– Опять пророчество, – проговорил царь.
– О чем ты, государь?
– Помню, как я отошел от огненной болезни и решил приехать сюда с женой Анастасией и младенцем Дмитрием, царство им небесное.
– Я тогда был здесь иноком.
– Так вот, друзья отговаривали меня брать в поездку сына. Но я посчитал, что опасней оставлять его в Москве, даже под усиленной охраной, настоял на своем. По пути к Белозерску Алексей Адашев и Андрей Курбский уговорили меня сделать остановку в Троице-Сергиевом монастыре. Они хотели, чтобы я встретился с Максимом Греком. Отказаться причин не было, сделали остановку. В своей келье Грек начал надменно упрекать меня в том, что я не забочусь о вдовах и сиротах, оставшихся после Казанского похода. Уважая преклонный возраст, я смиренно выслушал его и покинул келью. Тогда Адашев и Курбский передали мне мрачное пророчество Грека. Мол, мой сын погибнет в дороге, не вернется на Москву. Я не придал особого внимания его злобным словам, а напрасно. Так все и вышло. Нашелся негодяй, который на обратном пути по Шексне подрезал крепления сходен. Все мы оказались в воде. У берега было неглубоко, где-то по пояс, да вот только сын Дмитрий утонул. Сбылось пророчество Максима Грека. И вот опять!..
– Мы скорбим вместе с тобой, государь. Что поделать, если доля у тебя такая? Ты избранник Божий. Господь посылает тебе испытания, чтобы ты становился крепче, сильнее во благо государства и нашей православной веры. Мало кто пережил бы то, что досталось тебе. Ты выстоял, и никакому врагу не одолеть тебя. А к словам блаженного Гришки прислушайся. Он видел то, что для других остается темным.
– Конечно, отче. Если бы ты знал, как тяжело я переживаю, что подданные зачастую не понимают моих замыслов, что приходится прибегать к суровым мерам, что люди, недавно близкие мне, предают меня. Адашев, Сильвестр, а особенно Андрей Курбский!.. Я ищу успокоения в молитвах и мечтах о том, что наступит время, когда не станет измен, дела государственные упорядочатся, страна укрепится настолько, что ей уже не будут страшны никакие внешние, а тем более внутренние угрозы. Тогда я смогу передать царство наследнику, а сам же найду, наконец, успокоение в обители, где смогу погрузиться в размеренный, не знающий смут порядок монастырской жизни. Я напишу для потомков всю правду о своей непростой судьбе. Чтобы они не гадали, каким же был первый русский царь, а судили по написанному, ибо то, что начертано пред святыми образами, есть только правда.
– Я понимаю тебя, государь, – проговорил Кирилл. – Твои мечты исполнимы, не сейчас, но позже.
– Тогда, отче, прими от меня деньги.
– Деньги? – удивился игумен. – Но…
– Прости, что перебиваю, выслушай.
– Да, государь.
– Прими от меня деньги для устройства в монастыре особой кельи для меня. Я желаю постричься здесь, в Кирилло-Белозерском монастыре. Как подготовишь келью, я буду о ней лично заботиться. Ведь она станет моим истинным домом, последним жилищем.
– Это большая честь для нас, государь, – проговорил Кирилл. – Но не рано ли ты завел речь о пострижении?
Царь печально улыбнулся.
– Кто знает, отче, кроме Господа, что рано, а что уже поздно?
Игумен принял деньги.
На следующий день царь помолился вместе с братией и отбыл в Москву. Погода на этот раз выдалась студеная, но безветренная.
В пяти верстах от монастыря Иван Васильевич сменил повозку на коня и подозвал к себе Скуратова. Они отъехали в сторону от обоза.
Там государь обратился к своему осведомителю и мастеру раскрытия темных дел:
– Я передал игумену монастыря деньги, чтобы он подготовил для меня особую келью.
Скуратов изумленно открыл рот, посмотрел на царя.
– Келью? Ты что, государь, решил отречься от престола?
– Когда-то это все одно придется сделать. Почему загодя не подготовиться к монашеской жизни?
– Ты шутишь, государь?
– Нет, Малюта, я говорю серьезно.
– Ничего не понимаю!
– Слушай, может, и поймешь.
Скуратов не без обиды сказал:
– Я не глупее других.
– Так вот…
Иван Васильевич передал Скуратову содержание своего разговора с игуменом Кириллом и старцем Зосимой. Он рассказал и о пророчестве блаженного Григория, неведомо откуда появившегося и неизвестно куда ушедшего.
Услышав об этом, Малюта воскликнул:
– Да мало ли что придет в голову блаженному!
– Не говори так. Откуда Григорий знал, что я приеду в Кирилло-Белозерский монастырь? Молчишь? То-то. А пророчество Максима Грека, предрекшего смерть моего сына Дмитрия?
– Грек просто мог знать о готовящемся покушении.
– И взял бы на душу смертный грех, не предупредив меня об этом? Нет, Малюта, сколь бы ни был злобен Максим Грек, на такое он не пошел бы.
– Ладно, согласен, но для чего ты дал указание игумену Кириллу подготовить особую келью? Если об этом узнают бояре, враждебные тебе, то такая новость придаст им сил.
– Из монастыря наш разговор не выйдет. А вот ты должен сделать так, чтобы боярство узнало о моем намерении отречься от престола и уйти в монастырь.
– Но для чего? – еще больше удивился Скуратов.
– Мои слова, сказанные в Кирилло-Белозерском монастыре, дадут боярству повод думать, что я стал слабее, во мне родилось сомнение в правильности принимаемых решений, раскаяние в том, что излишне жестоко покарал кого-то из заговорщиков. В общем, я в смятении, значит, уже не способен решительно пресекать попытки восстановить прежние порядки. Что дает боярам мое отречение? После царевича Ивана наибольшими правами на престол обладает Владимир Старицкий. Они не захотят видеть на троне моего тринадцатилетнего сына, при котором я, даже в монашеской рясе, в любой момент смогу вновь взять власть. Но устранить нас будет нетрудно. Тем более что по моему же указу опекуном царевича станет князь Старицкий, слабовольный и недалекий. Бояре не преминут воспользоваться благоприятной ситуацией. Новое, мощное выступление против царя, потерявшего прежнюю крепость, вполне может и должно привести к тому, что я отрекусь от трона. Мы должны заставить заговорщиков открыто проявить себя и вот тогда ударить по ним так, чтобы полностью извести крамолу. Это будет уже не опала или ссылка, а самая настоящая смертная казнь за государственную измену.
Скуратов почесал бороду, покрытую инеем.
– Понял. Ты хочешь заставить заговорщиков выступить раньше времени. А вдруг не получится? Бояре тоже кое-чему научились, раз за разом терпя поражения. Мои люди не доносят ничего, что говорило бы о готовящемся заговоре. Да, кружат вокруг князя Старицкого вельможи, как оно и до этого было. Но о том, чтобы они строили какие-то планы, мои осведомители не сообщают. Русь готовится к новому походу на Ливонию. Князь Владимир не особо желает занять трон. Он вообще, по-моему, с радостью отрекся бы от своего окружения. Смуту среди бояр может посеять Сигизмунд не без помощи Курбского. По докладам моих людей, король не только собирает большое войско, но и не прекращает рассылать послания нашим боярам с предложением перейти на его сторону. На всякий случай Алексей Данилович Басманов отправил в Полоцк, Юрьев, другие наши крепости распоряжение вылавливать вражеских лазутчиков, без промедления чинить следствие, а тех, кто замешан в самых важных делах, отправлять в Москву.
– Это Басманов правильно сделал. Но надо еще перекрыть и обратные пути, из Руси в Литву или Польшу.
– Сделаем.
– Сделай. И то, о чем я говорил, тоже! Посмотрим, как поведут себя бояре.
– Слушаюсь, государь!
– И помни, Малюта, поручения изловить разбойника Кудеяра с тебя никто не снимал.
– У нас для этого слишком мало сил. Все готовятся к походу.
– Я прикажу привлечь к истреблению разбойников дружину Алексея Ургина.
– Это хорошо. Людей у него немного, но они обучены, прекрасно вооружены, имеют опыт ведения боя в лесах.
– Кто собирал ее?! Сам князь Дмитрий Михайлович!
– Мне кажется, государь, что он относится ко мне недружелюбно.
– Перекрестись!
Скуратов так и сделал.
– Теперь не кажется?
– Кажется.
– Тогда крестись до Москвы. Я в повозку, что-то зябко! Да и слабость какая-то.
– Уж не захворал ли часом? Говорил же, не надо в стужу этакую ездить.
– Ты еще царю указывать будешь, что делать?
– Прости, государь.
К началу марта царский обоз прибыл в столицу. Ивана Васильевича встречала супруга, Мария Темрюковна. Но царь отнесся к ней холодно, впрочем, как и всегда.
Прошла зима, студеная и снежная. Спали разливы рек, отгремели первые весенние грозы, деревья оделись в молодую листву. Природа жила по своим законам, подвластным только Господу Богу.
Россия готовилась к новому походу на Ливонию. В Александровской слободе прошли переговоры с главой шведского посольства канцлером Нильсом Гюлленшерном. Был подтвержден союз двух государств, направленный против Литвы. Обстановка складывалась благоприятная. Русский царь имел все основания рассчитывать на успешный исход военного похода, план которого по обыкновению готовил лично и весьма тщательно.
Россия готовилась к новому походу на Ливонию. В Александровской слободе прошли переговоры с главой шведского посольства канцлером Нильсом Гюлленшерном. Был подтвержден союз двух государств, направленный против Литвы. Обстановка складывалась благоприятная. Русский царь имел все основания рассчитывать на успешный исход военного похода, план которого по обыкновению готовил лично и весьма тщательно.
В начале мая Иван Васильевич пригласил к себе давних друзей и единомышленников митрополита Филиппа и князя Ургина. Они прибыли во дворец одновременно, вместе зашли к государю, сели на скамьи, убранные богатыми коврами.
– Весна в этом году бурная, веселая, – проговорил царь. – На душе радостно.
– Да вот только вид у тебя не особо счастливый, государь, – заметил митрополит.
– Дела, владыка. Сам знаешь, сколько забот навалилось. Впрочем, их никогда не было меньше. Я вас вот зачем пригласил. Хочу поведать о том, что слышал от игумена Кирилло-Белозерского монастыря.
Ургин улыбнулся.
– А я думал, ты просто так повидаться с нами хотел.
– И это тоже.
– Позволь вопрос, государь, – сказал митрополит.
– Конечно, Филипп, спрашивай.
– Ты всерьез решил оставить престол и принять постриг?
– Что, дошли слухи? Кирилл новость сообщил?
– Нет, в народе много говорят об этом, бояре слухи обсуждают. Ко мне люди приходят, спрашивают, а я не знаю, что им ответить.
– Да, Филипп, я решил постричься в монахи, но только после того, как на Руси установится полный порядок, будет искоренена измена, железом каленым выжжена ересь, разлагающая нашу святую православную веру, когда смогу со спокойным сердцем передать трон законному наследнику, своему сыну.
Ургин рассмеялся.
– Долго же врагам ждать твоего пострижения.
– А это уж как Бог даст. Но давайте вернемся к тому, что не дает мне покоя.
Царь рассказал ближайшим друзьям и соратникам о поездке в Кирилло-Белозерский монастырь, разговоре с игуменом. Он упомянул о пророчестве благочестивого Григория, которое не давало ему покоя.
– Не все предсказания сбываются, государь, – сказал князь Ургин. – Да и кто такой этот Гришка?
– Ты знаешь, Дмитрий, после смерти первенца, твоего тезки, младенца Дмитрия, которую предрек Максим Грек, я склонен доверять блаженным, кто бы они ни были, откуда бы ни появились и куда бы ни уходили. Им дано видеть будущее. Вспомни знаменитого Василия Блаженного. Он загодя предупреждал о большом пожаре.
– Коли так, то тебе, государь, надо готовиться не только к походу в Ливонию, но и к новому боярскому заговору.
Князь Ургин оставался спокоен, а вот митрополит выказал тревогу:
– Заговоры требуют подготовки. Неужели у тебя нет никаких данных о готовящемся выступлении?
– В том-то и дело, что нет. Люди Малюты повсюду рыщут, вынюхивают все, что только можно, но ничего нового не сообщают. Это особенно настораживает. Если бояре вновь плетут нити заговора, то делают умело, скрывают свои намерения и планы.
Филипп предположил:
– А если нет никакого заговора? Провидец мог ошибиться. Такое тоже часто бывало.
– Нет, владыка, чую, опасность где-то рядом, совсем близко, а вот откуда исходит, понять не могу. Всяко думал, ответа нет.
Ургин проговорил:
– Если опасность существует, то она рано или поздно проявит себя. Тогда и принимай решение. Пусть Скуратов сыск чинит, он мастер на такие дела.
В это время в палату вошел Малюта.
– Новость из Ливонии, государь! Когда мне зайти?
– Сейчас докладывай. От митрополита и князя у меня секретов нет.
– Слушаюсь, государь! Воевода Полоцка, боярин Иван Федоров прислал важное сообщение. В Полоцке задержан Иван Козлов, бывший слуга князей Воротынских, с письмами Сигизмунда четверым нашим высокопоставленным вельможам.
– Кому именно?
– Самому боярину Федорову-Челяднину, князьям Ивану Дмитриевичу Бельскому, Ивану Федоровичу Мстиславскому и Михаилу Ивановичу Воротынскому.
– Ты читал эти письма?
– Да, государь.
– Что в них? Хотя можешь не отвечать, я сам прочту. Да и догадаться об их содержании нетрудно. Сигизмунд предлагает вельможам перейти на его сторону.
– Точно так, государь.
– Козлова доставили в Москву?
– Да.
– Что он говорит?
– Ничего, государь. Молчит как немой.
– Так развяжи ему язык.
– Слушаюсь!
– Где письма?
– У меня только послание к боярину Федорову.
– Давай сюда и займись Козловым. Мне надо знать, кто конкретно послал его в Полоцк и только ли с письмами к названным вельможам. С кем еще он должен был установить отношения, кого, кроме князей и наместника, Сигизмунд пытается переманить на свою сторону? Я должен знать все, что известно самому Козлову. Понял меня, Малюта?
– Понял, государь. У меня этот пес не заговорит, соловьем запоет. Вот только что делать с ним после допроса?
– А что делают с изменниками? Казнить!
– Слушаюсь! – Скуратов передал царю послание короля и удалился.
Иван Васильевич вслух прочитал письмо и проговорил:
– Король сочувствует князьям, которые терпят от русского царя неволю и бесчестие. Это Федоров, Бельский, Мстиславский, а особенно Воротынский, который получил от меня прощение и все вотчины. Тогда другие не просто терпят, а испытывают нечеловеческие страдания. Далее Сигизмунд напоминает вельможам о том, что они являются потомками Гедимина, а поэтому имеют права быть удельными князьями в княжестве Литовском. Значит, их переезд туда никакая не измена, а свободный выбор. Сигизмунд забыл, что у наших бояр больше прав на литовский трон, нежели у него самого. Они по закону могут затребовать передачу себе всей Литвы, а заодно и Пруссии.
Князь Ургин восхищенно воскликнул:
– И как только ты, государь, держишь в памяти столько всяких знаний?
– Мне это дается без труда. Еще мать в детстве разъясняла, кто есть кто среди правителей Запада. Я запомнил. Но это пустяки. Главное, почему именно этим вельможам Сигизмунд отправил такие послания? С князьями Бельским и Мстиславским понятно. Сигизмунд обратился к ним как к главам земской Боярской думы. Он знает, что между земщиной и опричниной существуют разногласия, и на этом можно сыграть. Ясно и с князем Воротынским. Он получил прощение и земли, вернулся из ссылки в удельное гнездо, но все же должен был затаить на меня обиду. К тому же владения Воротынского расположены у ливонской границы. Оттого расчет на него и предложение военной помощи. Но вот почему Сигизмунд решил, что на измену способен боярин Федоров-Челяднин, совершенно непонятно.
Филипп сказал:
– Непонятно, если считать, что письма писались под диктовку Сигизмунда или Хоткевича.
Иван внимательно посмотрел на митрополита.
– Что ты хочешь этим сказать, владыка?
– Стиль письма, государь! Он тебе ничего и никого не напоминает?
– Курбский! А я-то думаю, где-то читал нечто подобное. Да, в посланиях Курбского. Значит, это он помогал Сигизмунду и Хоткевичу. Но Курбский очень хорошо знает боярина Федорова, чтобы предложить ему подлую измену.
– Может, даже лучше, чем ты, государь, – заявил князь Ургин.
Иван перевел на него взгляд.
– Хочешь сказать, Курбский имел основания помогать Сигизмунду?
– Утверждать не берусь, но само письмо означает одно из двух. Король небезосновательно рассчитывает переманить на свою сторону наместника Полоцка, богатейшего русского вельможу Федорова-Челяднина. Тем самым он создаст внутри Руси достаточно большой очаг угрозы мятежа. Ведь у Федорова одних крестьян многие тысячи. Либо Сигизмунд пытается очернить верного тебе боярина, вбить между вами клин недоверия, довести дело до открытой вражды. Сигизмунд не прост, особенно с таким советником, как Андрей Курбский.
Слово взял Филипп:
– Скорее второе, по моему мнению. За двадцать лет Иван Петрович Федоров-Челяднин значительно продвинулся по службе. Его слово имеет немалый вес среди бояр. Летом прошлого года, когда дело вновь пошло к войне с Литвой, ты отправил Федорова воеводой в Полоцк. Назначение, несомненно, ответственное, но, видимо, литовцы и сам Иван Петрович расценили его как знак немилости и опалы. С первых ролей на Москве да обратно в Ливонию, воеводой? Поэтому, думаю, король написал боярину, обещал ему свою милость. Не зря же в письме сказано, что Иван Петрович может рассчитывать в Литве на любой чин.
Царь выслушал митрополита, согласно кивнул и сказал:
– Наверное, ты прав, Филипп.
Князь Ургин спросил:
– И что ты теперь намерен делать с вельможами, получившими письма?
– Кроме этих посланий, нет никаких доказательств тайных отношений бояр с королем. Я не имею никаких оснований для обвинения их в измене. Единственное, что я сделаю, так это потребую от каждого из них дать резкий отрицательный ответ Сигизмунду. Мы продолжим подготовку к войне. Если позже что-либо выяснится, то тогда и будем решать, что делать. Уверен, что Сигизмунд ждет от меня жестокости в отношении бояр. Не дождется. Под его дудку никто плясать не собирается.