А он пока еще не знал, о чем писать. Придумав с ходу какого-то летчика, которого он якобы мечтает сыграть, он сейчас от этой фигуры готов был отмахнуться. Чтобы сделать его реальным, надо слишком много объяснять западному зрителю. Этот военный фанфарон и советский хам, конечно, может присутствовать сбоку, но основная линия должна быть иной. Ну да, пленные, но в чем будет основной смысл нашей истории? При всем внешнем сходстве нельзя выстраивать параллель вьетнамским эпопеям американского кино. Тут что-то должно быть сугубо советское и, как ни странно, нечто европейское. Чапский бросил тогда толковое определение: европейские мальчики в плену ислама. Несмотря на идеологическую пропасть, русские все-таки остаются частью европейского этноса. Им противостоит ислам с его неукротимостью, но все-таки и с еще не изжитым первоначальным смыслом: «примирение», «богобоязнь».
Что-то стало брезжить сквозь фразеологический туман проекта. Пещера в горах Южного Афганистана недалеко от пакистанской границы. Там моджахеды держат советских пленных. Главная достоверность возникает в судьбах трех восемнадцатилетних пацанов. Один из них сибиряк, второй волжанин, третий – питерский уличный шкет из гитаристов. Эй, да ведь это может быть что-то вроде той старой когда-то нашумевшей повести о трех мальчишках – «Билет к звездам», что ли, нет, «Звездный билет», вот именно. Сколько копий тогда было сломано над этой нехитрой штучкой! А видимо, не зря Партия, Смердящая Дама со своим комсомольчиком-сутенерчиком, так ярилась. Мне было тогда двадцать два, но я все-таки отождествлял себя с восемнадцатилетними героями романа. Эй, да ведь я тогда познакомился и с автором. Он жил где-то возле метро «Кропоткинская». Атаки Партии сделали его знаменитым. Однажды Сашка его увидел. Парень с детской коляской стоял возле стенда «Комсомольской правды» и читал статью под заголовком «Билет, но куда?». Саша Корбах легко подошел. Привет! Мне нравится твой роман.
Послушай, да что ты сейчас притворяешься, двадцать шесть лет спустя? Как будто ты не сталкивался с ним много раз в чердачно-подвальных компаниях, как будто у вас не было массы общих друзей, как будто ты не знаешь, что этого ВА Степанида Властьевна тоже вытолкнула из своей пробздетой хаты еще за два года до тебя. Как будто тебе неведомо, что он где-то здесь живет в Джорджтауне и читает курс в университете-сопернике. Как будто ты не попал к нему в новый роман в качестве главного героя.
Так или иначе, моя история может стать парафразой «Звездному билету». Пафосом той книги было бегство, она даже показывала направление – Запад! Комсомол по заданию партии накачивает «романтику» на Востоке (там нужны «трудовые подвиги»), «звездные мальчики» удирают на Запад, пусть всего лишь в Эстонию, то есть в пределах СССР, но все-таки в готику, к остаткам Балтийской Ганзы, откуда до Готланда рукой подать. Персонажи «ЗБ» были мальчиками из интеллигентных семей, герои нашего фильма будут детьми советского охлоса; убежать от зрелого социализма они могут только в бутылку или в анашу. Границы пересекаются ими только в танках и боевых машинах пехоты. Солдат в бою – это, по сути дела, возврат в горизонтальную позицию, отказ от первичного творческого акта людей. Только разгром и плен заставляет их снова взглянуть на небо. Из проема высокогорной пещеры за фигурами стражников в блиновидных шапках они впервые видят свое отечество не как СССР, а как наплыв созвездий.
Предельное одиночество. Постоянный сжигающий страх перед какой-то чудовищной пыткой, скажем, кастрацией. Надеяться не на что и не на кого, если только не на полковника авиации Дмитрия Денисова, который катапультировался из нетронутого самолета прямо в руки моджахедов. Идея бегства на Запад приходит из 1961 года, но это уже не идеология и не каприз, а чисто экзистенциальный момент. Полковник Денисов знает, что советским вертолетчикам отдан приказ при любой возможности уничтожать советских пленных. Что такое капитуляция в подсознательном смысле, спрашивает он юнцов, в которых видит себя и своих друзей двадцать шесть лет назад. Сдающийся – это не до конца озверелый, это тот, кто рассчитывает на малую толику человеческого в сердце врага. Чем дальше идет война, тем меньше остается этого наивного расчета. Остается лишь Запад, вечно манящая страна свободы. В конце концов они бегут и добираются до своей цели; все, кроме полковника, очевидно. Его время уже окончательно прошло. Охляне, как он их называл в пещере, бредут по Елисейским Полям, но это уже похоже на вторую серию.
Обнаружив экзистенциальный смысл идеи бегства, Александр без труда написал «аутлайн», отослал странички в Лос-Анджелес и вскоре получил первый пятизначный чек от «Чапски продакшн». Мотор начал набирать обороты. Штефану, который теперь чуть ли не ежедневно звонил из самых неожиданных мест на земном шаре, нравился корбаховский начальный замысел с двумя знаменателями. Полковник, которого, конечно, сыграет сам Саша, представляет полный разрыв с иллюзиями послесталинских поколений. Тема нынешнего поколения молодежи может ошеломить Запад, зрители увидят, что советские солдаты вовсе не загадочные фанатики коммунизма, а такие же, как их западные собратья, члены мирового охлоса, бубнящие свой рок и помешанные на аудио– и видеообразах своего жалкого гедонизма.
Основные российские «флашбэкс» мы будем снимать за Ай-Си. Какой айси? Ну, Iron Curtain, «железный занавес». Пошлем экипу через третье лицо под видом съемок фильма о красотах земли русской, а потом подмонтируем их кадры к павильонным. Ну, в общем, гони коней, не сдерживай! Излишки твоего воображения мы потом сдадим в музей и под это дело произведем списание с налогов. Никогда не выбрасывай черновиков, Сашка, сдавай их в музей, а стоимость списывай с налогов! А как ты вообще-то себя чувствуешь? Тебе ничего не надо еще? Ну я не знаю, какие-нибудь сверхдорогие витамины. Конечно, такие есть в природе. Ты думаешь, все витамины выставляются в аптеках? Ошибаешься, некоторые витамины не выставляют в аптеках, чтобы не раздражать публику. Нет, я таких не видел, но я точно знаю, что половина Голливуда живет на сверхдорогих витаминах. Иначе был бы полный маразм, мой дорогой! Почему это я «поехал»? Я просто хочу, чтобы у тебя было все что нужно.
Александр знал на примере друзей да и из собственного богатого опыта, что режиссерство или, скажем, в случае Чапского продюсерство вырабатывает какое-то странное, проститутско-сутенерское сознание. Режиссер-продюсер как бы влюбляется в того, с кем работает. Он живет его (ее) интересами, заботится о быте, вникает в сложности личной жизни, может потратить целый день на поиски каких-то сверхвитаминов или запчастей для машины обожаемого сотрудника. Влюбленность эта немедленно испаряется, как только человек отработан. Ты можешь к нему разлететься, как прежде, а там уже новая любовь. Стойкости чувств в режиссере не ищи, а если он будет на них настаивать, знай, что это притворство. Впрочем, он и настаивать не будет.
6. Идейные ухабы
«С кем это ты все время говоришь по телефону?» – однажды спросила Нора. У нее, разумеется, был свой ключ от квартиры «Сашки», и этот факт, похоже, доставлял ей удовольствие. Приходишь без всякой подготовки, просто по наитию, сюрпризом, находишь любимого в естественной позе, в естественном настроении. Даже если и любит посидеть с русским журналом в отдаленном чуланчике, то ведь это тоже часть его естества. На основе взаимности она и ему предлагала ключ от своей квартиры, но он отказался. Не вижу смысла. Ваш швейцар все равно стукнет тебе по телефону, пока я доберусь до дверей, и ты успеешь спровадить любовника, какого-нибудь бугая из защитной линии «Краснокожих», ты столкнешь его на свой бастион, а оттуда он уже перепрыгнет на соседнюю крышу.
Нередко она его теперь заставала валяющимся на тахте с телефонной трубкой под ухом и со сморщенной, как от головной боли, частью лба. «Ну, – периодически мычал он, – ну, знаешь… уверен?.. серьезно?.. куда?.. а, туда…» – такой красноречивый участник явно содержательного диалога.
Однажды, повесив трубку, он ответил: «Да это, знаешь ли, по поводу фильма. Фильм затевается». – «Что же ты молчал?!» – вскричала она как-то так, что и самой не понравилось: имитация чего-то там, радости, что ли. «Ну…» – он встал с софы и пожал плечами. «С кем?» – спросила Нора, исправив свою псевдорадостную интонацию на псевдосухую. «С Чапским», – сказал он. «О!» – сказала она, и разговор о фильме на этом закончился.
Так они, не понимая, что делают, расставляли друг другу маленькие ловушки. Увы, сударыня, люди часто не могут найти мотивировок нарастающему раздражению, сваливают все, скажем, на чрезмерную высоколобость сожителя или, наоборот, на низколобость, на грубости секса или, наоборот, на недостаток грубости, на несовместимость по зодиаку, ну и так далее, однако, увы, мой друг, мы знаем с вами, как много зависит от детской гордости и обидчивости. Ну, вот, скажем, Александр Яковлевич начинает катить на свою любимую: она думает, что я сам ничего не могу добиться, потому что это она, а не я потянула ниточку моего сомнительного успеха. А Нора тем временем злится на АЯ: он не хочет со мной говорить о своем успехе, потому что все приписывает моим связям как дочки богатых родителей, он лелеет в себе образ затравленного эмигранта, непризнанного таланта, ну и не буду его ни о чем спрашивать, если такой дурак.
Так они, не понимая, что делают, расставляли друг другу маленькие ловушки. Увы, сударыня, люди часто не могут найти мотивировок нарастающему раздражению, сваливают все, скажем, на чрезмерную высоколобость сожителя или, наоборот, на низколобость, на грубости секса или, наоборот, на недостаток грубости, на несовместимость по зодиаку, ну и так далее, однако, увы, мой друг, мы знаем с вами, как много зависит от детской гордости и обидчивости. Ну, вот, скажем, Александр Яковлевич начинает катить на свою любимую: она думает, что я сам ничего не могу добиться, потому что это она, а не я потянула ниточку моего сомнительного успеха. А Нора тем временем злится на АЯ: он не хочет со мной говорить о своем успехе, потому что все приписывает моим связям как дочки богатых родителей, он лелеет в себе образ затравленного эмигранта, непризнанного таланта, ну и не буду его ни о чем спрашивать, если такой дурак.
Однажды ей все-таки пришлось заговорить. Вот ты не пошел со мной на прием в The Bertran Russell Human Rights Memorial,[171] а у меня там был неприятный разговор о тебе. Вернее, о фильме Чапского, ну, и о тебе в этой связи. Это правда, что вы делаете фильм о русских военнопленных в Афганистане? А правда, что все это происходит под зонтиком Администрации, Пентагона и ЦРУ? Как странно! Я всегда считала Чапского талантливым парнем, в достаточной степени независимым среди нынешнего коммерческого маразма, и вдруг он впадает в политический маразм! Я понимаю, что вы оба ненавидите тоталитаризм – кто его любит? – но разве нужно для этого… Для чего? Н у, не придирайся к словам! Разве обязательно для борьбы за права человека смыкаться с нашими ультра, с махровыми солдафонами, с беспринципными спуками[172] из нашей разведки, насквозь разъеденной цинизмом? Какое это отношение имеет к искусству?
Не знаю, на что рассчитывает Чапский, но ты, Саша, навсегда запятнаешь свое имя в глазах американской интеллигенции. Уже никогда не отмоешься! А это означает и художественный провал, к твоему сведению! Ты, может быть, не знаешь, но к русским интеллектуалам и так с подозрением относятся за их склонность флиртовать с правительством.
Саша, ты должен немедленно отмежеваться от этого проекта «холодной войны»! Надеюсь, ты денег у них еще не взял, а если взял, надо вернуть. Я тебе помогу, достанем любую сумму. Ты и фильм получишь, не сомневайся. Я же тебе говорила, Рите достаточно полчаса повисеть на голливудском телефоне, и у тебя будет полновесный контракт. Только скажи, что ты хочешь. Фильм о Данте? Дольче Стиль Нуово? Почему бы и нет! Главное сейчас – отказаться с резким жестом от этого политического заказа! Или без жеста, но только отказаться!
«И не подумаю», – коротко ответил он на ее монолог и таким образом прекратил дискуссию.
А пока она говорила, расхаживая по комнате, он невольно любовался оратором. Нора вышагивала, тоненькая, подкрепляла слова чудесными жестами, то вспыхивала лицом от сочувствия к интеллигенции, то гасла и старела от неприязни к реакционным силам, чтобы снова вспыхнуть и помолодеть. И вдруг застыла, будто натолкнулась на древесную лягушку; это был его ответ.
И, только ответив так жестоко на эмоциональный монолог, вызванный не столько принадлежностью к левому лагерю, сколько искренней заботой о нем и тревогой, он стал наполняться оскорбленным самолюбием. Укоротись, настырная американка, стал думать он едва ли не со злобой. Ведь ты же утонченное существо, ты даже подсознание мое иногда читаешь, у тебя почти дантовские откровения были в космосе, и ты не можешь понять простой человеческой психологии! Приписываешь мне и Чапскому примитивную ненависть к коммунизму! Дорогая моя, значит, ты просто не знаешь человека, с которым живешь уже четыре года! Со всей своей тонкостью не можешь отличить ненависти от отвращения? Примитивно ставишь знак равенства между ЦРУ и КГБ? Да все ваши охранки за всю их историю не сотворили столько мерзостей, сколько гэбуха делает за час!
А как позволите расценивать ваше сотрудничество с правительством, мэдам астронавт США? Где вам давали допуск на полет? В «Amnesty International»? Вы уж простите, но я затрону и вашу интерпретацию художественного успеха, нет-нет, вы уж простите, я затрону! По-вашему, провал в левых кругах означает и художественный провал? А без признания вашей бражкой шедевр невозможен? И вы предлагаете мне вернуть любую сумму, полученную от кинофирмы? Мне, нищему, который еще недавно толкал понюшки порошка в «Колониал паркинг»? Выброшенному из его страны шуту вы предлагаете оттолкнуть продюсера, единственного в этой стране, который знает его как артиста, а не только как любовника Норы Мансур? И ты не понимаешь, что оскорбляешь меня? И ты обещаешь мне, что твоя маменька устроит меня режиссером на фильм о Данте? И ты не догадываешься, что это надругательство, Нора Мансур, супруга террориста?
При обилии «р» можете себе представить, почтенный читатель, как в его уме пророкотала последняя фраза и по-русски и по-английски, не смягчившись даже женственной подушечкой wife в последнем случае. Она уже давно ушла, собственно говоря, хлопнула дверью сразу же после «и не подумаю», а он еще долго продолжал умственное грохотанье, сопровождавшееся сдергиваньем портретов, плесканьем в стакан огромных, с разбрызгом капель, порций виски, ломаньем ни в чем не повинных (хотя кто знает) сигарет. Довольно! Слишком уж это затянулось! На кой хер я приехал в Америку?! Стать придворным шутом здешних чванливых Корбахов, этой вшивой аристократии? Уже и Марджори меня высматривает! Остался бы во Франции, уехал бы в Израиль, никогда бы и не встретился с ними, с их кошмарным богатством! Остался бы честным советским плебеем, веткой, бутоном (sic!) на древе жертв, униженных и оскорбленных! Миссис Мансур, вы только притворяетесь моей мечтой, а на самом деле только лишь член мой вас ко мне влечет, только лишь ваше влагалище вас заботит!
Последняя сентенция заставила весь этот рык вырваться наружу. Тут и пришел конец упомянутому выше стакану с виски. Полетел в стенку, надолго, до следующей квартиросдачи, оскорбил ее непорочную белизну. Предоставляем теперь женской половине «нашего дорогого читателя» ответить от лица Норы на яростные инвективы Александра Яковлевича. Уверен, не останется в них и единой нитки, длиннее ладони! При нынешнем просвещении и мужская половина, впрочем, вряд ли удержится, чтобы не отдубасить зарвавшегося мужепеса. Мы же, однако, попытаемся урезонить обе половинки. Ведь женско-мужскую любовь можно рассматривать и как бесконечную схватку греко-римской борьбы! Вспомните русскую поговорку «милые бранятся – только тешатся» – какой народный оптимизм заключен в ней!
Через пару дней после описанной сцены Нора выбралась самым нежнейшим и шелковистым созданием, вроде ласки, из-под все еще бурно пыхтящего Алекса и обняла голой рукою округлость его головы, наподобие Ники, знакомой уже с трудами Птолемея:
– Дарлинг, давай пойдем сегодня на прием в честь Клунни Кудела? Увидишь там весь наш либеральный бомонд. И перестанешь заблуждаться, реакционер!
А может быть, она права, думал Алекс Корбах, входя в бальный зал отеля «Мэйфлауэр». Может быть, либералы лучше консерваторов. Все-таки в первом случае есть какая-то связь с либидо, а во втором, хочешь не хочешь, мерещится какая-то стерва. По виду толпы, впрочем, нельзя было определить таких тонких различий: мужчины все в черном, а дамы в тонах пастельных. Не надо каламбурить, скажем мы тут русскоязычному читателю.
– Скажи, пожалуйста, а кто такая эта Клуша-Куделя? – спросил он Нору, притворяясь, будто ничего не слышал о героической женщине.
– Перестань кривляться, – сказала она серьезно и тут же вспыхнула адресованной всюду и всем улыбкой, поскольку в толпе многие на них смотрели.
Да уж, перешутовал малость АЯ с Клушей-Куделей, скажем и мы, тем более что он и сам входил в качестве советника в это широко известное общество памяти Бертрана Рассела. Еще недавно общество его запрашивало, кому из советских героев присудить ежегодную премию в 50 000 долларов. Он тут же предложил на выбор двух пловцов: один драпанул с «родины всех надежд», переплыв за девять дней Черное море на надувном матрасе; второй, пуще того, сиганул с советского туртеплохода без всего и в течение трех дней и трех ночей плыл в окружении акул к филиппинскому острову. «Мы выдвигаем обычно людей гражданского мужества, – написал в комитет Алекс Корбах, – в данных случаях оно сочетается с мужеством физическим». Ни тому, ни другому, увы, премия не досталась, а досталась она виновнице данного торжества Клунни Кудела из Намибии. То есть именно премия и сделала ее виновницей данного торжества. В этом смысле. Фиддлстикс.
Нору окликали и к ней бросались. Происходил обычный обмен любезностями: ю-лук-грейт-ю-ту-лук-грейт![173] Никто почему-то не спрашивал ее о космической экспедиции. Может, потому, что правительство замешано, гадал АЯ. С дринками в руках они подсели к одному из многочисленных круглых столов. Официанты проносили большие подносы, предлагали лазанью, шпинатовый салат со сколлопами,[174] куриные якитори под соевым соусом. Все было просто, очень просто.