Боцман знал Георга еще мальчишкой, вроде Ганса, и между ними как-то сложилось особое взаимопонимание. Боцман задавал именно те вопросы, которые приходили на ум Георгу, только он бы не выразил их словами столь кратко.
Георгу захотелось спросить, был герр Горациус в богадельне один или его сопровождал кто-то из ратсманов. Дядюшка Сарво спросил, и оказалось, что с Горациусом был только его слуга Кристоф.
— Причудливое дело, — сказал боцман. — Одно слово — капридифолия.
— Пора нам на судно, — объявил, вставая, Георг. — Герр Отто, не хотите ли приютить нашего попугая? Деньги на корм мы оставим. Он ученый, знает десяток слов, вашим гостям понравится.
Попугай глядел сквозь прутья с таким видом, будто желал сказать: ни слова вы от меня в жизни не добьетесь.
Кабатчик знал, что попугая привезли в подарок старым матросам, и пообещал, когда странная история с заразной хворью кончится, отдать его в богадельню — если только в Гердене еще будет богадельня.
Когда Георг, дядюшка Сарво и Ганс вышли из «Мешка ветра», было уже темно.
— Отойдем подальше, — сказал боцман. — Этот Эммерих Адсон ненадежный человечишка. А потолковать надо…
— Да, — согласился Георг. — Но где? Если ворота заперты, то на «Варау» мы уже не попадем.
— У моей вдовушки. Она, конечно, дура, но тридцать лет хочет за меня замуж. Может, и не выдаст. Ганс, обо всем, что слышал и услышишь, молчи, как рыба сомус. Понял?
Насчет рыбы сомус никто не знал, существует она в природе или боцман зачем-то ее выдумал, как непонятную капридифолию. Очевидно, рыба умела молчать покруче всех прочих рыб, но как ей это удавалось — матросы гадали уже по меньшей мере сорок лет.
Вдова Менгден уже спала, но услышала знакомый стук в окошко и впустила гостей. Более того, выдала им тюфяки и одеяла. А боцман милостиво позволил ей присутствовать при мужском разговоре.
— Такие перстни сами с пальца не скатываются и дырку в повозке не ищут, — сказал он. — Эти старые хитрецы в богадельне прекрасно знают, когда ждать «Варау», или «Белого ястреба», или ту же «Прекрасную Матильду». Когда их увозили, они сообразили, что вот-вот кто-то из нас придет к ним с гостинцами, станет доискиваться правды и расспрашивать соседей. Вот что они хотели нам сказать: мы в такую беду попали, что утрата заветного перстня по сравнению с ней — тьфу!
— В таком случае, где-то на дороге от Северных ворот они могут выбросить и второй перстень, и третий, — предположил Георг. — Ведь если кто-то из моряков догадается, что старики в беде, то станет их разыскивать и расспрашивать крестьян по обе стороны северной дороги.
— Что скажешь, Ганс? — спросил дядюшка Сарво мальчика. — У тебя взгляд свежий, голова старой рухлядью не забита. Ну, говори?
— Хочешь сказать, что у меня голова забита старой рухлядью? — вдруг возмутилась вдова Менгден. — А вот спросил бы меня про богадельню, я бы много чего порассказала!
— Эти бабы! — воскликнул боцман. — Ну, что ты такого можешь знать о Фрице Альтшулере? Или о Петере Шпее? То, что тебе расскажут стряпуха Грета или кастелянша Фике? Ты славная красотка, милочка, но в мужские дела тебе лучше не соваться.
Георг с подозрением посмотрел на вдову Менгден. Вот уж кого не назовешь красоткой! Вдова была тоща, как вяленая селедка, и профиль имела какой-то селедочий. К тому же она была на полголовы выше дядюшки Сарво. Георг имел свое понятие о союзе мужчины и женщины: одним из правил такого союза была разница в росте на те же полголовы, но в пользу мужчины. Он не понимал, как мужчина может затевать шашни с женщиной, которая выше его ростом: это ж и поцеловаться толком невозможно! Прыгать перед ней, что ли?
— Я могу и помолчать, мой красавчик, — ответила вдова. — Но кто тебе тогда расскажет, какого страха натерпелась бедная Грета, когда этот жуткий гость ратсмана Горациуса шарил по всем углам. Вот на второй день после того, как Горациус его приводил, богадельню и прикрыли.
— Что еще за гость? — вместо боцмана спросил Георг.
— Ох, этого никто не знает. Он нездешний, — сказала вдова. — Я даже не представляю, какая земля плодит таких уродов. Штаны у него были, как у сапожника из Глейерфурта, с кожаными заплатками на ляжках. Чулки черные, как у этих сумасшедших братьев-обличителей, которые проповедуют, будто море высохнет, а дно загорится; вы таких еще не встречали? Да, главное забыла! Шляпа на нем была остроконечная — вроде тех, какие надевает братство мельников на осеннее шествие, только мельники повязывают зеленые и желтые ленточки…
— Что я тебе говорил, сынок?! — радостно заорал дядюшка Сарво. — Она только штаны и разглядела!
Впрочем, вдова описывала урода со слов стряпухи, а та действительно обратила внимание лишь на одежду — чего ей уродскую рожу разглядывать? Вспомнились еще длинные седые волосы — хоть косы из них плети, причем седина совсем старческая, желтоватая. Но кое-что путное вдова рассказала: гость ратсмана Горациуса так шарил по всей богадельне, словно искал что-то крошечное; не найдя, поссорился со старыми моряками и убежал жаловаться. На следующий день приходил сам ратсман, пытался чего-то от них добиться, толковал с каждым наедине. И уж после того богадельню вывезли.
— Может, из-за хвори они спорили? — спросила вдова. — Может, этот урод все-таки доктор? Доктора, конечно, ходят туда, где заразная хворь, с красными носами… но кто его, урода, разберет…
— А что, из герденских зубодралов и костоправов никто не приходил в богадельню с красным носом? — И вдова Менгден, и Георг имели в виду приметный головной убор врачей, зеленую шляпу с приделанной к ней маской, а из маски торчит на три гольдских дюйма алый носище с дырками, набитый изнутри всякими хитрыми благовониями, чтобы врач, втягивая воздух, дышал ими, а не заразой.
— Да нет, не видели… Ах ты, Дева-Спасительница, Стелла Марис, неужто и Грета, и Фике теперь вместе с нашими стариками помрут? — запечалилась вдова. — Они и жизни-то хорошей не видали, бедняжки мои…
— Итак! — поспешно провозгласил боцман, чтобы не дать своей давней подружке разрыдаться. — Что мы имеем? Мы имеем урода, которого никто не сможет опознать, если у него хватит ума перерядиться, скажем, в штаны гольдского свинопаса, которые выше колена, и надеть матросскую кожаную шапку с назатыльником! И мы имеем ратсмана Горациуса, который наверняка что-то знает о стариках. И перстень. Это — все. Что скажешь, сынок?
— Скажу, что нужно пойти по следу повозок, — сразу решил Георг. — Наши старички не сапожной дратвой сшиты и не липовым лыком подбиты. Если они решили оставлять на пути знаки, то найдут способ!
— И это будут знаки, понятные только нам, морскому народу, — согласился дядюшка Сарво. — Значит, нужно, как только откроют ворота, возвращаться на «Варау». Доложим капитану Гроссу, пусть снаряжает экспедицию. Нельзя своих в беде оставлять — Стелла Марис накажет.
— Дядюшка Сарво, — подал голос Ганс. — Я всюду залезу… я в самые узкие окошки лазил…
— В погреб за сметаной? — сразу догадался боцман. — Цыц. Экспедиция будет опасная, это не с мальчишками за яблоками…
— Да нет же! Я вот что… я в богадельню залезу! Через чердачное окошко! Может, там еще какой знак оставили?! — завопил Ганс. — Я все комнаты обойду! Всюду посмотрю! Дядюшка Сарво, господин Брюс, пустите!
— Сами хоть к рябому черту в кровать полезайте, а дитя не смейте посылать! — возмутилась вдова, но боцман и Георг нехорошо переглянулись. И больше уже не слушали, что она там выкрикивала и чем грозилась.
Замысел Ганса был прост. Улицы в Гердене узкие, кровли черепичные, с каменными фигурами по углам, чуть ли не над каждой дверью — каменные фронтоны, иные с зубцами, иные с фальшивыми окошками. На крышу богадельни можно попасть с крыши соседнего амбара, а то и просто перекинуть доску мостиком к чердачному окну.
По дороге боцман объяснял Гансу про рябого черта — это было герденское словечко, и мальчик его не знал.
— Черт заставляет людей совершать дурные поступки и платит чертовым серебром. Но беду можно исправить, если набрать ровно столько серебра, сколько от него получено, подкараулить его — и швырнуть ему всю горсть прямо в гнусную харю. Честное серебро его обжигает, вот почему у него рожа вся в мелких дырках. Только выследить черта трудновато, — боцман вздохнул. — Но если поможет Стелла Марис, если закроет черту дорогу белым крестом…
— Как это, дядюшка Сарво?
— Сам я ни разу белый крест не видел, врать не стану, а знающие люди говорили: вдруг возникает непонятно откуда и висит в воздухе. Иногда из того, что Стелле Марис под руку подвернется. Ансен говорил, что ему покойный капитан Ярхундер рассказывал, будто бы однажды на юге его дед видел, как в таверне взлетели со стола белые тарелки и составили в воздухе крест.
— Как это, дядюшка Сарво?
— Сам я ни разу белый крест не видел, врать не стану, а знающие люди говорили: вдруг возникает непонятно откуда и висит в воздухе. Иногда из того, что Стелле Марис под руку подвернется. Ансен говорил, что ему покойный капитан Ярхундер рассказывал, будто бы однажды на юге его дед видел, как в таверне взлетели со стола белые тарелки и составили в воздухе крест.
Георг вполуха слушал давно известную ему историю и думал, где среди ночи раздобыть длинную доску. В том, что Ганс преспокойно пройдет по ней двенадцать футов над улицей, в потемках, на высоте третьего этажа, он даже не сомневался.
Время было позднее, по улицам уже ходил ночной дозор, а морякам с ним лучше не встречаться — вражда застарелая, закаменевшая, уже за пределами разума, не говоря о милосердии. То есть встречаться можно — если бойцов хотя бы поровну. Но в дозоре обычно четыре человека, а моряков на сей раз всего трое.
Дозорные дали о себе знать издали — магистрат распорядился одевать их в нагрудные доспехи и выдавать алебарды с колечками. Эти колечки, надетые пониже лезвия, производят звон, заслышав который, злоумышленники убегают. Таким манером и преступление предотвращается, и стражи порядка остаются целы.
Моряки притаились за каменной скамьей у входа в хлебную лавку. Скамья была такая, что и слона бы выдержала, да еще украшенная столбом с каменным кругом, а в круге — чего только нет! Даже слепой, подойдя и ощупав резьбу, понял бы, что заведение принадлежит старому роду: знак этого — двойной крест, что в заведении пользуются скалкой, а что предки хозяина из Хазельнута — шесть орехов в овале. Кроме того, в круге было Божье древо — очень сильный оберег от нечистой силы. Для той же нужды служили страшные каменные рожи: одна сбоку на стене, а две по углам кровли.
Дозор прошел, можно было вылезать.
— А может, обойдемся без доски? — спросил боцман. — Ганс, ты ведь сможешь встать на плечи господину Брюсу и ухватиться за карниз?
Площадь перед богадельней была кое-как освещена — горел фонарь на Конском амбаре, другой был у сторожа, что спал в нише, устроенной в стене Куропаткиного амбара. Можно было пересечь площадь, не рискуя свалиться в каменное корыто под фонтаном.
При скамьях у дверей богадельни тоже красовались столбы с кругами. Только резьба на кругах была сравнительно новая и очень мудреная: там и малый герб Гердена имелся, с крепостной башней, львом и грифоном, и фамильные знаки арматоров, давших деньги на богадельню, а посередке — силуэт Стеллы Марис, Звезды Морей, как полагается, с расходящимися лучами.
За столбами виднелось что-то светлое, тускло-белое, почти призрачное.
— Стоять… — почти без голоса приказал боцман.
Тускло-белое шевельнулось. Похоже, оно зевнуло и, сидя, потянулось — до легкого и приятного напряжения во всех мышцах. При этом и ноги показались из-за каменного столба.
Это были женские ноги — маленькие, в открытых туфлях на изогнутом дюймовом каблучке.
— Девица?.. — удивился Георг. И хотел было добавить, что красавица выбрала странное место для свидания, но боцман с силой сжал его руку.
— Мертвая невеста… — прошептал боцман. — Сыночки, бежать надо, бежать скорее…
— С чего ты взял? — спросил Георг. — Что ей делать возле богадельни?
— Вот тут-то им самое место… — дядюшка Сарво вцепился в локоть Георга и поволок прочь от богадельни. Ганс отступал, пятясь и не отводя глаз от девицы.
Не то чтобы Георгу было страшно, даже страшновато не было. Скорее, как-то тревожно. Тревога была естественной: двадцатилетний моряк за весь шестимесячный поход только в портовых кабаках и видел женщин — страшных, как тот самый рябой черт, а тут встретил вдруг красавицу, и в голове сразу же стали разворачиваться свитки с живыми картинками знакомства и первого объятия. Винить за это моряка нелепо — если речь о простой девице из хорошей семьи, то тревога, предвестница любовного томления, даже похвальна. Однако девица вряд ли была из хорошей семьи…
Услышав невнятный шум, она выглянула из-за скамьи. Но моряки были уже за фонтаном.
Оттащив будущего капитана Брюса за угол, дядюшка Сарво вздохнул с облегчением и утер со лба крупные капли пота.
— Уф, пронесло, — сказал он. — А ведь сколько народу мертвые невесты увели на седьмую мель! Ведь они, говорят, слепые, им все равно, кого уводить, они мужчин нюхом находят, верхним чутьем или как это называется…
— Да знаю я про мертвых невест, — буркнул Георг. — Слепые, но с когтями, как у морского ястреба. Вцепятся в парня и тащат за собой. Бр-р… Ты объясни, чего им у богадельни-то делать? В кого вцепляться?
— Так я ж толкую! В богадельне кто? Те, кто жениться не удосужился! А как ты полагаешь, Анс Ансен, или Матти Унденсен, или Петер-толстяк жили, словно целомудренные братья из Вердингенской обители Святого Бруно? Да и те, бывает, через каменную стену высотой в восемь футов перемахивают и в Ластадское предместье бегут на всю ночь. Нет, у Матти в каждом порту по невесте было, и всем жениться обещал! А когда такая невеста, которой обещано, помрет до венца, то… слушай, Ганс, тебе это полезно!..
Ганс и без того глядел на боцмана круглыми глазами, разинув рот.
Георгу показалось странным, что мальчишка из Виннидау, выросший в порту, не знает о мертвых невестах. Но он сообразил: мать, капитанская вдова, наверное, отправила его к родственникам, подальше от воды, а там его растили, пока не поумнел и сам не запросился в море.
— …то она после смерти приходит туда, где моряк живет, требовать, чтобы сдержал слово, — зловещим шепотом продолжал дядюшка Сарво. — Но Бог взамен этой способности к загробному хождению берет у нее зрение. И вот находит она жениха, а может, и кого другого, и вцепляется когтями, и тащит его венчаться — сперва на берег моря, потом по воде, по воде, все глубже, глубже, вот его с головой накрывает, и вдруг она его к первой мели выводит, и опять ведет, и опять заводит на глубину, и ко второй мели выводит… и так до седьмой! А седьмая мель, сыночки, она уже не в нашем море, а вообще невесть где! Ей по природе быть не положено… с моря-то к ней еще никому подойти не удавалось, только к третьей мели подходят, и то, если не знают, дураки, как обойти… И он, жених, там остается, а она убегает. И он сам сидит в воде и не знает, в какую сторону выгребать. А вода там особая — она тело не держит, вот такая…
— Как это не держит?.. — спросил перепуганный Ганс.
— А так, сразу на дно ложишься. Она вроде воздуха, та вода, говорят, можно научиться ею дышать и тогда пешком по дну уйти с седьмой мели. Но я что-то таких, которые ушли, не встречал. А про тех, кого мертвые невесты увели, знаю. Вот если увидишь ночью, что идут моряк и девица в подвенечном платье, в серебряном веночке, так прячься скорее — это мертвая невеста жениха уводит!
— Дядюшка Сарво, не может быть, чтобы эта красавица пришла за Матти, — возразил Георг. — Что же она, сорок лет ждала, а теперь, когда самому Матти уже пора помирать, заявилась?
— Может, она не за Матти, а за Харро Липманом? Он-то еще совсем молодой, пятидесяти нет. Ты его не знаешь. Его потому в богадельню взяли, что ногу в южных морях потерял — чуть ли не акула откусила. А может, врет про акулу, — боцман хмыкнул.
— Что-то я серебряного веночка не приметил… Ганс, а ты? — спросил Георг.
— Венок был. Зеленый, по-моему… — неуверенно сказал мальчик. Он видел голову девицы всего лишь долю мгновения, а два фонаря на другом конце площади позволяли только различить светлое и темное.
— Миртовый! — воскликнул дядюшка Сарво. — Ну точно, мертвая невеста! Они и в миртовых венках по ночам бегают! Мирт — невестино растение. В Абенау девочка с десяти лет начинает кустик растить, чтобы к свадьбе нарезать веток на венок. У иной целое дерево вырастает, пока на нее хоть кто-то польстится.
Тут Георга вдруг прошиб холодный пот. Он вспомнил — еще юнгой, когда ходил на «Морском змее», видел плывущий по воде миртовый венок. Тогда капитан распорядился выудить его, не касаясь руками, высушить и сжечь, почему — не объяснил.
— Пойдем отсюда, — сказал он. — Если в это дело мертвые невесты впутались…
— …и хворь на богадельню наслали! — догадался боцман. — Только погоди, сынок! При чем тут тогда повариха с кастеляншей? Их-то за что карать? Мертвые невесты женщин и девиц не обижают!
— Темное дело, — ответил Георг и задумался.
Перед глазами так и висела картинка: две ножки в легких туфельках, две маленькие ножки с высоким подъемом, изгиб которого загадочным образом волновал душу покруче любых обнаженных женских прелестей в портовых кабаках.
— Опять же, если мертвые невесты уж наказали богадельню, чего им теперь-то ее охранять? — спросил боцман. — Ничего не понимаю! Одно знаю — лезть туда опасно. Вот что, сыночки, возвращаемся к моей вдовушке, у нее и подремлем до рассвета. А потом — бегом на «Варау». Без капитана Гросса ничего затевать не будем!