— Саввушка, что-то нездоровится мне. — Голос Прасковьи пошел трещинками. — Голова кружится, и сердце щемит. Я бы домой пошла?..
На что она рассчитывала? На то, что он уйдет следом за ней со своей самой первой, самой важной выставки?!
— Иди! — Он улыбался ей вежливо и холодно, как чужому человеку. А они ведь отныне и есть чужие люди, не осталось между ними ничего, истлело, осыпалось пеплом. — Меня к ночи не жди. Сама видишь, как тут все…
— Вижу, Саввушка. — В прощальном взгляде — мольба пополам с неверием. — Изменился ты, Саввушка.
— Изменился, Прасковья. — Нет смысла отрицать то, что очевидно, что зажигает жадным огнем глаза, а ладони делает влажными от совершенно мальчишеского волнения.
— Разлюбил. — Она не спрашивала, она сама, без его подсказки, вынесла смертный приговор их семейной жизни.
— Разлюбил. — Выяснять отношения ох как не хочется! Так же, как не хочется ни на секунду терять из виду свою музу. Вдруг она заскучает и уйдет, а он так и не узнает, как ее зовут… — Ты ступай уж, Прасковья! Хочешь, попрошу кого, чтобы проводил?
— Не нужно, Саввушка, сама дойду. — Прасковья улыбнулась, и на мгновение, всего на мгновение, ее лицо сделалось прежним, таким, каким Савва любил его много лет назад — молодым и страстным. Вот такой он ее и запомнит! Перенесет на холст эту ее улыбку, обернет бедра шелковой шалью, распустит пшеничные волосы по белым плечам. На память…
Как она уходила, Савва не видел, стоило лишь сказать «разлюбил», как Прасковья перестала существовать, исчезла, растворилась в толпе приглашенных, освободила от своего утомительного присутствия. Да и не до того ему было, он хотел узнать имя своей новой музы. Кто она? Только у одной из муз может быть такая хрупкость, такой натянутый струной позвоночник и такой изящный разворот головы — у Терпсихоры![9]
Он не ошибся! Он никогда не ошибался, когда дело касалось муз. Провидение и в самом деле послало ему Терпсихору. Ее звали Анна Штерн. Еще совсем юная, но подающая надежды балерина Большого, его будущая муза. Энкавэдэшник, с которым она пришла на выставку, оказался не мужем и не любовником, а отцом. Любящим отцом единственной дочери. В НКВД, этой страшной, с каждым годом набирающей разрушительную силу организации, он служил полковником и имел немалый вес. Это было опасно — добиваться дочери такого человека. Стоит лишь раз ошибиться, и не спасет никакая биография, в застенках НКВД пропадали и не такие. Но если с умом, если на деле доказать свою преданность и искренность. Если хоть попытаться…
В тот вечер Савва перекинулся со своей Терпсихорой едва ли парой слов. Но и без слов, по одним лишь украдкой бросаемым в его сторону взглядам, было ясно — в битве за любовь он станет победителем.
Увы, эта битва была далеко не самой важной. Энкавэдэшник звериным своим чутьем сразу почувствовал неладное. От его внимательного, с прищуром, взгляда разгоряченная обретением новой музы кровь мигом остыла, и на смену эйфории пришло отрезвление. Легко не будет. За Терпсихору придется сражаться не на жизнь, а на смерть. Он сумеет, ему не впервой…
Домой Савва вернулся, как и обещал, на рассвете. Постоял в раздумьях на деревянном крыльце, послушал, как заливается в тополиных ветвях какая-то птаха, а потом решительно толкнул дверь. Ему предстоял до крайности неприятный разговор с женой. Теперь ему совершенно точно нужно уйти. Невозможно добиваться любви Терпсихоры, оставаясь женатым мужчиной, просто немыслимо.
Разговора не получилось. Прасковья ушла сама… Ее безжизненное тело медленно раскачивалось на привязанной к потолочному крюку шелковой шали…
После похорон Прасковьи, торопливых и каких-то совершенно будничных, шелковую шаль Савва оставил себе. Он взялся за кисть сразу, как только закончились поминки и его дом покинул последний соболезнующий. На картине его Каллиопа казалась живой, молодой и игривой, шелковая шаль цвета берлинской лазури страстно обвивала ее бедра. Еще одна картина, излучающая свет, еще одна муза, пожертвовавшая собой ради своего творца. Все правильно, так и должно быть…
* * *Арсений рассеянно гладил взбудораженного Грима. Ната Стрельникова оказалась умнее и хитрее его, даже после смерти смогла зацепить так, что не высвободиться, взяла за горло железной хваткой. И не пожалованным наследством, ему и своих денег вполне хватает, а совсем другим. Письмо, написанное решительным размашистым почерком, читаное-перечитаное, до сих пор лежало в нагрудном кармане, прожигая в сердце дыру.
Это была даже не сделка. Ход оказался куда продуманнее и изощреннее, собственно говоря, он даже не предполагал ответного маневра, не оставляя Арсению права выбора.
Теперь он обязан во всем разобраться. Не ради Наты, ради самого себя. Возможно, впервые за эти годы ему придется иметь дело не с призрачным, а с вполне реальным и весьма коварным противником. Настолько коварным, что заподозрить его можно лишь в самую последнюю очередь. Но Ната позаботилась, чтобы в этой непростой игре у него на руках было как можно больше козырей. Вот только до сих пор непонятно, благодарить ее за эту заботу или проклинать…
На встречу с наследниками Арсений пришел подготовленным и вооруженным необходимой информацией. Агентурная сеть Лысого, как всегда, сработала очень хорошо. Лысый вообще преуспел и в коммерции, и в «шпионских играх». Загородный клуб, построенный на деньги Арсения, но под чутким руководством Лысого, едва ли не с первого дня начал приносить стабильный доход. А всякие заморочки в виде исключительной элитарности, пропускной системы и флера таинственности, как ни странно, сработали. Лысому хорошо удавались три вещи: готовка, сбор информации и превращение в звонкую монету любой, даже самой идиотской, идеи. Трудно поверить, что когда-то он был таким же ничтожным лузером, как и сам Арсений. Только Арсению ради реинкарнации пришлось два месяца проваляться в коме, а Лысый обошелся без жертв, разве что волосы потерял критически рано. Но даже этот свой недостаток он сумел превратить в достоинство. Девушки ему благоволили, заигрывали, кокетничали, пару раз даже дрались за сомнительное счастье на несколько недель стать его пассией.
Стараниями друга Арсений полночи разбирался с досье на внуков Наты Стрельниковой. Одна, самая тонкая, папка интересовала его больше других, но, увы, хранящейся в ней информации оказалось слишком мало для каких бы то ни было выводов. Да ему и не хотелось делать никаких выводов. Неожиданное послание от уже мертвой Наты на несколько дней выбило Арсения из колеи, погрузило в размышления и глубокую меланхолию. С одной стороны, вещи, долгое время остававшиеся необъяснимыми, стали простыми и понятными, а с другой — ему предстояло сделать очень нелегкий выбор. Он даже не подозревал, что может быть так сложно, что чужая смерть раз и навсегда изменит его собственную жизнь.
Он решился после долгих раздумий, и даже когда решился, легче не стало, в душе занозой сидело неспокойное и колкое чувство неправильности происходящего, избавиться от которого можно было только одним-единственным способом — начав наконец действовать.
Наследники его не разочаровали. Каждый из них был способен на подлость, если не на убийство. Ната Стрельникова умерла своей смертью, таково было официальное заключение. Преклонный возраст, больное сердце… Но Арсения все равно что-то тревожило, и заноза в душе начинала шевелиться, как только он мысленно возвращался в ту душную августовскую ночь, когда он познакомился с бабушкой Марты. Вдруг он ошибся? Вдруг Ната умерла из-за его излишней самонадеянности и нежелания помочь?..
— Поздно пить боржоми! — философски заметил Лысый, наблюдая, как Арсений методично накачивается коньяком и «витаминами». — Прошлое уже не исправить, но ты можешь напрячься и изменить будущее.
— Могу. — Арсений, не считая, высыпал на ладонь горсть таблеток, запил их коньяком прямо из бутылки, почти с ненавистью посмотрел на лежащие на столе очки. Иногда, в особо тяжкие минуты, он вел себя как слабак. Сейчас пришло такое время. Не видеть, не слышать, не воспринимать ничего из того, что нормальные люди воспринять не в состоянии.
Очки спасали от способности видеть невидимое. Желтые стекла как-то по-особенному влияли на его мозг, выключая те самые дополнительные опции. В очках мир виделся в истеричном желтом свете, но это была малая плата за возможность отдохнуть. Арсений снимал очки только во время работы, когда от органов чувств требовалась максимальная концентрация, и перед сном. Но в последнее время то ли способности его набирали обороты, то ли призраки сделались изощреннее, только очки с желтыми стеклами стали терять свою эффективность. Иногда — не всегда, но часто — помогали внушительные дозы алкоголя. Такое «лечение» было неприятно уже тем, что заканчивалось жесточайшим похмельем и грозило превратиться в пагубную привычку.
Кто б знал, что на помощь магии придет химия! Какая удивительная ирония судьбы! Впрочем, не такая уж и химия — таблетки валерианы, банальные, но невероятно эффективные! Пяти таблеток вполне хватало, чтобы отключиться от мира теней и стать почти нормальным. Но, сказать по правде, Арсений таблетки никогда не считал, пил горстями. В конце концов, это ж не наркотики, а простая валерьянка! Теперь он чувствовал себя весьма неплохо и уже подумывал о том, чтобы вовсе отказаться от очков, но Лысый был категоричен:
— Слышь, Крысолов, очки — это ж часть имиджа! В них ты загадочный и брутальный! Не, очки снимать никак нельзя — растеряем клиентов.
Клиентов терять не хотелось, друзья уже привыкли жить если не на широкую ногу, то уж точно не отказывать себе в маленьких человеческих радостях. А имидж… над имиджем Арсений как-то не особенно задумывался…
Просидев ночь напролет за бутылкой коньяка и душевными разговорами, они наконец пришли к консенсусу. Дело с музами нужно довести до конца. Ну и что, что музы эти самые обыкновенные мраморные статуи! Ну и пусть никакого призрака в поместье нет! Зато, вполне вероятно, есть убийца, которому так понравилось убивать, что он не сможет остановиться даже после того, как добился желаемого.
— Quid prodest![10] — глубокомысленно заявил Лысый, и Арсений скрепя сердце был вынужден с ним согласиться.
И вот он в поместье! В окружении людей, любому из которых могла быть выгодна смерть Наты Стрельниковой. Любому, если предположить, что наследники не знали о том, что Ната переписала завещание. А вот если кто-то знал…
Нет, не так! Согласно официальному заключению, смерть Наты Стрельниковой носила естественный характер. Ее никто не убивал! Возможно, кто-то из наследников и надеялся на ее скорую смерть, вполне вероятно, кто-то даже пытался ускорить ход вещей, но Нату не убивали! Или не все так просто?.. Сколько дней прошло с момента ее смерти? Три-четыре? Пожалуй, еще можно попытаться спросить у нее самой. Плохо, что он сразу не рассмотрел такую возможность, потерял драгоценное время. Надо только узнать, на каком именно кладбище ее похоронили. Кстати, еще кое-что совсем не помешает, тем более что и случай весьма удобный.
Арсений снял очки, посмотрел на наследников другим, уже профессиональным взглядом. Посмотрел и мысленно чертыхнулся: у каждого из них имелась метка. Дымно-серый нимб вплетался в ауру каждого. Как у Марты… Может, это что-то наследственное, какая-то генетическая особенность? Он бы поверил во что угодно, даже в генетическую детерминированность цвета ауры, если бы не одно «но»… Марта не была им родной по крови, сводная сестра, не более того. Значит, причина в чем-то другом, и найти эту причину — одна из его первостепенных задач. Уж больно тревожное чувство вызывают в нем эти метки…
— Чего уставился, урод?! — Парень с фляжкой, уже изрядно захмелевший от выпитого, попытался было встать, но хорошенькая шатенка в сильно декольтированном черном платье успокаивающе положила ему руки на плечи.
— Эдик, не трогай его. Ты ж видишь, какая у него псина!
Грим, догадавшийся, что речь идет о нем, лениво оскалился, демонстрируя внушительные клыки.
— А мы дождемся, когда он без псины… — буркнул себе под нос Эдик и снова приложился к фляжке.
— Не сомневаюсь в вашей искренности. — Арсений снова нацепил на нос очки, потянул Грима за ошейник. — Увидимся за ужином, господа!
— За ужином! — возмущенно фыркнула породистая брюнетка, у которой сорвались связанные с Парижем планы. — Мало тебе нахапанного?
— Нахапанного мне вполне достаточно. — Арсений широко улыбнулся, левый уголок рта привычно дернулся и пополз вниз. — Я просто хотел напомнить, что часть дома также принадлежит мне. Наверное, вам следует начать привыкать к этой чудовищной несправедливости прямо сейчас, чтобы к вечеру было не так обидно.
Самый старший из этой четверки, тот, что метил в патриархи и не без умысла занял кресло Наты, буравил Арсения полным ненависти взглядом, но многозначительно молчал. Илья Стрельников, прогоревший и проворовавшийся бизнесмен-неудачник, без боя не сдастся. И выражение его глаз говорит об этом не менее красноречиво, чем факты, изложенные в досье.
— Счастливо оставаться! — Арсений кивнул всем сразу и вышел из кабинета.
* * *На кладбище дождь лил как из ведра, но в этом очевидном неудобстве имелись и свои плюсы: на сотни метров вокруг не было ни единой живой души, так что можно не опасаться случайных и ненужных свидетелей.
Могилу Наты Арсений нашел довольно быстро. Ната Стрельникова, блистательная и несгибаемая, велела похоронить себя не на пафосном Ваганьковском кладбище рядом со своим гениальным мужем, а на скромном провинциальном погосте недалеко от поместья. Удивительная женщина, даже после смерти не пожелала оказаться рядом с тем, кого подозревала при жизни.
А то, что погост старый и непопулярный, это даже хорошо. Свежих могил здесь совсем немного, не придется отвлекаться на общение с другими усопшими. Арсений снял залитые дождем очки, расчехлил флейту. На память вдруг пришли события пятилетней давности…
…На похороны коллекционера Мережко пришли только они с Селеной. Арсений не мог не прийти, а Селена не желала отпускать его, еще совсем слабого, одного. Погода тогда тоже была ненастная, только вместо дождя сыпал колючий снег. Руки на морозе посинели и почти утратили чувствительность, а одинокая красная роза — прощальный подарок — пожухла и скукожилась от холода. Кладбище тоже было старое, провинциальное, с невысокой унылой часовенкой и облезшим вагончиком смотрителя, который по совместительству исполнял и функции могильщика.
Комья промерзшей земли уже барабанили по крышке гроба, когда у еще не запечатанной могилы появилась собака. Крупная, графитово-черная, с полыхающими алыми глазами. Селена испуганно вздрогнула, взяла Арсения за руку, то ли ища защиты, то ли защищая.
— Альма! Бесовское отродье! — Могильщик, замахнулся на собаку лопатой, зыркнул на них с Селеной из-под надвинутой на самые глаза шапки-ушанки. — Да вы не бойтесь. Так-то она смирная, только с придурью. Как хоронят кого, она тут как тут, не отходит, пока жмурика не закопают.
— …Удивительная собака, — послышался совсем рядом тихий голос.
Арсений вздрогнул от неожиданности, скосил глаза в сторону. Покойный коллекционер Мережко, одетый в некогда щегольское, а сейчас старое, вышедшее из моды пальто, с умилением смотрел на кладбищенскую собаку Альму.
— Я, собственно говоря, поинтересоваться, как продвигается наше дело, — сказал он виноватым шепотом, словно Селена или могильщик могли его слышать. — Вам, наверное, говорить неудобно. Может, мы в стороночку отойдем?
В стороночку… Арсений мысленно чертыхнулся, слегка сжал руку Селены:
— Я на минуточку, ты извини. Дело одно есть.
Она не стала спрашивать, какое такое дело могло вдруг у него приключиться, задумчиво посмотрела поверх его плеча, как раз туда, где в нетерпении переминался с ноги на ногу усопший, будто тоже могла видеть этот еще не изученный Арсением мир.
— Только осторожно, — сказала наконец и отвела взгляд.
Они отошли за ближайший могильный памятник. Арсений, после травмы еще не привыкший к большим нагрузкам, присел на припорошенную снегом скамеечку, Мережко остался стоять на пронизывающем ветру. Только сейчас парень заметил, что, несмотря на ветер, редкие волосы коллекционера совершенно неподвижны.
— Я уже договорился о встрече с клиентом, — сказал Арсений, баюкая в здоровой правой руке полупарализованную левую. — Послезавтра мы с ним встречаемся.
— Замечательно! Просто великолепно! — Мережко радостно потер ладони. — Мне невероятно повезло с вами, молодой человек. Если бы…
Договорить он не успел, потому что из-за могильной плиты вынырнула красноглазая тень. Кладбищенская псина Альма, припадая на передние лапы и принюхиваясь, направилась прямиком к Мережко. Оказавшись у самых ног коллекционера, она запрокинула голову к затянутому тучами небу и завыла. От ее утробного, почти волчьего воя по спине Арсения побежали мурашки.
— Она вас тоже видит? — спросил он шепотом.
— Поразительно! — Мережко протянул руку, кончиками пальцев коснулся черной шерсти. Псина встрепенулась, перестала выть. — Я читал о них в юности.
— О ком? — Арсений опасливо покосился на собаку.
— О гримах. Это из средневековых европейских легенд… Существа, принимающие облик черной собаки с красными глазами, обитающие на кладбищах. Они являются смертным в ненастную погоду у разрытых могил. Это грим, молодой человек. Самый настоящий грим.
— А по виду — обыкновенная собака. — Арсений мотнул головой, прогоняя наваждение. Хватит ему призраков. Какие еще гримы! — Собака, к тому же щенная. Или ваши гримы тоже бывают беременными? — спросил он не без ехидства.