— Авось не попадете, — успокоил его Демин. — Итак, мы остановились на том, что ты позвал Наташу к телефону. Сам остался у двери. Это ясно. О чем она говорила? С кем?
Анатолий помялся, искоса поглядывая на дверь, за которой только что скрылся Василий, и наконец заговорил, сжав коленями сцепленные пальцы.
— Чудной какой-то разговор. Наташа больше молчала. Иногда будто успокаивала кого-то… Ничего, дескать, не волнуйся, я слушаю, я у телефона. Видно было, что ей неприятен этот разговор и она побыстрее хочет закончить его. Потом такая у нее фраза проскочила: «Давай вываливай, что там у тебя еще припасено, вываливай все сразу». Минут через пять снова звонок. Наташа еще не ушла к себе и трубку подняла сама. И, не слушая, сразу выдала… Ты, говорит, все сказала, и я все сказала. И бросила трубку.
— Значит, она разговаривала с женщиной?
— Почему? — удивился Анатолий.
— Но ведь ты сам только что произнес ее фразу: «Ты все с к а з а л а…»
— Вообще-то да… Получается, что с женщиной.
— Твой брат ее не любил?
Анатолий вздохнул, оглянулся на дверь и отвернулся, стараясь не встретиться взглядом с Деминым. Но все-таки поднял глаза и посмотрел жалко и беспомощно.
— Наверно, не без этого… Я как-то подкатился к ней. Ну, а почему бы и нет? Я неженатый, она тоже свободная. Девушка красивая. С красивыми всегда все и случается — и хорошее и плохое. А с дурнушками — никогда ничего. Живут всю жизнь спокойно, сплетничают, завидуют, толстеют и все.
— Влюбился? — спросил Демин.
— А куда деваться? Тут никуда не денешься… Под одной крышей живем, как семья, можно сказать. Не очень дружная, но семья…
— И ничего у тебя не вышло?
— Не вышло, — Анатолий растерянно улыбнулся. — Сказала она мне вроде того, что, мол, надо свой шесток знать. Да я и сам понимал, что Наташка не моего пошиба девка. А чем, думаю, черт не шутит, и попер… В общем, получил от ворот поворот.
— Послушай, Толя, Селиванова никогда не давала тебе никаких поручений?
— А почему вы решили, что она…
— Нет-нет, погоди. Я ничего не решал. Я спрашиваю. Возможно, она тебя предупредила, чтобы ты никому не говорил, поскольку это для нее очень важно… Моя задача — найти причину самоубийства, если оно действительно было, найти людей, которые довели ее до такого состояния, когда самоубийство кажется лучшим выходом…
— Я понимаю, — перебил Анатолий. — Поручения были. Несложные, нетрудные. Просила она меня не то два, не то три раза коробки отвезти по одному адресу.
— Какие? С чем?
— Магнитофоны. Запакованы они были, фабричная упаковка. Дорогие игрушки. Японские, западногерманские. В комиссионках они по полторы тыщи.
— А куда отвозил?
— Мужику одному…
— Адрес помнишь?
— Нет, не помню. Но показать могу. И как звать его, помню — Григорий Семенович. Маленький, шустрый, суетливый такой… Все лебезит, лебезит, а потом вдруг возьмет да и нахамит. Манера у него такая. Дескать, я вон какими делами ворочаю, а ты, мразь вонючая, получай трешку за услуги. А уж радости у него при виде этих коробок! Как-то рюмочку поднес за работу. Оказалось — самогонка. Тыщами ворочает, а самогоночкой балуется. Но, как я понял, держит ее для угощения не очень почетных гостей. Стоит у него там в шкафчике и кой-чего поприличнее.
Демин ссутулился на кухонной табуретке, зажав, как и Анатолий, ладони коленями. Значит, проявляется некий Григорий Семенович, самодовольный человечек, балующийся самогонкой и импортными магнитофонами…
— Послушай, Толя, а кто привозил коробки сюда? Наташа?
— Не знаю, не видел.
— А этого любителя сивухи узнаешь?
— Почти лысый, животик выпирает, брюхатенький мужичок, и моргает, будто веки у него снизу вверх ходят, как у петуха. И уши…
Внезапно дверь распахнулась, и на кухню вошел Василий. Лицо его от возмущения пошло красными пятнами, а дышал он так, будто на пятый этаж бегом взбежал.
— Что?! — заорал он, остановившись перед Деминым. — Расколол пацана, да?! Расколол! Так и знал!.. Ах, твою мать, ты ведь упекешь его! Толька! Я ли тебе, дураку, не говорил? Посидеть захотелось?
— Заткнись, — тихо сказал Анатолий.
— Расколол? — повернулся Василий опять к Демину. — Доволен?
— Очень, — Демин поднялся. — Да, я очень доволен вашим братом. Честный и порядочный человек. И, как я понял, эти качества не вы ему привили. Или лучше сказать иначе — вы из него эти качества еще не вытравили. Трусоват твой старшой-то, — сказал Демин Анатолию. — Ишь запаниковал. Ну ладно, братишки, не скучайте. Из дому не уходите пока, вдруг понадобитесь.
Обыск в комнате Селивановой продолжался. Фотограф в творческом волнении расставлял на столе американские сигареты, японский зонтик, открытую бутылку шотландского виски, стакан с тяжелым литым дном… Понятые сидели на диванчике. Им давно наскучили нехитрые обязанности; слесарь с дворничихой вполголоса толковали о ремонте системы парового отопления, о лифте, начальнике ЖЭКа, которому ничего не стоит человека обидеть…
— Странная была студентка эта Селиванова, тебе не кажется? — участковый кивнул на раскрытый шкаф, в котором висели две дубленки, небрежно брошенные, лежали заморские сапоги, ондатровая шапка…
— Благосостояние растет, — пожал плечами Демин.
— Если все начнут такими темпами свое благосостояние повышать, — хмуро сказал оперативник, — мы не будем поспевать с выездами…
— Что отпечатки? — спросил Демин у эксперта.
— Вроде чужих нету. Точно отвечу завтра утром.
Оперативник протянул Демину большую папку с фотографиями. Да, Селиванова любила сниматься и явно нравилась себе. Он отобрал из пачки несколько снимков и сунул их в карман.
— А вот это, Валя, тебе не покажется интересным? — Оперативник положил перед Деминым коробку, наполненную всевозможными женскими побрякушками, колечками, сережками, квитанциями, нитками… — Посмотри, здесь почти десяток этикеток из «Березки». Ну из магазинов, которые за валюту торгуют. Для иностранцев в основном.
Демин взял коробку, вытряхнул ее содержимое на диван. Несколько минут внимательно рассматривал этикетки, квитанции.
— Ну вот, это уже интересно, — проговорил он. — Квитанция на денежный перевод. Мамаша высылает Селивановой двадцать пять рублей и заранее извиняется, что больше в ближайший месяц выслать не сможет. Слышь, Гена! — подозвал он участкового. — Картошку купили родители Наташи. На зиму запаслись. И эта покупка серьезно вышибла их из колеи.
— Ну и что?
— А то, что благополучия Наташа достигла своими силами. Старики ее, как я понял, не самые состоятельные в Воронеже люди. Покупка нескольких мешков картошки всерьез нарушает все их финансовые обязательства. А у Наташи две дубленки. Если я не ошибаюсь, общей стоимостью порядка тысячи рублей.
— Мать честная! — в волнении зажала рот руками дворничиха, услышав эти, совершенно невероятные, с ее точки зрения, цифры. — Это где же взять их?! Такие-то деньги…
— Дочку красивую иметь надо, мамаша! — засмеялся фотограф. — Нынче красивые дочки в цене!
— Нет уж, сынок, — строго проговорила женщина. — Тогда и денег этих не надо. Господь с ними, с деньгами-то… Вот так-то. Не ужилась, видно, девка с деньгами в одной комнате, выжили они ее, в окно вытолкнули, во как! С большими деньгами не каждый уживается. Они, деньги-то, с норовом!
Демин открыл окно и посмотрел вниз. В нескольких метрах от него раскачивались верхушки высоких деревьев, внизу, на асфальте, все еще лежали кирпичи, припорошенные мокрым снегом. Выбросилась Селиванова рано утром, почти ночью, в темноте. Надо же, нашлась у девчонки бутылка виски… А не будь ее, кто знает, и сейчас была бы жива. Поревела бы, пообижалась бы на кого-то, но осталась бы жива… Выпила примерно стакан. Количество вполне достаточное, чтобы любая неприятность превратилась в трагедию. Говорят, правда, что, наоборот, пьяному море по колено… Не знаю, подумал Демин, не знаю… Большинство преступлений совершается по пьянке не потому, что кое-кому становится безразличной собственная судьба… Скорее наоборот — болезненно обостряется чувствительность, преувеличенно воспринимается любое случайно брошенное слово, безобидное замечание кажется смертельным оскорблением, терпимое положение воспринимается как безвыходное.
Ну что ж, доложим начальству все как есть, думал Демин, перелистывая маленькую записную книжечку Селивановой. Книжка была необычной — в алом сафьяновом переплете, с прекрасной бумагой. Такую не купишь в канцелярском магазине, скорее всего тоже из «Березки»…
Дверь в комнату резко, без стука открылась — на пороге стояла бледная Сутарихина.
— Там звонят, — проговорила она почти шепотом. — По телефону… Наташу просят… Я сказала, чтоб подождали…
— Там звонят, — проговорила она почти шепотом. — По телефону… Наташу просят… Я сказала, чтоб подождали…
— Валера, — Демин повернулся к одному из оперативников, — беги быстро в соседнюю квартиру. Позвони оттуда — пусть засекут… А вы, Вера Афанасьевна, возьмите трубку и скажите, чтоб подождали.
— Господи, как же это? — Глаза старой женщины наполнились слезами. — А ну как не смогу?
— Сможете! — жестко сказал Демин. — Идите!
Своей резкостью он хотел возмутить женщину и тем придать ей силы. Сутарихина испуганно взглянула на него и вышла. Видя, что она все еще не решается взять трубку, Демин сам взял ее, прислушался, дав знак всем замолчать. «Соседка пошла звать…» — услышал он низкий женский голос. «Придет, никуда не денется», — произнес тот же голос через несколько секунд. После этого раздался смех, не радостный, а какой-то угрюмый, торжествующий смех человека, который добился своего, сумел доказать свою силу. «Ничего, побесится, перестанет… Через это надо пройти. Ну что там?!» — последние слова прозвучали четче, ближе других. Видно, неизвестная собеседница крикнула их прямо в трубку.
Демин передал трубку Сутарихиной.
— Алло! Алло! — зачастила Сутарихина. — Вы меня слышите? Алло?
— Да слышу, слышу, чего вы орете, как будто вас…
— Подождите минутку… Алло!
В конце коридора, насупившись, стояли братья Пересоловы, и во всем их облике было неодобрение. Демин навис над Сутарихиной, пытаясь разобрать, что говорит сипловатая собеседница. Понятые робко выглядывали из комнаты Селивановой — они, кажется, так и не поняли, что происходит.
— Хорошо, я позвоню через пять минут, — сказала женщина и, не дослушав Сутарихину, повесила трубку.
— Низкий нагловатый голос? — вдруг спросил молчавший до сих пор младший Пересолов.
— Да, наверно, его можно назвать таким, — озадаченно проговорил Демин. — Ты ее знаешь?
— Она звонит иногда. Не так чтобы часто, но и не первый раз. Кстати, этой ночью она звонила. Ее зовут Ирина.
— А отчество, фамилия? — спросил Демин.
— Не знаю, Наташа не говорила.
— Напрасно, — проворчал Демин.
— Я могу подойти к телефону… Она иногда передает через меня кое-что для Селивановой… То есть передавала.
Демин задумчиво посмотрел на младшего Пересолова, на Сутарихину, в глазах у которой засветилась надежда на избавление от такой неприятной роли.
— Хорошо. Подойдешь ты.
— Толик, будь добр, кликни Натали́, а? — спросила трубка.
— А что я буду за это иметь?
Демин молча пожал парню локоть — правильно, мол, так держать. Тяни время, болтай не торопясь.
— Что будешь иметь? — переспросила женщина. — Это ты уже с Натали́ договаривайся, — она хрипло засмеялась.
— С ней договоришься, как же! Держи карман шире!
— С Натали? Можно, Толя, можно. Заверяю тебя, что с ней очень несложно договориться. Видно, ты не с того конца начал.
— С какого же конца нужно начинать?
— Ха! Я бы тебе сказала, но рядом люди. Они могут неправильно меня понять.
Демин увидел на лбу у парня маленькие капельки пота. Он только сейчас понял — каково было тому вести этот вроде бы шутливый разговор.
— Ну, ты что замолчал-то? Смотался бы за соседкой-то!
— Ладно, подожди, — пробурчал Анатолий и передал трубку Демину. Некоторое время в трубке не раздавалось ни звука. Полная тишина. Только мелкие шорохи, писки. Потом вдруг четко и громко прозвучали слова: «Конечно, придет, никуда не денется». Все тот же низкий женский голос. И Демин даже на расстоянии чувствовал, что принадлежит он человеку агрессивному, хваткому, энергичному.
В дверях появился оперативник.
— Все в порядке, — проговорил он шепотом. — Засекли.
— Спроси, может, чего передать, — сказал Демин Анатолию, отдавая ему трубку.
— Алло! Ира! Может, что передать?
— Слушай, ну и копуха она стала! Все еще не оделась? Как у нее настроение?
— По-моему, неважное.
— Я думаю, — удовлетворенно засмеялась женщина. — Толя, скажи ей, чтоб сегодня обязательно была в «Интуристе». Понял? Она знает. И еще скажи, чтоб не валяла дурака. Ну будь!
Анатолий положил трубку и некоторое время стоял молча. Потом вопросительно посмотрел на Демина.
— Ты ее знаешь? — спросил Демин. — Кто это был?
— А черт ее знает! — с неожиданной злостью сказал Анатолий. — Ира, и все. Судя по голосу, эта Ира немало выпила на своем веку. И не только водки.
— Что же еще она, по-твоему, пила? — спросил Демин.
— Крови она достаточно попила у людей. По голосу чувствую, по тону. Этакой хозяйкой себя воображает. Видно, нравится ей быть хозяйкой, давать распоряжения, поощрять и наказывать.
— Ладно, — тихо проговорил Демин, и в его голосе в первый раз за все утро прозвучала угроза. — Ладно. Пусть так. Что у тебя? — повернулся он к оперативнику.
— Из автомата звонили. С улицы Горького.
— Ладно, — повторил Демин. — Пусть так. Хозяйка так хозяйка. Я не против. Будем заканчивать. Подписываем протоколы, собираем манатки, опечатываем жилплощадь и отбываем. А вас я попрошу вот о чем, — Демин повернулся к жильцам, — если кто будет спрашивать Селиванову, отвечайте, что ее нету. Нету, и все тут. Пусть думают что хотят. Такая вот к вам просьба.
Демин оглянулся в последний раз, словно проверяя — не забыл ли чего, и вдруг взгляд его упал на новенький портфель с блестящими медными пряжками. Он был явно чужой в этом полутемном коридоре, на пыльном полу, между старой кухонной тумбочкой и продавленным креслом. Демин поднял его, внимательно осмотрел.
— Наташин, — сказал Анатолий. — Она часто оставляла его в коридоре. А утром брала — и сразу в институт.
Демин, не говоря ни слова, внес портфель в комнату Селивановой и вытряхнул его содержимое на диван. Это был обычный студенческий портфель. Из него высыпались тетради, конспекты, зеркальце, несколько шариковых ручек. Раскрыв одну из книг, Демин увидел, как из нее выпал небольшой синий листок бумаги и, раскачиваясь из стороны в сторону, полетел на пол. Демин поднял его, внимательно осмотрел, и все увидели, как его хмурое лицо осветилось чуть ли не счастливой улыбкой.
— Ну вот, — сказал он. — Лира. Самая настоящая итальянская лира, которую гражданка Селиванова использовала в качестве книжной закладки. Правда, стоит она пятак, не больше. — Демин подмигнул младшему Пересолову. — Уж поскольку я освободил тебя сегодня от работы, пойдем немного покатаемся? А?
— Если хотите…
— Тогда одевайся. Поехали. А снег, снег-то валит. Эх, Наташа, такого снега лишить себя, такой погоды! Зачем было так торопиться?
И опять машина мчалась по заснеженным улицам. С пощелкиванием неутомимо работали «дворники», сгребая с ветрового стекла мокрое месиво, и чертыхался водитель, глядя, как скользят на переходах прохожие, как шарахаются они в сторону, увидев возникающую совсем рядом машину, и молчал, вжавшись в заднее сиденье, Демин, поглядывая на дорогу, на размытые контуры домов, на тусклые, словно плавающие в снегу огни светофоров.
— А этот… Григорий Семенович, звонил Селивановой? — спросил вдруг Демин.
— При мне нет, — ответил Анатолий. — Вы хотите сейчас зайти к нему?
— Нет. И тебе не стоит. Уточним номер дома, квартиру, фамилию и отчалим.
— А, черт! — вскрикнул водитель, выравнивая машину. — Заносит.
— Не торопись, Володя. Успеем. Уж теперь-то мы должны успеть. Насколько я понимаю, Григорий Семенович не из тех людей, которые выбрасываются из окон, а, Толя?
— Нет, он не выбросится.
— А других? Выбросит?
— Мешать, во всяком случае, не станет.
— Представляешь, Толя, живут среди нас некие существа, тоже по две ноги имеют, голову в верхней части туловища, разговаривают по-нашему, нас понимают, может быть, даже лучше, чем мы сами себя понимаем. Со стороны посмотришь — вроде люди как люди. Ан нет. Они совсем не люди. Я не говорю, что они плохие люди, они вообще не люди. Они только притворяются, прикидываются, иногда долго и весьма успешно.
— Что-то, Валя, я смотрю, ты в философию ударился, — усмехнулся водитель.
— Что ты, Володя! Никакой философии. Жизнь. Я иногда ловлю себя на мысли, что разыскиваю не человека, совершившего преступление, а просто чужое, враждебное существо, которое замаскировалось под человека и шкодит ему, использует его в своих темных целях и вообще смотрит на человека как на некое животное, которое можно использовать на тяжелых работах, в пищу, да, и в пищу! А вечером, после дневной суеты, сняв маскировку, оно, это существо, будет сидеть на мягком, теплом диване, поглаживать брюшко и смеяться над человеком же. Нет, ты понимаешь, что происходит, — продолжал Демин, — эти существа не прочь считать себя людьми, более того, только себя-то они и считают людьми. У остальных, видите ли, манеры не столь изысканны, словами они не могут играть так ловко, блажью, видите ли, мучаются — то про совесть вспомнят, то про порядочность, то им принципиальность поперек дороги станет. А у этих существ все до ужаса просто, все в конце концов сводится к купле-продаже. И больше всего они опасаются обнаружить смысл своей жизни…