Я натянул нижнее белье, джинсы и рубашку, которые достал из вещевого мешка. От военных ботинок избавляться не стал: другой обуви у меня не было.
Теперь можно снова отправляться в дорогу. Несмотря на то что я недавно перекусил, мне снова захотелось есть; надо бы поторопиться. Оно и неудивительно: я потерял столько крови, что организм трудился изо всех сил, чтобы восстановиться как можно скорее.
Я путешествовал три недели и дал на лапу одному летчику, чтобы наконец-то окончательно покинуть эту вредную для здоровья местность. И теперь сидел на террасе бистро недалеко от площади Станислава в Нанси. Был конец мая, ослепительно сияло солнце. Я потягивал пиво, просматривая местную «желтую» газетенку.
Примерно на третьей странице я нашел упоминание о войне, точнее, о двух или трех. Войны всегда где-то идут — хоть гражданские, хоть захватнические. И всегда гибнет немало парней. Как вещают политики — за правое дело. Понятно: для каждого его дело является правым…
Все это казалось таким далеким, тем более здесь, где последняя война была шестьдесят лет назад. Но теперь у меня другое имя и другая биография. И приличные деньги: на два года хватит. Я в превосходной физической форме и без труда найду работу. Человек я нетребовательный, знаю шесть европейских языков, что существенно увеличивает мои шансы.
Одну профессию знаю превосходно — военное дело. Но в Европе царит мир, и меня это полностью устраивает. В последнем разговоре со Смертью я пообещал изменить образ жизни. Не хотелось бы в очередной раз поставить ей новых клиентов.
У меня не было семьи, все, кого я мог бы назвать друзьями, давно умерли. Стоит ли дальше влачить такое существование без всякой надежды, что все когда-нибудь изменится?
Да, отменное здоровье, никаких материальных проблем, никаких забот… но в то же время я не получал никакого удовольствия от жизни. Не исключено, что мне когда-нибудь и в самом деле захочется назначить Смерти встречу.
Вдруг она оказалась прямо передо мной за моим столиком.
— Вообще-то сейчас я не сплю, как ты, надеюсь, заметила, — сообщил я.
— Никто меня не увидит.
Я оглянулся. Все замерло: гарсон с подносом застыл в полной неподвижности на половине шага. Стакан, который только что уронили с соседнего столика, висел в воздухе почти в метре от земли, струя пива на несколько сантиметров опережала его в неподвижном падении. Я попытался встать, но тело отказалось слушаться. Осталось только спросить:
— Так что ты здесь делаешь?
— Да просто улучила несуществующую минутку, чтобы поздороваться с тобой. Между прочим, это последний раз, когда я вот так к тебе прихожу.
— Неужто в последний? Я о таком даже и не мечтал. Позволь заметить, что ты дважды изменила своим привычкам: ты пришла не во сне и ты не танцевала.
— Не беспокойся, у тебя будет право на последний танец.
Этот голос… такой притягательный, полный самых сладких обещаний… Как мне хотелось заключить эту женщину в объятия. Я собрался с мыслями и заметил:
— Ты сама себе противоречишь: сказала, что больше не придешь, и тут же предлагаешь мне право на последний танец.
— Никаких противоречий. У тебя будет последний танец, когда ты сам явишься ко мне с последним визитом. И тогда при мне будет коса.
— Ты хочешь сказать…
— Ты и так слишком долго сопротивлялся. Я решила положить конец нашей очаровательной игре.
— Но ты же знаешь, что я не могу умереть. Я бессмертен.
— Ты так считаешь, потому что еще никогда не умирал. Но чуть раньше или позже ты все равно поймешь, что бессмертие — это не навсегда. В этот день я буду готова тебя принять.
Она встала, в шутку просунула пальцы сквозь струю пива, парящую в воздухе. Затем внезапно обернулась, пристально взглянув на меня пустыми глазницами.
— А знаешь, мне будет не хватать наших развлечений. Никто со мной не разговаривает; все, кому я являюсь, верещат одно и то же: «Нет! Не так рано! Я еще не готов! Я еще нужен здесь!».
— Ну, а при чем здесь последнее свидание?
— Вот этим ты и отличаешься от остальных: у тебя есть выбор. Поэтому я никогда не подстрою тебе несчастного случая. Даже если тебя собьет машина на улице, я не приду. Если на тебя нападет какой-нибудь ревнивый муж, это также не станет для меня поводом. Я хочу, чтобы ты сам выбрал меня тогда, когда будешь готов.
Она исчезла, и в то же мгновение я почувствовал, что Время снова вступило в свои права. Первым признаком этого стал звук разбитого стекла. Стакан наконец-то упал на каменный пол террасы.
Слова Смерти меня вовсе не поразили. Она не так уж ошибалась: жизнь и в самом деле начала мне надоедать. Если Смерть не откажется от меня, когда-нибудь наши дороги пересекутся.
Я уехал из Нанси и совершенно случайно взял билет в верденском направлении. По одной из официальных версий, где-то там осталось мое тело. Точнее, не мое, а того бедняги, который дезертировал или пропал без вести. Во всяком случае, ни он, ни его солдатский медальон так и не были обнаружены.
С одной стороны, воспоминания об этих событиях невозможно назвать приятными, с другой — меня можно считать счастливчиком, выжившим после целых месяцев в холоде, под дождем и снегом, в непролазной грязи. Я был трижды ранен, меня оперировали без анестезии, и всякий раз, как только оставляли в покое, организм восстанавливался за два-три дня.
Я уехал в Бельгию и покатил в направлении Флеруса. А ведь и там я тоже умирал, причем за Республику, в которую тогда немного верил. Отсюда было недалеко до Ватерлоо, где я тоже принял участие, правда, на стороне пруссаков. И всякий раз после своей мнимой гибели я должен был бежать за границу. Причем так часто, что понятия рубежей для меня практически не осталось. Лишь иногда одни причины казались мне более заслуживающими уважения, чем другие; Наполеон разрушил то, что сумел построить Бонапарт.
Я поселился в отеле, где при регистрации не требуется называть своего имени, и на следующий день отправился на пляжи Нормандии. В дороге перед моим мысленным взором представали лица тех, кто был поделен на дюжины… военная форма, вышедшая из употребления десятилетия или даже века назад. Иногда некоторым из этих людей я даже спасал жизнь, но для них это означало не более чем отсрочку в несколько дней или месяцев. Другие оказывали подобную услугу мне, даже не догадываясь, что для меня это ровным счетом ничего не значит.
Целый долгий день я провел на пляже, созерцая следы былых сражений. Я зашел отобедать в маленький ресторан неподалеку. Рядом со мной расположилась компания посетителей преклонного возраста. Две женщины, они говорили между собой по-английски, или скорее — по-американски. Наверное, они тоже совершали паломничество по старым местам, воскрешая в памяти воспоминания, обсуждая своих знакомых, погибших и пропавших без вести. Женщины говорили громко — видимо, обе глуховаты. Я поймал себя на мысли: кажется, они сожалеют, что не погибли на этих пляжах. Тогда бы навсегда остались молодыми.
Именно в тот момент я и понял, что, по сути, тоже совершаю паломничество. Но, в отличие от этих женщин, я всегда был молодым и мог вспомнить гораздо больше погибших друзей. И если бы мне вздумалось навестить все места, где они погибли, пришлось бы проехать всю Европу, а потом еще заглянуть в несколько уголков Азии, Африки и Америки.
Но у меня вовсе не было желания ждать так долго.
Я все же прибавил один этап к своему неудавшемуся паломничеству. Очень короткий. Всего лишь заглянуть к мысу Барфлёр, где я умер в самый первый раз, в 1692 году.
Тогда мне еще не было шестнадцати, я был юнгой на одном из кораблей графа де Турвиля. Во время сражения вражеское ядро сломало рею, и с огромной высоты я рухнул в море. Я не умел плавать и сразу утонул, при этом счастливо избежав встречи с мешком бомб, брошенным с нашего корабля. Очнулся уже посреди океана, не понимая, что произошло.
Тонуть — довольно мучительная процедура, тем более когда это происходит с тобой в первый раз. Тогда мне казалось, что и в последний. Едва очнувшись, я принялся плыть, не зная куда и не задаваясь вопросом, что же со мной все-таки случилось. Это, несомненно, было чудом, за которое нужно благодарить своего небесного покровителя — святого Петра, держащего ключи от рая. Вознеся длинную благодарственную молитву, я едва не умер во второй раз, захлебнувшись морской водой. Какое-то время спустя, получив смертельный удар ножом, я впервые задумался, что, возможно, чем-то отличаюсь от всех остальных людей.
Как и везде, здесь тоже все изменилось. Я даже не узнал место, где когда-то вылез из воды. Задумчиво созерцал пляжи и прибрежные утесы. Здесь все когда-то и началось. Отчего бы именно в этом месте все и не закончить?
Неподалеку расположились несколько семей. Дети играли и купались, испуская радостные крики. Какие-то пожилые парочки, старички под зонтиком: она вяжет, а он разглядывает горизонт в бинокль. У меня такого не будет никогда. Два раза я был женат, но я оставался молодым, а супруга с годами все более и более дряхлела. Я замечал в ее глазах удивление и даже немой упрек. Позже у меня было лишь несколько мимолетных (в моем представлении) связей. Иногда они длились по несколько лет, но потом я исчезал, чтобы моя тайна не выплыла наружу.
Неподалеку расположились несколько семей. Дети играли и купались, испуская радостные крики. Какие-то пожилые парочки, старички под зонтиком: она вяжет, а он разглядывает горизонт в бинокль. У меня такого не будет никогда. Два раза я был женат, но я оставался молодым, а супруга с годами все более и более дряхлела. Я замечал в ее глазах удивление и даже немой упрек. Позже у меня было лишь несколько мимолетных (в моем представлении) связей. Иногда они длились по несколько лет, но потом я исчезал, чтобы моя тайна не выплыла наружу.
Я смотрел на молодые парочки, которые целовались, спрятавшись под покрывалом, и, полагая, что на них никто не смотрит, предавались более откровенным ласкам. Это зрелище породило во мне жалость к своей необычной судьбе. Я отвел взгляд, мысленно утешая себя, что все еще могу пережить нечто подобное… если, конечно, пожелаю.
Мне хотелось умереть, но не на глазах у детей. Я решил подождать, а чтобы скоротать время, купить какую-нибудь книжку и заказать пива в местном ресторанчике. К тому же неплохо бы и поесть. Какой смысл терпеть страдания от голода, когда собираешься причинить себе гораздо более сильные?
Я заглянул в ресторанчик, заказал бутылку пива, содовой, брусок шоколада и столько пирожных, что хватило бы на оголодавшее семейство из четырех или даже пяти человек. Затем взял бутылку вина с завинчивающейся пробкой, которую можно открыть без помощи штопора. Некоторое время спустя обнаружил, что пакет, который взял с собой, слишком тяжелый. Мое тело вовсе не собиралось умирать и приняло предосторожности, чтобы во время следующего воскрешения я не страдал от голода и жажды.
Наконец наступил вечер, и пляж опустел. Я потихоньку побрел вдоль берега, чтобы найти спокойный уголок. И уселся лицом к заходящему солнцу, достав пистолет. Я всегда носил его с собой: после трех столетий выживания это стало инстинктом.
Сняв рубашку, я расстелил ее на песке неподалеку. Мне хотелось, чтобы все обстоятельства моего самоубийства были предельно ясны, и никого случайно не обвинили. Единственное, о чем я сожалел, так это о том, что не написал предсмертную записку. Но ужасно не хотелось возвращаться к машине и разыскивать ручку или карандаш. Бросив последний взгляд на океан, когда-то пробудивший меня к вечной жизни, я недрогнувшей рукой пустил себе пулю в сердце.
Смерть пришла на свидание, как и обещала. На этот раз и плащ, и коса были при ней. Она сделала вид, что собирается положить свое орудие на землю, — и оно исчезло из поля зрения. Затем она принялась танцевать, протягивая ко мне руки. Я не отзывался, поэтому она подошла и схватила меня за пальцы.
— Я тебе обещала последний танец, — сказала она. — Но ты должен участвовать.
Я послушался, спрашивая себя, сколько времени это будет продолжаться, пока я не почувствую желанное небытие.
Она хорошо танцевала, и я даже забыл, что моя партнерша не более чем скелет, старый как мир. Она что-то напевала без слов чуть хрипловатым голосом, который я уже успел оценить во время наших предыдущих встреч. Нас окружало небытие. Я и в самом деле не чувствовал земли под ногами, разве что на мгновение, чтобы обозначить ритм шагов. Звучал громадный оркестр, но невозможно было различить ни одного знакомого инструмента.
Она вела меня в танце, кружа все быстрее и быстрее. Я понял, что понемногу перестаю ее чувствовать. Это было так, будто постепенно умираешь.
Внезапно я закричал, но крик, конечно, не услышал, ведь у меня больше не было ни горла, ни ушей. Тем не менее танец моментально оборвался.
— Ты сказал «нет», Пьер?
— Верно, но сам не знаю почему.
И тут же до меня дошло: я только что солгал. Я больше не хотел умирать, но вовсе не для того, чтобы снова вести бесцельное существование. Теперь я точно знал, чего мне хочется.
Она попыталась снова закружить меня. Я воспротивился. Музыка опять заиграла, но теперь это была отвратительная какофония. Ослепительно яркие молнии вспыхнули, разрывая окутывающее нас небытие. Последовал удар грома, но даже он не заглушил голос Смерти.
— Ты безумец, Пьер. Ты зашел слишком далеко. Отсюда уже не вернешься.
— Это еще почему? Ведь ты же отсюда возвращаешься!
Я продолжал бороться, напрягая все силы, чтобы вырваться из этого ритмичного кружения, которое снова попыталось затянуть меня в водоворот. Я почувствовал, как что-то с треском разорвалось, и окончательно потерял сознание.
Первое, что я ощутил, проснувшись, была двойная досада. Мне не удалось остаться рядом со Смертью и так же не удалось свести счеты с жизнью. Я чувствовал себя слабым, совершенно заледеневшим и, как всегда, страдал от голода и жажды. Нащупав пластиковую бутылку с содовой, я одним глотком осушил ее. Не такой освежающий напиток, как чистая вода, зато в ней есть сахар, который обеспечит мой организм необходимой энергией.
В этот момент я почувствовал у себя под боком что-то теплое. На куске черного сатина дремала обнаженная женщина. До того как она открыла глаза, у меня было время рассмотреть ее. Не стану рассказывать, какова была она, — хочу сохранить этот образ для себя одного. Скажу лишь, что она была примерно моего возраста и в моем вкусе… даже каштановые волосы.
Она открыла глаза, в которых отразилось безмерное удивление, затем медленно поднялась, оперлась на локти, наблюдая, как над океаном появляются первые лучи солнца.
— Теперь нас двое, — произнесла она тем хрипловатым голосом, который я так хорошо знал. — Такое впечатление, что нас ждут целые века безумно увлекательной жизни. Но вместе с тем у меня какие-то странные ощущения…
— Ты хочешь есть и пить, как и все, кому удается избежать твоей власти, — сказал я, откупоривая и протягивая ей бутылку красного вина.
И только после того как она утолила жажду, я прижался к ее губам, чтобы напиться досыта.
Перевела с французского Злата ЛИННИК
© Alain le Bussy. La derniere dance avec la mort. 2011. Публикуется с разрешения автора.
Далия Трускиновская Стелла Марис
Иллюстрация Людмилы ОДИНЦОВОЙВон, вон он, петух, — показал дядюшка Сарво на еле видную искорку в небе. — Когда идешь проливом, сразу высматривай его при начале заката и с ним сверяйся. Береговым огням веры нет — помнится, эти сукины дети как-то плавучий маяк соорудили, так и таскали его вдоль берега. А церковь — дело надежное, куда она денется? И петух со шпиля не улетит. По нему всегда определяйся.
— Он весь целиком медный? — спросил Ганс.
— Я думаю, из медных листов склепан. Если цельный — сколько бы он весил? Шпиль бы под ним подломился. Понял насчет петуха? Учись, пока я жив. Теперь иди, лови Вредителя. Чтобы до темноты уже сидел в клетке!
Сплетенная из прутьев собственноручно дядюшкой Сарво клетка стояла тут же, на палубе. Высотой она была старому боцману по пояс. Вредитель, здоровенный попугай, купленный на Кренхольме у очень сомнительных ребят, шедших с запада на потрепанном галиоте[1], как всегда, взлетел на рей и умащивался там на ночлег. Снять оттуда драчливую птицу можно было только при помощи мешка, внезапно и ловко на нее накинутого.
Флейт[2] «Варау» возвращался с юга домой, в Аннерглим, с заходом в Герден. Впереди оставалось только одно препятствие — две длинные мели. Проход между ними указывал маяк, установленный бароном Вентерном. Но с маяком случались недоразумения. Дурные люди гасили его огонь, зато зажигали свой, да так правильно выбирали место, что судно, правя на фальшивый маяк, садилось брюхом на мель, тут-то и налетали на рыбацких лодках удалые молодцы с вымазанными сажей лицами.
Потом, от Гердена до Аннерглима, идти было совсем просто — не теряя из виду берега. До осенних штормов оставалось еще месяца полтора, солнце грело, но не припекало, так что эту часть пути матросы считали самой приятной, тем более что в Гердене брали свежую воду, зелень, овощи, свежее и копченое мясо вместо надоевшей солонины и пять дней блаженствовали, как на райском облаке.
Для Ганса это было первое плавание. Мальчишку отдала на флейт его мать, вдова капитана Сельтера. Она привела его, когда стояли в Виннидау, ожидая груза. Капитан Гросс был, видимо, предупрежден и принял Ганса без долгих разговоров. А команда побожилась, что никто его не обидит.
Сельтера помнили и уважали. Владелец «Варау» арматор Эрнст Схуттен был в каком-то давнем загадочном долгу перед Сельтером — то ли капитан его самого спас, то ли кого-то из родни. Экипаж понимал: если не вернуть такой долг сыну покойного, то прощай арматорская репутация.
— Придем в Герден, возьмем тебя в гости к старому Ансу Ансену, и к Фрицу Альтшулеру, и к Матти Унденсену, — пообещал дядюшка Сарво, когда Ганс притащил мешок с трепыхающимся и вопящим попугаем. — Это настоящие морские ястребы. Вот пусть они тебя благословят на морское дело. Всякий раз, заходя в Герден, будешь их навещать. У нас на «Варау» так заведено: кто-то к ним приходит, рассказывает новости, передает подарки. Я-то уже сам скоро к ним в кубрик переберусь. Вот только в Вердинген схожу, с сестрой и племянниками повидаюсь. А потом все, на вечный прикол.