, а она училась в институте, иностранные языки изучала. Родители живут в Воронеже… Я уж телеграмму утром дала…
— Она давно здесь жила?
— Третий год пошел… Как поступила в институт, так и поселилась.
— А вчера поздно пришла?
— Ну как поздно… Темно уже было. Часов в девять, наверно.
— Она всегда дома ночевала?
— Ох, и не знаю как сказать…
— Значит, не всегда? — уточнил Демин.
— Не всегда, — горестно согласилась Сутарихина. — Конечно, будь я ей матерью, строже бы спросила, а так что — соседка. Но и беды большой я не видела. У подружек засидится — чего ей через весь город тащиться? А если не приходит ночевать, всегда позвонит, предупредит, так и так, уважаемая Вера Афанасьевна, сегодня меня не ждите. И училась она хорошо, отметки мне свои показывала, все пятерки, четверки, других и не было. Грамота у нее из института за самодеятельность…
— Так, — сказал Демин. — А последнее время вы стали замечать за Наташей что-то неладное?
— Да, что-то с девкой твориться начало… — Сутарихина поддалась его тону. — Месяца три, почитай… И знаете, однажды, — Сутарихина понизила голос, словно собиралась сказать нечто невероятное, — однажды я от нее даже запах вина слышала. Веселой пришла, говорунья, все болтала, да нескладно, невпопад, будто самое себя заговорить хотела. Говорит, у подружки на именинах была. Спрашиваю: а ребята были? Были, говорит. И улыбнулась… Нехорошо так улыбнулась, будто о чем плохом подумала.
Демин внимательно посмотрел в скорбные заплаканные глаза старой женщины и мысленно выругал себя — от надо же так ошибиться в человеке! Он шел в эту комнату, заранее готовя себя к разговору с замкнутой, недовольной всем белым светом старухой, а познакомился с человеком, может быть, не очень счастливым, но сохранившим в себе чуткость к чужой жизни. Это ведь заметить надо — пришла веселее обычного, непривычно много болтала, а улыбалась нехорошо, будто о чем-то плохом вспоминала…
— А парень у нее был?
Сутарихина быстро взглянула на Демина, опустила глаза, помолчала, наматывая на палец тесемку от передника.
— Наверно, все-таки был… Захожу как-то к ней, а у нее на столе фотка… Парнишка. Молоденький, худенький. Симпатичный молодой человек, видно, с пониманием о жизни… Я не удержалась, спросила все-таки… Но, видно, вопрос мой не понравился Наташе, любопытство мое она осадила. Не то чтобы резко или грубо… Нет, просто сделала вид, что не услышала.
— А эти… соседи ваши, Пересоловы? Как они к ней?
— Ну что сказать… Пересоловы, и все тут. Другие люди. Они неплохие ребята, не ворюги, не пропойцы, не скандалисты, помогут всегда, когда попросишь… И друг дружку чтут, никогда драк у них промежду собой не бывает или ругани какой. Но вот как-то интересу у них к жизни нет. Стремления у них нету. Заработать, поесть, попить, покуралесить, песни попеть, похохотать — и все тут. А к Наташе… Нет, не забижали они ее, гостинцы иногда приносили, когда праздник какой. Новый год, к примеру, или женский день. Хоть выпимши придут, а гостинцы принесут.
— Какие? — спросил Демин, вспомнив про виски.
— Господи, какие у них могут быть гостинцы… Конфетки, цветочки, игрушку какую-нибудь, не то медведя, не то зайца. Попробовали они было к ней с мужским интересом, но… Другие люди. Я уж набралась наглости, пошла к ним. Уж так отчитывала, так отчитывала… — Женщина вдруг расплакалась.
— Вера Афанасьевна, а теперь скажите мне — в квартире этой ночью чужих не было?
Сутарихина тыльной стороной ладони вытерла слезы на щеках и настороженно посмотрела на Демина, пытаясь понять скрытый смысл его вопроса.
— Я вам вот что скажу… Ежели вы кого подозревать надумаете, подозревайте жильцов. Никого, кроме нас, в доме не было. И быть не могло.
— Может, у Наташи в комнате кто был? Она, к примеру, впустила…
— Не было у нее никого. Чай я у нее пила вечером. И потом опять к ней в комнату заходила — чаю она мне купила где-то в центре. За чаем и зашла.
Заметив, что Демин смотрит на нее с подозрением, женщина поднялась, подошла к шкафчику, достала из него несколько пачек индийского чая и положила на стол.
— Вот. Сказывала, что в Елисеевском магазине брала. Проверить можно. Там ведь тоже не всегда хороший чай бывает.
— Верю, Вера Афанасьевна, — улыбнулся Демин. — А ночью никто не мог зайти? Может, еще у кого ключи есть?
Сутарихина, не говоря ни слова, поднялась и вышла из комнаты. Вернувшись через минуту, она молча протянула Демину небольшой ломик с раздвоенным концом для выдергивания гвоздей.
— Вот, — сказала она. — Гвоздодер. Кроме замка, мы еще дверь на гвоздодер запираем. Хоть бульдозером открывай — ничего не получится.
— А из жильцов никто не мог впустить постороннего?
— Нет, — терпеливо сказала Сутарихина. — У меня такой сон… У меня и нет его, сна-то. Забудешься на часок-другой, и опять лежишь, в потолок смотришь. Кто воды выйдет попить, или, прости господи, по нужде в отхожее место…
— Наташа эту ночь спала?
— Плохо спала. Как чувствовала, — Сутарихина вытерла слезы углом передника. — Я уж думала, не чаем ли крепким напоила, что заснуть не может. А потом звонок был. Телефонный. Трубку поднял Анатолий… Да, Толька первым подошел, это младшой, он как раз на кухне был. Как я поняла, Наташу спрашивали. Толька положил трубку на тумбочку и пошел к ее двери. Несколько раз постучал. Знак у нас такой — к телефону, мол, иди. А о чем говорили, я не слышала.
Демин медленно разогнулся, поднялся. Взял в руки гвоздодер, подбросил, как бы прикидывая его надежность, осторожно положил на стол между чашек и, озадаченно ссутулившись, вышел.
Оробевшие братья Пересоловы маялись на кухне, курили, не решаясь ни уйти к себе, ни заглянуть в комнату к Селивановой. Время от времени они переглядывались, как бы говоря — вот так-то, брат, такие вот дела пошли… И, уже не чувствуя себя здесь хозяевами, в своей квартире, курили как гости — выпуская дым в открытую форточку и стряхивая пепел в ладошки.
— Ну, что скажете, братья-разбойники? — приветствовал их Демин.
— А что сказать — беда! — ответил, видимо, старший брат. Он был покрупнее, с розовым лицом, слегка, правда, помятым после вечернего возлияния, с четко намеченным, крепким и упругим животиком. Взгляд его маленьких острых глаз был подозрителен.
— Давайте знакомиться, — Демин протянул руку. — Валентин.
— Василий, — и рука у старшего брата была крепкая, плотная. — А его Анатолькой дразнят, — он показал на младшего брата.
— Пусть Анатолька, — согласился Демин, пожимая руку младшему. Тот польщенно улыбался, смущался, чувствуя на себе внимание чужого человека. «Этот послабее, — подумал Демин, — и, судя по всему, у брата на побегушках. Ладошка пожиже, характер, видно, тоже. Типичный характер младшего брата». — Ну а теперь, ребята, расскажите мне, что у вас тут произошло.
Анатолий быстро взглянул на Василия, как бы спрашивая разрешения заговорить, но тот сделал вид, что не заметил беспокойства брата, и Анатолий сник, промолчал.
— Это, как я полагаю, вы нам должны рассказать, что произошло, — значительно и в то же время с подковыркой сказал Василий. — Мы спали, мы ничего не видели, мы люди простые…
— Кто из вас подзывал Селиванову к телефону этой ночью?
— Я звал, — неуверенно сказал Анатолий и опять посмотрел на брата. Василий оставался невозмутимым, и в его спокойствии, невнимании к словам брата сквозило неодобрение поспешности Анатолия.
— В котором часу?
— Около часу, — ответил Василий.
— В котором часу это было? — спокойно повторил Демин, глядя в глаза Анатолию.
— Минут пятнадцать второго, — негромко ответил Анатолий.
— О чем говорили?
— Я не слушал, — ответил Анатолий и покраснел.
— Ну а все же?
— Говорит ведь человек — не слушал! — вмешался Василий. — Придумывать ему, что ли?! Мы тут такого напридумаем…
Демин помолчал, разглядывая Василия с недоумением.
— Вы упрекнули меня в том, что я не могу рассказать, как погибла Наташа, — заговорил Демин размеренно и холодно. — А теперь, когда я выясняю обстоятельства ее смерти, вы затеяли какие-то непонятные игры. Что, собственно, вам не нравится? Я вам не нравлюсь?
— Нет, почему же… — смутился Василий.
— А раз так, то будьте добры, пройдите к себе в комнату. И посидите там, пока я поговорю со свидетелем.
— Это что же получается…
— Я тороплюсь. И вас прошу поторопиться. Закон запрещает допрашивать свидетелей пачками. Свидетелей должно допрашивать по одному. Чтобы они не мешали друг другу, не сбивали друг друга с толку и не вмешивались в расследование. Статья сто пятьдесят восьмая уголовно-процессуального Кодекса Российской Федерации.
Василий, прищурившись, протяжно посмотрел на Демина, показывая, что тот здорово рискует, разговаривая с ним таким тоном. Потом нарочито медленно подошел к форточке, положил на согнутый палец окурок и щелчком отправил его на улицу. Неторопливыми, дразнящими действиями он будто хотел оградить свое достоинство, независимость в поступках.
Демин плотно закрыл дверь за Василием и сел на табуретку напротив Анатолия.
— Тяжело быть младшим братом? — спросил он, улыбаясь.
— Бывает, — смутился Анатолий. — Васька — ничего парень, с ним жить можно. Он боится, что мы из-за всей этой истории попадем в передрягу.
— Авось не попадете, — успокоил его Демин. — Итак, мы остановились на том, что ты позвал Наташу к телефону. Сам остался у двери. Это ясно. О чем она говорила? С кем?
Анатолий помялся, искоса поглядывая на дверь, за которой только что скрылся Василий, и наконец заговорил, сжав коленями сцепленные пальцы.