Из кельи вышел Кобылин.
– Мне надо сообщить в Новгород о смерти Филиппа.
Скуратов тяжело взглянул на него.
– Кому? Пимену?
– Да, владыке и воеводе.
– Оставайся здесь. Думаю, что в Новгород ты попадешь не скоро.
Скуратов с небольшим отрядом вернулся в стан.
Царь спросил:
– Чего один? Где Филипп?
– Не вели, государь, казнить!
– Что случилось?
– Мы не застали его живым.
– Что ты сказал?
– Филипп умер незадолго до нашего прибытия. Видно, отравился угаром от печи.
Малюта поведал государю о том, чему стал свидетелем в монастыре.
Иван Грозный тут же направился туда.
Не замечания никого, он прошел в келью, встал у постели умершего друга и прошептал:
– Прости меня, Филипп, ради Бога. Не сберег я тебя. Не смог. И Дмитрий Ургин покинул нас. Теперь вы встретитесь, а я останусь здесь, один на этой грешной земле.
Скуратов тихо подошел и спросил:
– Тело Филиппа на Москву повезем?
Царь повернулся.
– Игумена сюда!
Вошел настоятель монастыря.
– Филипп что-нибудь говорил в последние дни? О чем-нибудь просил?
– Да, государь. Я как-то зашел к нему, и он неожиданно сказал: «Вижу свою кончину. Приблизилось время моего подвига». Филипп исповедался, принял причастие.
– Он чувствовал близость смерти. Филипп никогда никому не льстил, всегда говорил одну лишь правду, как бы горька и обидна она ни была. Хоронить его будем здесь. Кобылина арестовать!
Филипп был захоронен за алтарем соборной церкви Богоматери. Позднее, в 1591 году, его останки были доставлены на Соловки. Точная дата его канонизации не известна. В 1652 году часть мощей Филиппа перевезли в Москву и положили в раку в Успенском соборе.
Иван Васильевич простился с другом и вернулся в войско. Он продолжил поход в решимости строго наказать не только государственных изменников, но и лиц, причастных к изгнанию с кафедры и смерти Филиппа. В том, что тот был убит, царь не сомневался.
Передовые отряды опричников вышли к Новгороду 2 января. 6-го числа туда прибыл сам царь и стал лагерем недалеко от города, там, где во времена независимости жили князья. Сразу же были посланы гонцы за воеводой Петром Пронским. Он прибыл в ставку царя.
Само назначение Пронского на должность наместника Великого Новгорода вызывало недоумение и у земских бояр, и среди высшего руководства опричниной. С 1558 года по 1565 год он служил у князя Старицкого. В шестьдесят пятом году ему был пожалован боярский сан. В 1568 году Пронский вошел в опричную думу.
Все это свидетельствовало о неограниченном доверии к нему Ивана Грозного. Это несмотря на то, что многочисленная родня Петра в то время служила литовским великим князьям. Его родной дядя Семен принял там католичество, стал называться Фридрихом. В Литве же находились еще один дядя и двоюродный брат.
И вдруг Иван Грозный назначил Петра Пронского наместником Новгорода, той самой крепости, которую бояре-заговорщики собирались сдать королю Сигизмунду! Царь, как и всегда, проявил политическую гибкость, спутал планы заговорщиков. Своими действиями он показал, что не испытывает ненависти к новгородцам, видит в них своих верных подданных.
Царь усадил наместника на лавку напротив себя.
– Ну, Петр Данилович, докладывай, что творится в доверенном тебе городе.
– Виноват я, государь! Как ни старался, а не смог предотвратить заговор. А раз виноват, так и наказывай меня первым. Я готов ко всему, но пред тем как ты вынесешь мне приговор, хочу предупредить, что бывшему митрополиту Филиппу грозит смертельная опасность. Пимен приложит все силы, дабы тот замолчал навеки. Ведь Филипп может очень много рассказать о том, как дьяки да бояре и в Новгороде и в Москве замышляли сдать северные крепости Сигизмунду.
Иван Грозный помрачнел.
– Опоздал ты, князь, с предупреждением. Двадцать третьего декабря злодеи умертвили Филиппа в монастыре.
– Да что ты? Господи! Какой человек был! Без Пимена здесь дело не обошлось.
– У тебя есть доказательства его вины?
– Нет.
– Вот и у меня нет. Посему я учиню следствие как по измене новгородских вельмож и духовенства, так и по выявлению убийц Филиппа.
Князь Пронский проговорил:
– Последнее вряд ли удастся, государь. Пимен хитер, следов не оставил.
– Посмотрим!
– Кому мне сдать должность?
– Разве я освободил тебя от исполнения обязанностей наместника Новгорода?
– Нет, но…
Царь не дал Пронскому договорить.
– Довольно, князь, о пустом. Скажи, каково настроение населения города?
Пронский вытер пот с лица и доложил:
– Настроение разное. Дворянство и служивые люди держатся спокойно. Бродят слухи, что ты привел опричные войска, дабы разгромить Новгород, а за ним и Псков, но народ в них не верит.
– Кто распускает слухи, выяснил?
– Люди Пимена.
– Кого-нибудь взяли?
– Нет. Потому как слухам никто не верит. Если бы ты желал разорить город, то разве пришел бы с опричным войском, уступающим по численности и вооружению дружине Новгорода?
– Что духовенство, бояре?
– Пимен находится на своем подворье, с ним его дьяки. Бояр в городе мало, одни загодя уехали, другие совсем недавно.
– Почему?
– От чумы бежали. Не обошла она Новгород. Больше десяти тысяч человек похоронили в братской могиле.
– На Москве умирало до шестисот человек в день. От заразы мы потеряли более трехсот тысяч жителей по всей стране. Ни одна война не уносила стольких жизней. Но ты, Петр Данилович, ничего не сказал о духовенстве.
– Я говорил, государь, что Пимен сидит на своем подворье. Он, наверное, думал, что ты вызовешь его вместе со мной, человека своего присылал, интересовался, как да что.
– Мы с ним встретимся. Ладно, князь, возвращайся в город и оповести население, что я буду там восьмого января. Дворянам, служивым лицам, простолюдинам передай, что на них никакого зла не держу. Извести всех о кончине Филиппа. Скажи, что его извели враги, испугавшиеся, что он снова займет митрополичью кафедру.
– Слушаюсь, государь! Вопрос дозволь?
– Спрашивай, воевода.
– Где тебя встречать?
– На мосту через Волхов.
Наместник Новгорода кивнул и покинул ставку царя.
Как и было обещано, 8 января Иван Грозный с опричниками прибыл в Великий Новгород. Его встречало духовенство. Архиепископ хотел благословить царя, но Иван Грозный назвал его изменником и приказал арестовать вместе с ближайшими помощниками.
Опричное войско получило приказ поступить так же с новгородскими знатными персонами, подписи которых стояли под договором с Сигизмундом. Опричный отряд численностью в полторы тысячи человек увез арестованных в царский лагерь. Все это происходило на глазах жителей Новгорода, продолжавших жить своей повседневной жизнью.
Началось дознание. Иван Грозный лично допрашивал некоторых персон, в первую очередь архиепископа Пимена. В результате полностью подтвердился сговор духовенства и боярства, имеющий целью отделить от России новгородские и псковские земли и передать их королю Речи Посполитой.
Царь повелел казнить изменников. Пимен же, пристав Кобылин и несколько дьяков были отправлены в Москву, так как следствием была установлена связь между новгородцами, руководителями опричнины и земскими московскими боярами.
Покончив с изменой в Новгороде, Иван Грозный двинул свое малочисленное войско к Пскову. Приезд царя там был воспринят как праздник. Звонили колокола. Государя встречали хлебом и солью.
Из Пскова Иван Грозный переехал в Старицу, оттуда – в Александровскую слободу. Поход был завершен. В Москве на соборе Пимена лишили сана. Царь покарал всех, кто оклеветал Филиппа и был прямо или косвенно повинен в его гибели.
Не забыл Иван Васильевич и о приставе Кобылине. За неимением доказательств его причастности к убийству Филиппа он был сослан в отдаленный монастырь, где вскоре умер при невыясненных обстоятельствах.
Но Новгородом и Псковом дело об измене не было закончено. В Москве началось следствие против Алексея и Федора Басмановых, Афанасия Вяземского и других высших чинов опричнины. Царь не щадил никого.
Алексей Басманов выступил против похода на Новгород. Архиепископ Пимен считался его верным сторонником. Опричник Григорий Ловчиков донес, будто Вяземский предупредил новгородских заговорщиков.
Царь допросил своего первого помощника и советника по опричнине Алексея Даниловича Басманова, прошел в свои палаты и вызвал Скуратова. Иван Васильевич хотел бы сейчас видеть возле себя Ургина и Филиппа, но два его верных друга и советника ушли в мир иной. Царь сильно тосковал по ним, молился. Но чувство одиночества, которое преследовало его с детства и, казалось бы, со временем притупилось, вновь щемящей болью поселилось в груди.
Малюта вошел тихо. Он словно чувствовал настроение царя.
– Я здесь, государь.
– Вижу. – Иван присел в кресло. – Измена поганой занозой проникла в ряды опричнины.
– Вижу. – Иван присел в кресло. – Измена поганой занозой проникла в ряды опричнины.
– Да, государь, получается так.
– Как это возможно, Малюта? Ведь Басмановы и Вяземский столько лет верно служили престолу, являлись моими ближайшими советниками. Басмановы татар под Рязанью громили. Это их особая заслуга. Почему они встали на сторону изменников, желавших видеть на троне князя Старицкого?
– Не знаю, государь.
– А дьяк Висковатый, которому я доверял безгранично? А казначей Никита Афанасьевич Фуников? Почему они связались с новгородскими заговорщиками?
– И того не ведаю.
Иван Васильевич раздраженно спросил:
– А что ты тогда ведаешь, Малюта?
– То, что против них дали показания сами новгородцы, да и столичные бояре. Вина их доказана. Не по нутру им всем твое правление.
– Всем?
– Я имел в виду мятежников.
– Интриги, сплетни, покушения, заговоры! За что мне все это?
– Надо кончать с крамолой. В Новгороде и Пскове навели порядок. Надо и Москву от заразы очистить.
– Да, без этого не обойтись. Хан Девлет-Гирей сидеть в Крыму не будет. Думаю, совсем скоро двинет на Русь. Тем более что обстановка для него складывается – лучше не придумаешь. А я, вместо того чтобы готовить войска к отражению нападения, должен с изменниками разбираться.
– Так можно и сейчас закончить дело, – проговорил Скуратов. – Главные виновники заговора уличены, доказательства против них собраны.
– Вот именно, что главные. Одних казним, другие их место займут. Нет, Малюта, если мы начали изводить крамолу, то надо довести дело до конца. К суду должны быть привлечены все, кто даже косвенно причастен к измене. А я уж решу, кого казнить, а кого миловать. Право на это у меня есть.
– Я понял тебя, государь.
– А понял, так продолжай дознание и докладывай мне о его ходе.
– Позволь сказать?
– А до этого ты разве молчал?
– Прости, вырвалось по привычке.
– Говори!
– Нехорошо будет твоих опричных советников выводить на казнь вместе с земцами. Даже если они и виновны. Это бросит тень на всю опричнину.
– От народа правды не утаишь, Малюта, но ты прав, со своими мы разберемся отдельно. А сейчас собери небольшой отряд и жди меня на дворе.
– Куда поедем? К митрополиту?
– Нет! Да и какое тебе дело? – неожиданно вспылил Иван Грозный. – Куда скажу, туда и поедем. Еще раз предупреждаю, меньше спрашивай!
Нервозность царя объяснялась просто. Он единолично, не перекладывая ни на кого ответственности, принимал трудные решения. Иван обязан был навести порядок в государстве, спасти Россию от распада и гибели.
Царь спустился во двор, вскочил на коня и бросил Скуратову:
– На ближнее кладбище!
Государь направился к воротам. Отряд Малюты следовал за ним.
У кладбища Иван Васильевич и опричники спешились.
Царь подозвал Скуратова и приказал:
– Оставайся с людьми здесь!
– Невозможно, государь! – воспротивился Скуратов. – Гневайся как хочешь, но я должен сопровождать тебя.
– Ладно, – согласился царь. – Но один.
Малюта отдал приказ подчиненным и пошел с Иваном Васильевичем к дальнему концу кладбища. Там, рядом с женой и дочерью, был похоронен князь Дмитрий Михайлович Ургин.
Царь подошел к могиле, снял шапку.
– Здравствуй, друг сердечный. Плохую новость я принес тебе, да ты уже, наверное, о ней знаешь. Не уберег я Филиппа. Сгубили его наши враги. Теперь вы оба оставили меня. В детстве, помню, часто вдвоем приходили. Хорошо мне было с вами, покойно. Если бы не вы, то я вряд ли дожил бы до сегодняшних дней. Может, это было бы к лучшему? Но жизнь наша и судьба в руках Господа. Только Богу решать, кому и сколько жить на этом свете. – Иван перекрестился.
Из-за ветлы неожиданно вышел мужик с клюкой. Скуратов тут же выхватил саблю и приготовился наброситься на него.
– Погоди, Малюта, – сказал царь. – Ты кто, человече?
– Не узнал? – спросил мужик.
Царь внимательно вгляделся в его лицо.
– Уж не Богдан ли Сумбуров?
– Ну и память у тебя, государь!
– Не жалуюсь. Да и как не узнать тебя! Я не забыл, как ты приводил в Воробьево толпу из Москвы.
– Тогда только покойный князь Ургин и остановил нас. Но то в прошлом. А я ждал тебя, знал, что придешь на могилу. Вот и дождался.
– И чего ждал? С пророчеством? В последнее время слишком часто я сталкиваюсь с предсказателями.
– Я не пророк, и будущее мне неизвестно. Ждал тебя, потому как просьба у меня к тебе есть. Во дворец не пойдешь, не пустят, да и редко ты на Москве бываешь.
– Дела, Богдан.
– Наслышан и об измене, и о походе в Новгород и Псков, да и о том, что ты теперь на Москве следствие чинишь.
– Осуждаешь царя?
– Бог тебе судья, государь. Но коли ты не подавил бы мятеж в северных городах, а до того не покарал бы изменников-бояр, то народу пришлось бы плохо. Старых порядков люди уже не примут, значит, был бы бунт, междоусобная война. А это гибель.
– Верно говоришь, Богдан, хотя сам когда-то вел бунтующую толпу.
– Что было, то быльем поросло. Мне скоро помирать. Я тут и место себе присмотрел. Хорошее, тихое.
– Ты погоди хоронить-то себя, изложи свою просьбу.
Сумбуров, откашлявшись, сказал:
– Во время великого пожара у меня вся семья сгинула. В живых остался один племяш троюродный Васька Терин. Дальний, но все же родственник. Служил он под началом князя Старицкого. С ним и в Костроме был, а теперь арестован. Только никакой Васька не заговорщик и не изменник. Если и замешан в чем, то не по своей воле. Отпустил бы ты его, царь. Жена у него молодая, детишек двое, один другого меньше. Пропадут без кормильца. Я помочь не в силах. Васька никогда против тебя не пойдет, в том ручаюсь.
Царь задумался.
Оружейник принял это за плохой знак и сказал:
– Или, государь, вели вместо Васьки меня в темницу заточить. Мне все одно помирать скоро. А он еще послужил бы тебе, да и детей поднял бы.
– Как, говоришь, зовут племянника?
– Василий Терин, государь.
– Из московских?
– Да. Тут недалече его хата. А семья последние крохи доедает.
Иван Васильевич повернулся к Скуратову.
– Малюта, подойди!
Опричник тут же подскочил к царю.
– Да, государь?
– В списках заговорщиков числится Василий Терин?
– Так в них более трехсот человек! Разве всех упомнишь?
– Коли не помнишь, то и вина его малая. Значит, так, Малюта, как вернемся во дворец, пошлешь человека на пыточный двор с приказом отпустить Василия Терина.
– Но, государь…
– Ты что, Малюта, плохо понял меня? Терин помилован.
– Слушаюсь.
Государь повернулся к Сумбурову, который протирал тряпицей глаза.
– Ты что, Богдан, плачешь?
– Ветер, государь, слезу вышиб.
– Так не было и нет никакого ветра.
– Благодарю тебя, царь. Признаюсь, не надеялся на твою милость.
– Невинных я не наказываю, Богдан. Ты должен знать это.
– Знаю, только в темницу и на пытки невинных тоже не бросают.
– Всякое бывает. Тем более когда ведется большое дознание. А семья твоего племянника, говоришь, бедствует?
– Теперь да, а так жила как все, не лучше, не хуже.
– А сам как?
– Мне много не надо. Хватает того, что есть.
Царь вновь обратился к Скуратову:
– Малюта! Дай человеку денег, сколько есть при себе!
– Так у меня пять рублей!
– Отдай!
– Много! Ой, прости, государь, – спохватился Скуратов. – Сейчас. – Он передал Сумбурову деньги, по тем временам весьма немалые.
Бывший оружейник смутился.
– Много! Верно твой Малюта говорит.
– Много не мало. Бери! Племянник когда еще жалованье получит!
– Так ему что, можно и на службу поступить?
– А как же он семью прокормит, детишек поднимет? Пусть дня два дома пробудет и идет на подворье князя Ургина. Я определяю его в отряд Алексея Дмитриевича. Он в лесах, но скоро должен на отдых прийти. Тогда племянник твой и поступит на службу. Все сказанное передай ему.
– Передам, государь. Да хранит тебя Господь!
– И тебе здоровья, Богдан. Не спеши умирать. В этом мире еще дел много.
– Это уж как решит Господь!
– Ступай!
– Благодарствую еще раз, царь! Прощай и помни, что Богдан Сумбуров до конца дней своих молиться за тебя будет.
Оружейных дел мастер ушел к дальней городьбе и скоро совсем пропал из виду.
Следствие по измене длилось еще несколько месяцев. Во время дознания выяснилась причастность к заговору близкого родственника царской семьи, одного из старших бояр Семена Васильевича Яковлева-Захарьина. Царь приказал арестовать его, но после личных допросов простил и отправил воеводой в Смоленск.
Не предал он смерти и своих опричных советников Алексея и Федора Басмановых. Они были сосланы на Белоозеро. Многочисленных князей Вяземских царь удалил из опричного двора, сохранив за ними все владения.
Иван Грозный не впервые расставался с близкими советниками и каждый раз очень переживал по этому поводу. Решение об опале людей из опричного братства стало для него особо тяжелым.