– Слушаюсь!
– Подготовь встречу Владимира Андреевича.
– Где прикажешь это сделать?
– Встань на последнем яме перед слободой.
– Понял. А дальше?
– Предъявишь ему обвинения и доставишь сюда вместе с семьей. К обеду. Это важно!
– А чего делать с поварами, рыбаками?
– Иди отсюда, Малюта. У тебя сегодня что-то с головой!
– Уразумел, государь. – Скуратов вышел из палаты.
Царь подошел к оконцу. На душе у него кошки скребли. Он не желал смерти ни своему двоюродному брату, ни даже тетке, княгине Ефросинье, посвятившей жизнь его свержению с престола. У царя не было злобы на них. Простил бы, да уже нельзя. Решалась судьба государства. За Русь он сам готов был голову сложить.
Иван направился в дворцовую церковь. Молитва поможет.
В июне Иван Васильевич назначил князя Петра Пронского наместником Новгорода, определив ему в ближайшие помощники дьяков Кузьму Румянцева и Андрея Безносова-Монастырева. В Псков царь направил князя Юрия Токмакова и дьяка Юрия Сидорова.
Успокоив ситуацию на западе и ожидая развития событий на юго-востоке, Иван Грозный вместе с царицей в августе направился в Вологду. Лето выдалось дождливое и холодное. На дорогах, пролегавших вдоль рек, озер, болот, стоял плотный туман.
Во время путешествия Мария Темрюковна тяжело заболела. В Вологде она слегла. Царь часто находился при супруге. Лекарь Арнольд Линдей поставил диагноз – воспаление легких.
Состояние царицы ухудшалось изо дня в день, и Линдей ничего не мог сделать. Марию одолевал страшный жар, она часто теряла сознание. У ее постели царя менял Салтанкул, он же Михаил Черкасский, брат Марии.
В последнюю ночь царица пришла в себя и попросила позвать мужа.
Иван Грозный увидел в глазах молодой черкешенки невероятную боль.
– Ты желаешь что-то сказать, Мария?
– Хочу пред смертью вымолить прощение за то зло, которое причинила тебе.
Иван Васильевич вздохнул.
– Мне не за что тебя прощать.
– Ты никогда не любил меня. Не говори ничего, я знаю. Ты всегда думал только об Анастасии. Я смирилась с этим. Прошу, поцелуй меня в последний раз. Это будет и прощением, и прощанием.
Царь прикоснулся губами к мокрому лбу супруги.
6 сентября в Москву ушло сообщение о смерти Марии Темрюковны.
– Царицу отравили! – шептались люди в столице.
Об этом только и говорили. Никто и думать не хотел, что молодая черкешенка могла умереть от болезни.
Царь велел доставить тело царицы в Александровскую слободу. Там ее отпели и повезли в Москву в сопровождении царя, Михаила Темрюковича, Алексея и Федора Басмановых, Афанасия Вяземского, Бориса Годунова, Глинских, Милославских и других вельмож. Похоронили Марию Темрюковну рядом с царицей Анастасией.
9 октября князь Старицкий вместе с семьей, сопровождавшей его в походе, остановился на последней ямской станции перед Александровской слободой. Понимал ли Владимир, что ждет его там? Нет! Иначе он попытался бы скрыться или хотя бы спасти семью, в чем ему несомненно помогли бы бояре, враждебные царю.
Дружина Малюты Скуратова появилась внезапно, окружила лагерь, обезоружила немногочисленную охрану князя Старицкого. В шатер Владимира Андреевича вошли Скуратов и Василий Грязной.
Князь спросил:
– Что вам надо? Царь послал встретить меня? Но в этом нет никакой необходимости.
– Увы, Владимир Андреевич, – проговорил Скуратов. – Дело в другом. Мы прибыли не охранять тебя, а арестовать.
– Что? – в изумлении воскликнул князь Старицкий.
– Царь повелел передать, что считает тебя не братом, а кровным врагом, – объявил Малюта.
– Ничего не понимаю, – растерялся Владимир Андреевич. – Почему?
– А потому! – неожиданно раздался голос Ивана Грозного. – Ты, князь, дошел до крайности, замыслив убийство законного царя и его семьи.
Появления царя не ожидал никто.
Малюта раскрыл рот от удивления.
– Государь?..
– Помолчи! – Царь посмотрел на Старицкого. – Ты будешь отрицать свою вину?
– Я готовил твое убийство? Но это ложь!
Иван Грозный поднял руку. В шатер ввели повара Моляву. Тот стоял, опустив голову.
Царь повернулся к Скуратову:
– Показание Молявы при тебе?
– Да, государь.
– Зачитай!
– Сейчас. Это мы быстро. Вот протокол допроса царского повара. Так, ага!..
Малюта прочитал показания. Из них следовало, что князь Старицкий велел Моляве подать на царский стол рыбу, посыпанную порошком, напоминающим обычную соль. Сделать это надо было на торжественном обеде, после возвращения Владимира из похода на турок и татар. Молява получил пятьдесят рублей, не считая щедрых обещаний.
Царь повернулся к повару:
– Ты, Молява, подтверждаешь свои слова, только что зачитанные?
– Да, – тихо сказал повар. – Подтверждаю.
Царь перевел взгляд на двоюродного брата.
– Слышал, Владимир? Или и теперь будешь отпираться?
– Но, государь, это же неправда. Чтобы я, твой двоюродный брат, общался с каким-то поваром!..
– Иного я и не ждал. А ведь предупреждал тебя, просил, порви с враждебным боярством, не иди у него на поводу, не слушай мать, служи честно. Ан нет! Ты хоть бы в Костроме вел себя скромнее. А то принимал почести как настоящий царь. Понравилось? Кто надоумил тебя отравить меня и детей рыбой?
– Да не было ничего подобного, государь.
– Конечно! Все врут, один ты говоришь правду. Не знаешь, что Скуратов долго следил за тобой! Княгиня Ефросинья надоумила отравить меня? Не она ли и яд тебе прислала?
– Меня оклеветали, государь.
– Хватит! – повысил голос царь. – Надоело. Малюта, возьми у начальника стражи порошок, сданный Молявой, принеси сюда его да вина в кубке.
Князь Старицкий побледнел.
– Ты что задумал, Иван Васильевич?
– Угостить тебя тем, что ты припас для меня и моих сыновей.
– Но я не припасал ничего.
– Перестань ныть, веди себя так, как надлежит князю.
– Почему не велишь судить меня и казнить прилюдно, раз считаешь, что я готовил государственный переворот?
– О чем ты говоришь, князь? Это не казнь, а возмездие.
Малюта внес кубок, доложил:
– Я всыпал порошок в вино, государь!
– Поставь на стол.
Скуратов подчинился.
Царь взглянул на Старицкого.
– Пей, Владимир Андреевич!
– Нет!
Из занавеси вышла супруга Владимира Евдокия Романовна, урожденная Одоевская, двоюродная сестра Андрея Курбского.
– Не унижайся, князь! Такова наша судьба. Пей, и я выпью. Вместе жили, вместе и умрем. – Княгиня взглянула на царя. – Последняя просьба, государь. Детей пощади!
– Евдокия! – воскликнул князь Старицкий.
– Пей! – твердо сказала княгиня.
Владимир, а за ним и Евдокия приложились к кубку.
Царь вышел из шатра. Холодный ветер трепал его длинные волосы.
Вскоре появился Скуратов.
– Все, государь, князь Старицкий и его супруга мертвы.
– Мертвы, – тихо повторил Иван, тряхнул головой и приказал: – Тела в Москву, туда же и детей их. С утра послать гонца в Горицкий девичий монастырь с приказом доставить монахиню Евдокию, княгиню Старицкую в Александровскую слободу. Исполняй!
Иван Васильевич оседал коня и скрылся в темноте, сопровождаемый небольшим отрядом опричников.
Владимир Андреевич Старицкий был торжественно, в присутствии Ивана Грозного, похоронен в Архангельском соборе.
Царь ждал прибытия княгини Ефросиньи, но увидеться с теткой ему было не суждено.
22 октября для доклада зашел Малюта Скуратов.
Царь первым делом поинтересовался:
– Где находится княгиня Ефросинья?
Малюта склонил голову.
– У меня плохая новость, государь.
– В чем дело?
– Инокиня Евдокия, в миру княгиня Ефросинья Старицкая, скоропостижно скончалась.
– Как?
– Отравилась на струге, когда тот шел по Шексне.
– Вот как? Значит, отравилась?
– Да, государь!
– Твоих рук дело?
– Да Боже упаси! Мне-то на что ее погибель? Напротив, княгиня могла многое поведать и по делу сына, и по боярам и дьякам, желающим перейти под руку короля Сигизмунда.
– Шексна забрала моего Дмитрия не без участия Ефросиньи. Теперь она сама нашла свою смерть на этой реке. Воистину возмездие, кара Божья.
– Да, государь! Господь покарал смутьянов.
– Ладно! Хоть и кровью, но многолетняя семейная ссора закончилась. Что у нас по Ливонии? По Новгороду?
– Поляки и литовцы заняты обустройством нового объединенного государства – Речи Посполитой. Они ведут переговоры с королем Швеции Юханом Третьим.
– Значит, с запада нам опасность покуда не грозит. Новгород?..
– Там тихо. Но уж слишком тревожно это спокойствие. Мне стало известно, что с Пименом поддерживает отношения боярин Данилов, возглавляющий Пушкарский приказ. Именно новгородцы устроили пышный прием покойному князю Старицкому в Костроме. Надо бы допросить боярина Данилова. Заговорщики по-прежнему хотят сдать наши земли Сигизмунду.
Иван Грозный быстро принял решение.
Иван Грозный быстро принял решение.
– Боярина арестовать и допросить как следует. Готовить опричное войско! Численность – полторы тысячи.
– А не мало ли будет? В Новгороде только конная рать насчитывает около трех-четырех тысяч дворян, да еще ополчение, пушки! Новгородцы привычны к ратному делу. То же самое в Пскове.
– А мы разве будем воевать наши же города? Задача похода – покарать изменников, навести порядок, упрочить власть. Простой народ и дворяне против царя не пойдут ни в Новгороде, ни в Пскове. А для бояр да дьяков нам и меньшей рати хватит.
– Ты сам поведешь войско?
Иван Васильевич вздохнул.
– Занимайся делом, Малюта!
– Слушаюсь. Сейчас же лично арестую боярина Данилова.
Не успел Скуратов выйти, как к царю пожаловал князь Ургин, необычайно бледный.
– Доброго здравия тебе, государь!
– Благодарствую. И тебе здоровья, князь, но, по-моему, ты еще не оправился от хвори.
– Да что-то в последнее время мне все хуже.
– На воздухе бываешь мало.
– Возможно. Вот решил приехать. Не прогонишь?
– Не надо тебе о том спрашивать, Дмитрий. Садись, поговорим.
Ургин сел на лавку и сказал:
– Я слышал, княгиню Ефросинью так и не довезли до Москвы?
– Не довезли. Действительно ли она отравилась в пути? Ведь ты об этом хотел спросить меня, князь?
– Нет, государь. Успокоилась душа мятежной княгини, вот и ладно.
– Что говорят в народе по поводу смерти князя Старицкого?
– А тебе Скуратов не докладывает?
– Его боятся, тебя уважают. При нем люди больше молчат, с тобой охотно общаются.
– Разное говорят, государь. Большинство народа, как и прежде, поддерживает тебя. Бояре затаились в ожидании твоих дальнейших действий. А еще я слышал, что ты готовишь поход на Новгород.
– И об этом слухи ходят? – Иван Грозный прошелся по палате. – Ты знаешь, я хотел летом пойти к северным городам, да помешали турки и татары. Сейчас, когда нашествие на Астрахань с Божьей помощью отбито, надо завершить задуманное. Изменники, желающие сдать полякам наши крепости, должны понести самое суровое наказание. Пощады никому не будет.
– Новгородские бояре вряд ли решились бы на измену без поддержки из Москвы.
– Знаю. После Новгорода и Пскова придется разбираться и со столичными вельможами.
– А то, что изменники могут быть в опричных верхах, тебя не смущает?
– Нет, Дмитрий. Кем бы ни были предатели, они обязаны ответить за свои злодеяния. Иначе порядка в стране не навести.
– Тебе виднее.
– Поедешь со мной в Новгород?
– Поехал бы, да здоровье не позволяет. Скоро мне пред судом Божьим ответ держать.
– Ты это брось, хворь отступит.
– Нет, Иван, чую, смерть рядом. А посему хотел бы тебя просить позаботиться о Филиппе. Конечно, он не дитя малое, тоже в годах уже, но пред коварством злодеев бессилен. Его оружие – слово, их – ножи да сабли.
– Филипп вновь займет место митрополита. Это решено. В походе я призову его к себе. Так что о нем не беспокойся.
– А кто еще об этом знает?
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Возвращение Филиппа ой как невыгодно и опасно кое-кому из бояр. Он может знать о связях с ними новгородского владыки Пимена. Еще опасней он станет в сане митрополита.
– Филипп переведен в тверской Успенский монастырь и находится под охраной пристава.
– Что за пристав?
– Кобылин, человек Алексея Басманова.
– Ты ему доверяешь?
– Кому? Басманову или Кобылину?
– Понятно, что пристав для тебя сошка мелкая. Я спрашиваю об Алексее Басманове.
– Да, доверяю. Может, ты знаешь то, что не известно мне?
– Знал бы, сказал. Но думаю, не все так просто в деле измены Пимена и новгородских вельмож. Если кто-то и не руководит ими напрямую, то поддерживает крепко.
– Ничего, Дмитрий, разберемся. Я никому не позволю рушить Русь. Каленым железом выжгу крамолу.
– Да поможет тебе в этом Бог, Иван Васильевич. Жаль, не могу быть с тобой. Но, может, хворь и отступит? Тогда пойду.
– Здоровья тебе, князь. Зайди-ка сейчас к Борзову. Пусть он и Рингер посмотрят тебя, снадобья какого дадут.
– Зайду.
На следующий день царю сообщили, что князь Дмитрий Михайлович Ургин умер. Он исповедался и попросил похоронить его рядом с женой и дочерью. Царь приехал проститься с верным другом. Потом он приказал опричному войску идти к Новгороду.
19 декабря, как стемнело, пристав Степан Кобылин в монашеской одежде, поверх которой был наброшен теплый тулуп, вышел из обители через потайную дверь. Он увидел человека, державшего коня под уздцы, тихо свистнул и получил такой же ответ.
Кобылин подошел.
– Приветствую тебя, боярин! Зачем звал?
– Дело срочное.
– Говори, только быстро. Холодно!..
– Не замерзнешь. Опричники Ивана чрез три дня будут в Твери.
– Ну?
– Не нукай, не запряг!
– Ладно, что сделать-то надо?
– Из Москвы в Новгород дошли слухи о том, что царь вновь желает видеть его митрополитом. Что это означает для нас, разумеешь?
– Не дурак, – задумчиво проговорил Кобылин. – Когда?..
– Пред тем как явятся посланники царя. Только сделать все ты должен так, чтобы следов не осталось. В келье Филиппа топится печь. А сколько людей каждую зиму мрет от угара?
– Я понял тебя, боярин.
– Тогда ступай!
Но пристав остался стоять, переминая ноги от мороза.
– Чего ждешь?
– Как чего? А то ты не знаешь!
– Все получишь, как Иван уйдет обратно в Москву.
– Гляди, боярин, обманешь, я и тебя!.. Ты все понял. Прощай пока и жди. Вскорости наведаюсь. Только не вздумай паскудства какого учинить. Убью! Мне терять нечего.
– Не обману. Ступай!
Боярин вскочил на коня и поскакал сквозь вьюгу к Великому Новгороду. Там его ждал владыка, деньги, жена с сыном. Даст Бог, он с семьей послезавтра уже будет в Литве. А тут пусть идет все прахом.
Пристав же вернулся в обитель.
23 декабря, на подходе к Твери, царь вызвал к себе Скуратова.
– Малюта, двигай со своим отрядом в монастырь и доставь ко мне Филиппа.
– Так мы будем рядом проходить, государь. Сам сможешь в монастырь заехать.
– Что-то тревожно на душе, Малюта. Как бы чего не случилось.
– Ты о чем?
– О Филиппе, дурная твоя башка. Исполняй приказ. К вечеру Филипп должен быть у меня!
– Слушаюсь!
Скуратов собрал свой отборный отряд и повел его к монастырю.
Кобылин загодя увидел приближавшихся опричников, хмыкнул, погладил бороду.
– Угу! Пора, пожалуй.
Он вошел в келью.
– Что-то жарко, Степан, – проговорил Филипп, лежа на постели и испытывая легкое недомогание.
– Так на дворе мороз лютый.
– Все равно убавь огонь.
– Как скажешь. А к нам гости едут.
– Опять люди Пимена?
– Нет. На этот раз опричники. Я слышал, что царь тебя желает проведать.
– Где они?
– А ты в оконце глянь и увидишь.
Филипп приподнялся на локте. Пристав навалился на него и закрыл лицо подушкой, выдернутой из-под головы.
– Сейчас, святоша, недолго тебе мучиться!
Бывший митрополит затих.
Кобылин убрал подушку. Филипп не дышал, лицо его посинело.
– Вот так! – Убийца усмехнулся.
Он вернул на место подушку, поправил одеяло, которым был накрыт Филипп, подошел к печи и задвинул заслонку на две трети. Келья начала заполняться едким угаром.
Пристав вышел в коридор, спустился к себе и тут же услышал громкий голос:
– Эй, братия, отворяй ворота! Опричный отряд от государя прибыл.
Кобылин проговорил:
– Никак сам Скуратов. Это плохо. У Малюты нрав крутой. Бежать бы надо, да некуда. Теперь придется все валить на монахов да на самого покойника.
Пристав накинул на плечи тулуп и выскочил во двор, куда въехал отряд опричников.
Скуратов спрыгнул с коня, взглянул на Кобылина.
– Как Филипп?
– Приболел немного. Сейчас у себя в келье.
– Веди к нему!
– Слушаюсь!
В келье сильно пахло гарью. Филипп лежал недвижимым.
Скуратов бросился к постели.
– Владыка, это я. Царь послал за тобой… – Малюта осекся, все понял, резко обернулся к игумену монастыря и приставу. – Филипп мертв!
– Да не может быть! – воскликнул Кобылин, подойдя к постели усопшего. – Недавно, где-то час назад я заходил в келью. Старец был только чуть простужен. Господи, спаси и сохрани! Беда-то какая!
– Беда? – взревел Скуратов. – Кто закрыл заслонку печи, когда дрова еще не прогорели?
– Не знаю. – Пристав прижал руки к груди. – Не иначе сам Филипп. Больше некому.
– Сам? Ты, Кобылин, отвечал за безопасность Филиппа. С тебя и спрос будет.
– Да я-то при чем?
– И с тебя, игумен, тоже! – Скуратов резко развернулся и вышел из кельи.
Во дворе Корза спросил:
– Что случилось, Малюта?
– Великая беда, Глеб. Филипп мертв.
– И как теперь быть?
– Я к царю с людьми Стригуна, а ты займи монастырь, игумена и пристава держи при себе.
Из кельи вышел Кобылин.
– Мне надо сообщить в Новгород о смерти Филиппа.