Ургин поинтересовался:
– Что ты задумал, государь?
– Ломать всю прежнюю систему управления на Руси.
– Как это?
– Над этим я сейчас крепко думаю.
– А мне чутье подсказывает, что ты уже все решил.
– Все не решишь, Дмитрий. Но давай пока не будем об этом.
– Как скажешь, государь.
Разговор Ивана Грозного с князем Ургиным продлился еще около часа. Потом Дмитрий отправился к себе на подворье, а к царю вошел Малюта Скуратов.
Его доклад мало чем отличался от того, что уже сказал князь Ургин. Казнь Репнина и Кашина, аресты вельмож вызвали в Москве разные настроения. Простой люд в большинстве своем приветствовал действия царя. На боярских и княжеских подворьях царила тягостная тревога. Никто не знал, как поведет себя дальше непреклонный царь. Кое-где вельможи начали готовиться к отъезду из Москвы.
Скуратов спросил:
– Следует ли, государь, препятствовать выезду бояр из столицы? Мы все дороги перекроем.
– Нет, – ответил Иван Васильевич. – Если желают, пусть едут.
– А мне тогда чего делать?
– Тебе? – Царь ненадолго задумался. – А ты, Малюта, собери-ка отчаянных людей, человек этак двадцать, да пошли их в леса.
– Зачем, государь?
– Чтобы нашли след разбойника Кудеяра. Или не знаешь, какой урон от него терпят наши люди?
– Знаю, но против Кудеяра надо выставлять целые дружины.
– Дружины есть, но ты знаешь, куда отправлять их? Где логово Кудеяра?
– Ага, понял. Надо отправить в лес лазутчиков, чтобы они прибивались к разбойничьим шайкам да искали этого Кудеяра.
– Наконец-то! Все, ступай. Ко мне никого не пускать, работы много. Да и сам не досаждай.
– Слушаюсь, государь. – Малюта поклонился и покинул палату.
Прошла зима, весна постепенно вступила в свои права. Грянули первые грозы, по-весеннему громкие, но скорые, дождливые. Зелень стала проступать на ветвях кустов и деревьев. Защебетали птицы. Природа проснулась от зимней спячки.
Вместе с весной в Москву из Юрьева прибыло неожиданное послание. В Литву бежал наместник Ливонии князь Курбский с верными слугами. Он укрылся в городе Волмере. Князь так спешил, что оставил в Юрьеве жену. Причиной торопливости было то, что где-то за неделю до побега Курбский получил из Москвы тайное послание. Друзья предупреждали его о том, что ему грозит опала, а то и смертная казнь.
Побег Курбского полностью подтвердил то, что он давно вел переговоры с Польшей и был причастен и к гибели войска Петра Шуйского. Московское боярство, быстро прознавшее о поступке высокопоставленного вельможи, ожидало массовых репрессий, ярости царя, арестов, казней, опалы.
Но Иван Грозный на удивление спокойно воспринял известие о бегстве воеводы. Он не думал предавать его смерти, в первую голову из-за прежних и значительных заслуг пред государством, несмотря даже на открытую измену.
Вскоре стали известны некоторые весьма интересные подробности бегства Курбского. Находясь в Юрьеве, он часто брал взаймы деньги в Печерском монастыре, а за границу явился с мешком золота. Монахи столько дать ему не могли, имение свое он не продавал, воеводской казны не тронул. Оставалось одно предположение, объяснявшее поведение князя. Его предательство было щедро оплачено золотом короля Польши.
Явившись за рубеж богатым человеком, Курбский почему-то практически тут же обратился к тем же монахам с просьбой о материальной помощи из-за весьма тяжелого финансового положения. Никто не мог понять, что это означало.
Царь и не желал понимать. Для него изменник просто перестал существовать.
Однако Курбский напомнил о себе, прислав «досадное» письмо со своим стремянным Василием Шибановым. Тот был доставлен в Москву и вручил царю послание своего господина. Шибанову предложили отречься от изменника и остаться в городе, но верный холоп заявил, что даже под пыткой этого не сделает, и громко восхвалял Курбского.
Иван забрал письмо, ушел в палату и там начал читать послание бывшего друга.
«Царю, Богом препрославленному и среди Православных всех светлее являющемуся, ныне же за грехи наши – ставшему супротивным, совесть имеющему прокаженную, какой не встретишь и у народов безбожных».
Иван усмехнулся.
– Долго же ты, Курбский, подбирал слова. Много же в тебе злобы накопилось. Но это только начало.
Далее Курбский обвинял царя во всех смертных грехах, в истреблении бояр, воевод, в крови мучеников в церквах, в отвержении бывших соратников.
«Какого только зла и гонений от тебя не претерпел! И каких бед и напастей на меня не обрушил! И каких грехов и измен не возвел на меня! А всех причиненных тобой различных бед по порядку не могу и исчислить, ибо множество их, и горем еще объята душа… И воздавал ты мне злом за добро мое и за любовь мою непримиримой ненавистью. И кровь моя, которую я, словно воду, проливал за тебя, обличает тебя перед Богом моим».
Царь покачал головой.
– О какой ненависти ты пишешь, Курбский? Уж не ты ли был возвеличен мной без меры за свои военные подвиги? Что ж, посмотрим, о чем пишешь дальше.
«Полки твои водил, и выступал с ними, и никакого тебе бесчестия не принес, одни лишь победы пресветлые с помощью ангела Господня одерживал для твоей же славы, и никогда полков твоих не обратил спиной к врагам, а напротив – преславно одолевал на похвалу тебе. И еще, царь, говорю тебе при этом: уже не увидишь, думаю, лица моего до дня Страшного суда. И не надейся, что я буду молчать обо всем: до последнего дня жизни моей буду беспрестанно со слезами обличать тебя… Не думай, царь, и не помышляй в заблуждении своем, что мы уже погибли и истреблены тобою без вины, и заточены, и изгнаны несправедливо, и не радуйся этому, гордясь, словно суетной победой… А письмишко это, слезами омоченное, во гроб с собою прикажу положить, перед тем как идти с тобой на суд Бога моего Иисуса. Аминь.
Писано в городе Волмере, владении государя моего короля Сигизмунда Августа, от которого надеюсь быть пожалован и утешен во всех печалях моих милостью его королевской, а особенно с помощью Божией».
Иван отложил свиток, встал из-за стола, прошелся по палате.
В дверях показался князь Ургин.
– Дозволь войти, государь?
– Дмитрий, ты кстати. Входи, конечно. Здравствуй, князь.
Ургин поклонился.
– Многих лет тебе, государь. Слышал, Андрей Курбский послание тебе через Ваську Шибанова переслал?
– Да вон оно на столе, хочешь, прочитай.
– А надо ли?
– Надо! Прочитай и скажи, что ты об этом думаешь.
Князь Ургин взял письмо, быстро прочитал его, бросил на стол и воскликнул:
– Как он мог написать такое, обвинить тебя в том, чего не было? О какой крови, пролитой в церквях, он пишет? О какой ненависти к нему? Напротив, ты одаривал его своей милостью более других. Да, было за что, тут спору нет, но выпячивать себя, будто он один добывал победу, проливал кровушку за отчизну!.. Не знаю, как все это назвать. Разве достойно князю, ратнику требовать себе милость за то, что должен был делать по обязанности, исполняя клятву, данную царю и Отечеству?
– Как видишь, Курбский считает, что достойно. Но ведь я ни в чем ему не отказывал. Он обиделся, что я оставил его наместником в Ливонии. Так этим следует гордиться. Ему ведь честь была оказана, а он!.. – Иван махнул рукой. – Изменник не желает признать того, что если бы я хотел казнить его или сурово наказать, то не дал бы убежать в Литву. Он не знает, что мне известно о его давних переговорах с Сигизмундом. Ладно. Суд Божий рассудит нас.
– И то верно.
– Но я отвечу ему.
Ургин посмотрел на царя.
– Почему, государь? Не по чину тебе оправдываться пред беглым князем.
– Ты думаешь, Курбский сам решил мне написать? Нет, он не таков. Сбежал за границу и ладно. Переписку со мной его надоумили начать новые хозяева. Возможно, сам Сигизмунд.
– Но зачем?
– Затем, Дмитрий, чтобы выставить меня пред Западом тираном, варваром, для которого главное в жизни власть, а с ней разгул и безграничное своеволие. Если я не отвечу, то письмо Курбского в ближайшее время наверняка разойдется по всей Европе. Мое молчание будет представлено как гордыня тирана либо как признание правоты князя. Поляки, а тем более Курбский не ждут от меня ответа. А я это сделаю, не оправдываясь, а объясняя правду и обличая ложь.
В палату вошел Малюта Скуратов, завидел Ургина, поклонился и попятился обратно на выход.
Иван Васильевич остановил его:
– Погоди, Малюта, чего тебе?
– Так я после зайду, как вы с князем разговор закончите.
– Проходи, не помешаешь!
– Слушаюсь.
Малюта по привычке вновь поклонился. Царь улыбнулся. В желании угодить царю Скуратову при дворе равных не было.
– С чем пришел, Малюта? Докладывай, не стесняясь!
– Узнал, что собака Курбский в письме своем обвиняет тебя, оскорбляет, грозится. Это так?
– Откуда проведал о содержимом послания?
– Так о нем по Москве вовсю разговор идет. Слухи как змеи расползаются по сторонам.
– Вот как? Кто-то позаботился о том, чтобы о тайном послании Курбского узнала вся Москва?
– Тут и думать нечего. Ясно, кто распускает слухи. Бояре, будь они прокляты, теперь величают бывшего князя и воеводу жертвой твоего, прости, царского произвола, страдальца за интересы русской знати.
– Это не ново. Не будь Курбского, бояре сделали бы жертвой другого представителя своего сословия. Вернулись бы к князю Старицкому, вспомнили бы Адашева с Сильвестром. Им ничего другого не остается, Малюта. На открытое противостояние со мной никто из вельмож не пойдет. Подленько покусывать – да, но противостоять – нет. Впрочем, недолго осталось им и кусаться.
Ургин вновь не без удивления взглянул на царя.
– Что же ты все-таки задумал, Иван Васильевич?
– Я же тебе уже говорил, князь. То, чего никогда на Руси не было. – Иван Васильевич повернулся к Скуратову. – Есть новости от твоих людей, отправленных в леса?
– Мало, но есть. Кое-кому удалось прибиться к шайкам разбойников. Покуда к мелким, в которых о Кудеяре только слыхали, дел же общих не имели. Но это только поначалу. Всему свое время. Выйдут мои люди на след Кудеяра.
– Следи за этим!
– Конечно, государь. – Малюта почесал затылок. – Позволь сказать, царь?
– Предложить чего-то хочешь?
– А ты как будто читаешь мысли.
– Так у тебя на лице все написано.
– Неужто?
– Говори, что хотел предложить.
Скуратов вздохнул.
– Не надо бы, государь, прощать Курбскому его подлую измену.
– А никто ему и не прощает.
– Я не о том. Необходимо его наказать, да так, чтобы другие бояре, замышляющие бегство к врагам, крепко призадумались бы.
– Продолжай!
– Думаю, надо схватить Курбского, доставить в Москву и казнить прилюдно, на лобном месте.
– Угу! Схватить, пытать, казнить?
– Да, государь. В этом ничего особо сложного нет. Васька Шибанов передал такое же послание печерским старцам. Но не только письмо, но и просьбу оказать помощь. Слышал я, будто литовцы обобрали его до нитки, лишили всего, золота в первую голову. Так вот, надо отправить в монастырь наших верных людей. Те передадут Курбскому, что помощь ему собрана, но потребуют, чтобы он сам за ней приехал. Не в Юрьев, в другое какое-то место. Курбский, нуждающийся в деньгах, явится куда надо. Взять его труда не составит, как и тайно переправить в Москву. Хотя можно нашего беглеца и в Волмере достать.
– Все сказал, Малюта?
– Да, государь! Отдай только приказ, и я лично брошу предателя к твоим ногам.
Иван Васильевич приблизился к Скуратову, тихо, вкрадчиво спросил:
– Ты кому служишь, Григорий Скуратов? Мне или Сигизмунду с нашими заговорщиками-боярами?
Малюта побледнел.
– Да что ты такое говоришь, государь? Конечно, только тебе.
– Тогда почему предлагаешь сделать то, что будет использоваться против меня?
– Прости, государь, но я не понимаю…
Царь прервал верного холопа:
– Сделай я по-твоему, и мои враги только возрадуются.
– Почему? – продолжал недоумевать обескураженный и напуганный Скуратов.
– Отвечай, Малюта, для чего, по-твоему, Сигизмунд сманивал к себе Курбского, воевавшего против него? У польского короля не хватает гетманов? Хватает. Один Радзивилл чего стоит. Король хотел завладеть его богатствами? Но он сам предлагал золото за измену. Так для чего?
– Не знаю, государь. – Скуратов опустил голову.
– А для того, Малюта, что Сигизмунд как раз и рассчитывает, что брехня Курбского на Западе вызовет у меня ярость, и я прикажу любым способом вернуть его для казни в Москву. Полякам нужен мученик, жертва тирана, русского царя. Но я не дам сделать из Курбского мученика. Мое оружие против него и тех, кто стоит за Курбского – не меч, но слово.
– Но тогда, государь, побег Курбского послужит примером для других бояр-изменников. Они вслед за ним понесут ноги на Запад.
– Ну и пусть бегут, коли им удастся. Чем меньше станет этих псов, тем чище будет на Руси. Однако сомневаюсь, что Сигизмунду нужны изменники. Разве что станут они бессловесными холопами да воеводами малых отрядов в войсках гетманов Радзивилла и Хоткевича.
– О том не подумал, государь, прости.
– Думать надо всегда, Малюта. На то тебе и дан Господом разум. Понял?
– Понял, государь.
– Ступай, предупреди княжича Ургина, пусть готовит небольшой отряд стражников. Поеду в Александровскую слободу. Надо писать ответ князю Курбскому.
– Слушаюсь, государь! – Скуратов вышел из палаты.
Иван Васильевич повернулся к князю Ургину:
– Видел советчика, Дмитрий?
– И видел, и слышал. То, что он предложил глупость, не беда. Главное, Малюта верен тебе. Таких людей беречь надо.
– Вот и я о том же. Проехаться со мной в слободу не желаешь?
– А нужен я там буду?
– Ты мне всегда нужен.
– Не раз слышал, благодарю за доверие. В Александровской слободе у тебя и без меня хлопот будет достаточно. Но коли прикажешь, поеду, только дай время собраться.
– Оставайся! Знаю, к тебе люди тянутся. Будут расспрашивать о письме Курбского. Тебе народ поверит, зная наши отношения и твою честность. Так что на Москве ты нужнее, а в слободе я не задержусь. Вернусь, встретимся.
– Да, государь. Позволь идти?
– Иди, князь. Да поможет тебе Бог.
– И тебе тоже.
Князь Ургин вернулся на свое подворье, а царь выехал в Александровскую слободу. Это было в июне 1564 года от Рождества Христова.
В слободе Иван в течение нескольких недель составлял ответ Курбскому. Наконец 5 июля он закончил это знаменитое послание. Под вечер царь еще раз перечитал его, понимая, что данное письмо будет читать не только князь, бежавший за границу.
Иван Васильевич ответил на все обвинения, предъявленные ему Курбским. Он уличал князя во лжи конкретными примерами, доказательно отрицал, что обагрял кровью церковные пороги, объяснял, что мучеников за веру на Руси нет, напоминал о милости и великом жаловании заслуженным людям.
Царь подробно описал собственные унижения и несчастья, которые испытал от бояр, оставшись сиротой. Это было хорошо известно Курбскому, но не людям, живущим на Западе. Поэтому он придал данному факту особое значение. Иван отметил давние отношения Курбского с Сигизмундом.
Государь ясно давал понять, что намерения Курбского бежать были ему известны. Он, учитывая прежние заслуги князя, по сути дела позволил тому уйти за границу, хотя имел все возможности не допустить этого. Русский царь показал польскому королю, что бегство Курбского не являлось каким-либо значительным событием для России.
Иван внимательно перечитал письмо, кое-где сделал последние пометки. Потом он переписал его набело, скрепил царской печатью и велел отправить в Юрьев для дальнейшей передачи Курбскому.
Бывший князь был полностью разоблачен. Он еще трижды отправлял русскому царю письма, полные злобы, но был скомпрометирован ответами Ивана Грозного и потерял интерес к словесной перепалке с царем. Это локальное дипломатическое сражение белый царь выиграл, но впереди были куда более масштабные и серьезные битвы с внутренними врагами, не желавшими сдавать своих позиций.
Курбский еще показал свою предательскую сущность. Будучи уже воеводой литовского войска, он попытался отбить Полоцк. Но это ему не удалось.
А положение Ивана Грозного становилось все сложнее. Наряду с происками внутренних врагов вновь проявилась внешняя угроза. На этот раз со стороны Крымского ханства.
Девлет-Гирей воспользовался сосредоточением основных сил русской армии в Прибалтике и тем, что на южной границе были оставлены только «легкие воеводы с малыми людьми». Он нарушил договор и вторгся на Рязанские земли, имея войско численностью более шестидесяти тысяч всадников.
Москва не успевала выставить полки против орды Девлет-Гирея, но помогла счастливая случайность. В это время в своем поместье на берегу реки Оки отдыхал боярин Алексей Данилович Басманов из рода Плещеевых. Он вернулся туда после взятия Полоцка.
Как только до него дошли известия о нашествии крымских татар, боярин тут же приказал привести в боевую готовность свое малочисленное войско и выслал навстречу противнику разведывательные отряды.
Потом он вызвал к себе сына:
– Федор, к Рязани идет огромное войско Девлет-Гирея. Судя по действиям татар, главный удар они хотят нанести со стороны реки Вожа. Оттуда, думаю, Девлет-Гирей развернет молниеносное наступление на Рязань, в первую голову на городские посады. Войск там кот наплакал. Да и у нас сил маловато, чтобы сорвать планы крымского хана. Поэтому давай-ка немедля, покуда враг не перекрыл дороги, отправляйся в Михайлов, к воеводе князю Федору Татеву. Объяснишь ему, какая обстановка складывается у Рязани. Надо, чтобы Татев немедля вывел свое войско сюда.
– Куда именно, отец? – спросил Федор.
– Глянь! – Боярин указал сыну на крупную карту Рязанского княжества, лежавшую на столе, провел условную линию по реке Вожа. – Вот сюда.