Оглядевшись и придя к выводу, что вид унылых женщин в цветных халатах вряд ли будет способствовать моему выздоровлению, я отправилась в кабинет главврача и подписала отказ от лечения. И через полчаса уже была на воле – на весеннем воздухе, пропитанном духом зацветающей сирени, где ночные больничные ужасы, невыносимая боль, истерика, слезы, которые я лила в кабинете седовласого опытного гинеколога, сразу поставившего верный диагноз, – все казалось дурным сном.
К больницам я всегда испытывала чувство, среднее между паническим страхом и отвращением. Поэтому решила лечиться самостоятельно, благо Интернет под рукой, а цистит – злободневная тема на куче женских форумов.
Однако история на этом не закончилась. Несмотря на то что я пропила курс таблеток и мочегонных трав, через три недели боль вернулась.
Первые спазмы застали меня на кухне, когда я убирала посуду после ужина.
«Ох ты, черт!» – первое, что пришло мне в голову. Вторая мысль была: «Хорошо, что не так сильно, как в прошлый раз».
Но это были только первые волны, за которыми боль пошла по восходящей.
Я отправила Тима в аптеку за лекарствами, а сама улеглась в горячую ванну, которая, по слухам, приносила облегчение.
На некоторое время спазмы действительно стали чуть тише, и я задумалась.
В отличие от некоторых моих подруг я никогда не была радикальной противницей таблеток и медикаментозных методов лечения, хотя и старалась обходиться по возможности без них. Но ряд давних событий, сильно встряхнувших мою жизнь, убедил меня в том, что большинство болезней имеют психологические корни, и первопричину всегда следует искать в собственной голове. Эти убеждения подкреплял почти мистический детский ужас, который я испытывала перед белыми халатами. В детстве мне слишком часто приходилось иметь дело с врачами, и во взрослом возрасте это привело к тому, что я всячески старалась их избегать.
Еще в студенчестве мне в руки благодаря счастливому стечению обстоятельств попала книга Луизы Хей – американской женщины, излечившей себя от рака. Впоследствии я не раз пробовала лечить себя по ее методике, и некоторые из этих опытов были вполне успешными. Но так как острой необходимости не было, а также в силу природной лени я давно забросила этот метод. Хронические болезни меня давно не мучили, а приступы мигрени я предпочитала быстро снимать надежным анальгетиком.
Но повторяющийся приступ – это уже не просто проблема. Это проблема, которая грозила стать дамокловым мечом, постоянно угрожающим моей жизни.
Я попросила Тима, который уже успел сбегать в аптеку за лекарствами, принести мне трубку и набрала номер Натальи – моего преподавателя по йоге.
Наталья была невысокой смешливой женщиной неопределенного возраста. Судя по наличию двух взрослых сыновей, ей было уже под пятьдесят. Но молодые внимательные глаза, отсутствие заметных морщин, зажигательный голос, которым она вдохновенно рассказывала нам про йаму и нийаму, не давали поверить в это.
Тренинговый опыт научил меня крайне осторожно относиться к людям, которые всем своим видом демонстрируют доброжелательность и незлобливость. Как правило, такие «душечки» – как их называл наш тренер – при близком знакомстве оказывались людьми с подавленной агрессией, которая рано или поздно прорывалась и сметала все на своем пути наподобие цунами. Я давно убедилась, что настоящий живой человек испытывает весь спектр эмоций: от радости, вдохновения, нежности – до ненависти, ярости и злости. И если человек уверяет, что никогда не злится, – это либо ложь, либо душевная импотенция: когда на негативные эмоции наложено табу, и под этим гнетом они копятся в самой глубине подсознания. Неизвестно, когда эта бомба рванет, но рванет непременно.
Наталья же была одной из двух известных мне людей, которые лучились чувством доброжелательности и любви и при этом не вызывали скепсиса. Рядом с ними атмосфера любви ощущалась вполне явственно – как тепло у зажженного камина. В этом не было никакой наигранности, никакого насилия над эмоциями. Они могли раздражаться и злиться, но случалось это не чаще, чем солнечные дни московской зимой. Просто они куда меньше нас зависели от тысяч внешних раздражителей, начиная от температуры за окном и заканчивая настроением близких.
Наталья неоднократно рассказывала нам о том, как шла к этой независимости путем йоги. Оставшись в тридцать с небольшим без мужа, с двумя малолетними сыновьями, истеричной матерью и абсолютной неуверенностью в себе, она начала этот путь крошечными шажками. Привыкшая до этого всегда опираться на мужа – во всех смыслах, почти никогда до этого не работавшая Наташа пришла к тому, что сегодня ее энергии хватало на всех учеников. Группы же она вела каждый вечер шесть дней в неделю и при этом никогда не отказывалась от дополнительных разговоров, консультаций, советов.
Ей я и позвонила – зная, что если кто-то и способен сейчас наставить меня на путь истинный, так это Наташа с ее умением смотреть в корень происходящих событий.
– Ах ты бедолага! – Наташа искренне запереживала, когда я поделилась своей ситуацией. – Правильно сделала, что позвонила. Надо разобраться. Инфекцию, конечно, ты сейчас задавишь антибиотиками, но кто даст гарантию, что она не вернется?
Она точно угадала мой основной страх. Я верила в силу лекарств и знала, что они вполне способны убить злонамеренные бактерии, поселившиеся в моем теле. Но любые болезни имеют свойство возвращаться – если мы своим состоянием создаем для них подходящую атмосферу. Я знала, что переживу эту ночь, как бы тяжело ни было. Но от одной мысли, что это может повториться, мне хотелось повеситься.
– Наташ, как ты думаешь, из-за чего это на мою голову?
– А ты сама подумай. Было у тебя в последнее время раздражение на кого-то близкого или недовольство – в первую очередь мужчиной?
Если бы мне не было так плохо – я бы расхохоталась. Наташа говорила самым невинным и ласковым тоном, хотя ответ ей был прекрасно известен. Недовольство или раздражение? Спросите меня, когда я последний раз жила без них! Пожалуй, разве что во время предыдущего приступа, когда Тим сидел со мной в больнице и держал за руку. Это был единственный вечер, проведенный вдвоем, когда призрак Настасьи не витал по комнате и не вызывал у меня неконтролируемую ярость.
– И раздражения, и недовольства полный вагон, – нехотя призналась я. – Тащу его за собой каждый день.
Даже сейчас, когда Тим сидел рядом на полу ванной и смотрел нежно и встревоженно, меня точил вредный червячок мысли, что эта заботливость – всего лишь его попытка откупиться от въедливой совести. Когда мое положение дел бывало не так скверно, я не чувствовала с его стороны подобной трепетной нежности.
Очередной спазм прервал мои размышления.
– Понимаю, что трудно, – с сочувствием сказала Наташа, до которой, очевидно, донесся мой сдавленный стон. – Но другого выхода нет. Тебе нужно попросить у него прощения.
– У него прощения?! – от обиды мне захотелось плакать.
– Да, причем не просто попросить на словах. Тебе нужно простить его. Полностью, от всей души. Понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – угрюмо отозвалась я. – Это значит – не испытывать никаких негативных эмоций, вспоминая прошлое.
– Да, дорогая, это означает полностью отпустить все, что было между вами.
– Не уверена, что смогу, – я чувствовала себя лягушкой под сапогом.
– Придется. Я тебя очень хорошо понимаю, сама в свое время прошла через такую же муку. Умение прощать – очень высокая планка. Но, видимо, жизнь решила, что ты уже достойна преодолеть ее.
– Я об этой чести не просила!
– Да, но выбора у тебя теперь нет. Кому больше дано – с того больший спрос.
«Назвалась Ангелом – соответствуй!» – продолжила я про себя и вспомнила странный взгляд Аси, когда она предупреждала меня о том, что жизнь не церемонится с методами.
На этот раз приступ оказался еще дольше. К утру боль ослабла, но окончательно не прошла. Плюс ко всему, от антибиотиков, съеденных на голодный желудок, у меня началась дикая тошнота. Весь день я провалялась на диване, глотая горький отвар брусничного листа и думая о словах Наташи.
На какой-то миг у меня закралась надежда, что, может, она ошибается, и дело здесь не в обиде и раздражении. Добравшись до книжного стеллажа, я взяла полную энциклопедию здоровья Луизы Хей. Благодаря этой мудрой тетке я в свое время вылечила кишечник, подорванный антибиотиками. Ну, посмотрим, что она скажет на сей раз по поводу моих проблем? Я нашла в таблице «инфекционные заболевания мочевых путей». В качестве вероятной причины значилось: «Раздражение. Злость. Обычно на противоположный пол или партнера по сексу. Вы возлагаете вину на других». Про цистит было дополнительно написано: «Цепляетесь за старые стереотипы».
Я с досадой захлопнула книгу. Похоже, у меня не оставалось выбора.
Я задумалась – а хочу ли на самом деле простить Тима?
Ответ пришел из глубины живота, но не оттуда, где еще слабо пульсировала боль, а из какой-то точки, в которую сжалась моя женская сущность.
Я слишком устала носить на себе такой груз: злость, гнев, раздражение, обида, горечь – каждый прожитый час напитывался этими черными эмоциями и, как камень, опускался в мой заплечный мешок. И каждое новое утро мне было все тяжелее вставать, вновь и вновь взваливая на плечи такую тяжесть. Все силы, которые я могла бы тратить на книги, йогу, спорт, танцы, общение с друзьями, – все они уходили только на то, чтобы изо дня в день таскать этот груз.
Я вспомнила, что Луиза тоже много пишет про прощение. Снова взяла в руки том, и, как всегда бывает в такие моменты, он сразу открылся на нужной странице – не пришлось даже воспользоваться содержанием. «Я часто спрашиваю своих клиентов: “Что вам дороже: правда или счастье?” Все мы судим, кто прав, кто виноват “со своей колокольни”, и нам нетрудно оправдать свои чувства. Мы желаем наказать других за причиненное нам зло, но именно мы, а не они, вновь и вновь прокручиваем в мозгу воспоминание об этом зле. Как же глупо наказывать себя в настоящем из-за того, что в прошлом кто-то причинил нам боль! Пожелав освободиться от прошлого, мы должны решиться простить, даже если не представляем, как это сделать. Прощение – это отказ от мучительных переживаний, прощание с ними. Независимо от того, какое духовное учение вы исповедуете, вы наверняка откроете для себя, что прощение – акт громадной важности, особенно когда вы больны. Во время болезни нам просто необходимо мысленно оглядеться и понять, кого нам нужно простить. Как правило, самое важное – простить человека, которого мы считаем не заслуживающим прощения ни при каких условиях. Если мы не можем кого-то простить, это разрушает нас, нисколько не влияя на этого человека: это наши проблемы, а не его».
Да, это мои проблемы, и я хочу оставить их в прошлом: сбросить мешок с камнями на очередном перекрестке и дальше идти налегке. Я не хочу, чтобы меня трясло при одном имени Настасьи. В конце концов, я даже способна ее понять. Все мы – женщины – одной крови.
Задача для Ангела
Поскольку характер моего ума аналитический – в пику романтическому характеру моей натуры, то к вопросу о прощении я подошла примерно так же, как к написанию статьи о паевых фондах или другой подобной теме, в которой не в зуб ногой. Повинуясь профессиональной деформации, я составила план действий, подборку цитат о прощении и даже список избранных ссылок в Интернете.
– Рациональный идеалист – убийственное сочетание для мозга окружающих, – сказал Тим после того, как во время одного из ужинов я торжественно заявила, что хочу простить его.
– Думаю, что у меня получится.
– Я тоже был бы не против, – заметил он.
Тема прощения была для меня столь же загадочной, как и высшая математика. За всю свою жизнь мне, конечно, приходилось прощать людей даже за те поступки, которые причинили немалую боль или доставили кучу неприятностей. Но, как правило, этот процесс был естественным: проходил год, другой, третий, боль гасла, следы ожогов заживали, и в один прекрасный момент я обнаруживала, что все затянула живительная пленка равнодушия. Скверные воспоминания потускнели, теплые – остались во всей своей яркости. Так у меня бывало. Когда же душевные ссадины не желали затягиваться окончательно, я особо не беспокоилась по этому поводу. В конце концов, я не обязана прощать всех – я всего лишь Ангел, и милосердие Господа – не моя стезя.
Но никогда в жизни прощение не стояло передо мной в виде задачи, которую я хочу сознательно осуществить, вроде намерения научиться плавать или писать левой рукой.
Мне было понятно, что акт прощения не требует много времени: открыть свое сердце и выпустить из него яд – дело нескольких секунд. Но где найти ключ от своего собственного сердца? Я впервые почувствовала, как крепко заперты в нем все мои чувства, накопившиеся за этот год, все невысказанные вовремя слова, все проглоченные слезы. И теперь это адское варево кипело у меня внутри, наполняя совершенно безвыходной яростью.
Наташа в ответ на мои жалобы о переполненности обидой посоветовала каждый день медитировать хотя бы по полчаса.
– У каждой эмоции есть свое место в теле, – рассказывала она. – Тебе нужно найти, где закрепилась твоя обида. Пробуй, сидя в лотосе, каждый день просто наблюдай свое тело. Смотри, где зажимы? Где напряжение? Постепенно ты научишься распознавать, что каждый участок напряжения – это и есть некая эмоция. А когда ты обнаружишь свою обиду, то сможешь концентрироваться именно на этом пятнышке и целенаправленно расслаблять его. Через тело – самый верный путь.
Я попробовала этот метод, но уже на второй день поняла, что еще не доросла до подобной практики. Десять минут медитации давались мне с гораздо большим трудом, чем час выполнения асан. Тело приспособить под новые формы было легче, чем приучить ум не думать. Первые пять минут, как правило, уходили на то, чтобы просто успокоиться и выровнять дыхание. Потом я старалась сконцентрироваться на точке между бровями, проговаривая про себя мантру жизни: «Ом мани падме хум». Но мысли ухитрялись просачиваться даже между мантрой и подсчетом вздохов. Они упорно текли тоненькой струйкой, выбирая новое русло при моих попытках их устранить. Ум проявлял удивительную изворотливость, не желая быть отключенным. Стоило мне отогнать мысли о будничных делах, как он тут же соглашался – да, верно, нечего думать о суетном во время духовной практики. Что может быть важнее медитации?! Помнишь, ты читала, как трудно это дается вначале? Ничего, потерпи – все пойдет, главное сейчас – на обращай внимание на то, что ужасно неудобно сидеть… Хотя, может, попробовать медитировать лежа для начала? А кто из знаменитых, кстати, говорил, что молитва тоже медитация? Может, вместо мантры попробовать читать «Отче наш»?..
Я делала очередное усилие, выметая и эти мысли, но вслед за ними разум начинал обследовать тело и напоминал, что ноги уже затекли, а положенные десять минут наверняка закончились.
Я пыталась убедить его, что хочу посидеть подольше и хоть раз в жизни забыть о времени. Но он продолжал гудеть как настырная муха: закончились десять минут, а может, уже и пятнадцать… ну, давай посмотрим, сколько ты уже сидишь? Просто посмотрим на часы! А вдруг ты не заметила, и прошло уже полчаса?
Я не выдерживала и сдавалась. И всегда оказывалось, что прошло десять, ну максимум – двенадцать-тринадцать минут.
Сидеть полчаса, наблюдая за телом, для меня оказалось пока непосильной задачей.
Ася гораздо более трезво оценивала мои способности к медитации и потому рекомендовала другой метод, базирующийся на системе йогической этики.
Та черепаха, на которой зиждется эта система, называется «природное неравенство». Какой бы суп ни варили из этой черепахи социалисты, она возрождается с упорством древнеегипетского Осириса. Стоит включить телевизор или проехаться в метро, как это неравенство становится таким же очевидным, как запах сгоревшей еды из кухни.
Но неравенство в философии индуизма устроено куда хитрее. Согласно его принципам люди по уровню развития находятся на разных ступенях, и в соответствии с их уровнем всех нас можно разбить на четыре основные варны. Первая варна – шудры: люди с низким уровнем индивидуального сознания, очень размытой и непрочной этикой, живущие по принципу «не хуже, чем у всех» или «у других еще хуже». Вайшьи уже куда большие индивидуалисты, но мыслящие достаточно узко – в рамках своих личных интересов. Вайшья может быть прекрасным семьянином, ремесленником, исполнителем, но ему никогда не стать талантливым руководителем, вождем, героем. Ибо кишка тонка и карма давит на плечи. Вождями и героями становятся кшатрии – люди, способные мыслить в государственном масштабе, обладающие выраженной харизмой, выдающимся умом и высокой независимостью. И, наконец, брахманы – это редкие люди, живущие ценностями общемирового порядка. Мудрецы и учителя, которые призваны вправлять мозги нашему младенчески-неразумному человечеству.
Индусы верят в то, что все в этом мире – начиная от придорожного камня и заканчивая человеком – имеет душу. И душа каждого из нас проделала долгий путь, прежде чем стала достойной переродиться в теле человека. То есть когда-то, много жизней назад, я, Ангел, была придорожным булыжником, глазеющим на пробегающих динозавров, потом – кустом полыни, распространяющим едкий запах возле первобытных пещер, потом – ежом, или хорьком, или куницей. И только потом издала крик в теле какого-нибудь младенца в Древнем Египте или Элладе. Во всяком случае, мне нравится так думать.
Согласно понятию индуистского неравенства уровень развития определяется количеством прожитых жизней и поэтому особой заслуги в нем нет. Нет ни «высших», ни «низших», есть лишь младшие и старшие. Любой из нас отличается от вокзального бомжа лишь тем, что наша душа прошла чуть более долгий путь, чем его. При этом развитие души идет неравномерно, и подчас человек более высокой варны не имеет тех навыков, которые есть у какого-нибудь добросовестного шудры.