В соответствии с этой теорией, по Асиной трактовке, Тим был более молод душой, чем я. И мне следовало относиться к нему именно с этой позиции.
– Ты, главное, не смотри на него как на мужика! – говорила Ася мне на своей кухоньке, по которой витали восточные ароматы. – Смотри на него и на себя как на сущности, которые должны друг друга чему-то научить. Да, он поступает гадко. Но ты пойми, что не со зла. Просто его природа еще не позволяет видеть и чувствовать эти тонкости. С его точки зрения, он не делает тебе ничего плохого.
– Гм… То есть я должна смотреть на него как на ребенка, который не ведает, что творит? – скептично спрашивала я. – А если мне кажется, что по уровню зрелости он ничуть не младше меня?
– Такого не может быть, – убежденно говорила Ася. – Это наша вечная человеческая ошибка – мерить всех по себе. Нам кажется, что если мы что-то знаем – то это вещи общеизвестные.
– Но есть же действительно вещи общеизвестные! – не сдавалась я.
– Ты рассуждаешь как человек-амфибия, который тащит за собой под воду приятеля, будучи уверен, что под водой умеет дышать каждый.
– Если мы совершаем одни и те же ошибки – значит, мы равны, – кипятилась я.
– Абсолютного равенства не бывает. – Ася качала головой и помешивала кофе с видом ведуньи, готовящей дурманное зелье. – Возможно, в каких-то аспектах своего развития Тим вполне тебе ровня или даже постарше. Но в духовном плане он еще ребенок. А дети часто бывают жестокими – поскольку их опыт не всегда позволяет отделять черное от белого. Напоминай себе почаще об этом.
Концепция индийского неравенства легла мне в душу легко, как в заготовленный трафарет. Она устраняла все неудобные вопросы о справедливости и несправедливости мироздания, сглаживала колючки моей ежедневной досады на жизнь. Стоило начать думать о Тиме как о «младшей душе», уровень моей злости резко падал. «Он не понимает, что делает!» – напоминала я себе каждый раз, когда Тим удалялся на кухню с воркующим телефоном, и пусть с некоторым усилием, но мне удавалось подавить в себе желание запустить в него утюгом или железным подсвечником – тем, что было под рукой. «Он не понимает, что делает!» – твердила я, и рука разжималась, а утюг и подсвечник оставались мирными бытовыми предметами, не посвященными в ранг ангельского оружия.
Однако у этого способа очень быстро обнаружился побочный эффект. Я слишком буквально усвоила фразу: «Смотреть не как на мужчину, а как на сущность». По мере борьбы со злостью индуистским методом мое сексуальное влечение к Тиму остывало, как чай на морозе. Я практически не возбуждалась от его прикосновений и поцелуев и при первых же ласках чувствовала неодолимую сонливость. Надо ли говорить, что такой эффект работы над собой меня не устраивал.
Анечка тоже не избежала рекомендаций по поводу прощения: мне досталась их щедрая порция вприкуску с нашими любимыми чизкейками во время очередных полуночных посиделок в кофейне.
– Прощение – это хорошая цель. Но не мешало бы для начала позволить себе как следует позлиться. Так, чтобы выпустить из себя накопленную обиду. Она же сидит в тебе, как заточенный джинн в бутылке. А ты знаешь, что делает озверевший джинн, когда вырывается на свободу?
– Знаю, – вяло сказала я. – Разносит весь мир к чертям.
– Нет, это второй шаг. Сначала он разносит в клочья саму бутылку.
У Анечки последнее время проснулась страсть к метафорам и быстро овладела той частью ее сущности, которая еще не была захвачена страстью к фотографии и вишневым штруделям. Она записывала метафоры на клочках офисной бумаги и салфетках и складывала дома в особую папку, которую называла «метафорической копилкой». «Может, когда-нибудь возьмусь писать книгу, а может, подарю их тебе на твое столетие», – говорила она, заворачивая в салфетку очередной словесный цветок.
– Мне кажется, я должна быть чуть более терпеливой. – Я даже выдавила из себя улыбку, но Анечка и бровью не повела.
– Когда кажется – надо протрезветь.
– Боюсь, единственный способ для этого – головой о стену.
– Лучше бы ты разбила о стену его телефон. – Анечка хищно улыбнулась, словно гарпия. – Или фотоаппарат. Или и то и другое по очереди.
– Жалко телефон, – вздохнула я. – К тому же не хочу уподобляться его первой жене. Это она была виртуозом по части биения тарелок. Я не думаю, что это правильный способ снятия напряжения.
– Ну тогда позволь себе хотя бы мысленные разрядки, – предложила Анечка. – Мысленно проигрывай, как швыряешь его телефон о стену, как детали разлетаются по комнате… Представь выражение его лица…
– Ой, лучше не надо! Мне сразу реветь хочется.
– Тогда представь Настасью. У нее же такие длинные роскошные волосы. Их чрезвычайно удобно наматывать на руку…
– Фу! Женские драки – это омерзительно! – фыркала я.
Между тем Анечка была права. Невыраженная обида продолжала душить меня, как слишком тесный ворот свитера. Я стала чаще ходить в тренажерный зал, однако это не дало желаемого эффекта, разве что мозоли на ладонях. А организм от дополнительной физической нагрузки стал чувствовать себя еще хуже: появились одышка, головокружения и приступы беспричинной тошноты.
Наконец Тим тоже решил подключиться к решению моей задачи.
– Давай попробуем поговорить на эту тему? – предложил он как-то очередным поздним вечером – как раз когда мы закончили ужинать, но еще не начали ругаться.
– Давай, – угрюмо согласилась я.
– Скажи, что мешает тебе меня простить?
– То, что я чертовски, просто дьявольски зла на тебя!
– Ок, хорошо. То есть, конечно, в твоей злости я для себя ничего хорошего не вижу. Но говорить о злости лучше, чем злиться молча. Давай смотреть дальше. Почему ты до сих пор зла на меня?
– Что значит «до сих пор»?! Разве у нас в отношениях что-то изменилось? Ты по-прежнему спишь с Настасьей, а она по-прежнему разбалтывает об этом на всех углах!
– Подожди, мы же оба понимаем, что это не ответ на вопрос. Легко быть великодушной с тем, кто покаялся и поползал перед тобой на коленях. Но это не имеет никакого отношения к прощению.
– Знаю, – буркнула я.
– Ну тогда я повторяю вопрос – что тебе мешает простить меня?
– Не знаю! – Во мне начало закипать раздражение. – Я не психолог, а всего лишь измученная женщина!
– А ты попробуй, подумай, пофантазируй на эту тему. Например, что будет, если ты меня простишь?
Я замотала головой, чувствуя, что от ярости вот-вот искры из глаз полетят. Меня выводил из себя его нарочито спокойный тон и пристальный взгляд. Какого черта он опять из себя корчит доктора?
– Я не могу этого себе представить! Я не могу тебя простить!
– Или не хочешь?
– Хочу! Хочу, но не могу!
– Или не хочешь!
– Какого черта ты издеваешься?! – завопила я, подскочив так, что стул отлетел и с грохотом рухнул на пол. – Ненавижу тебя! Убирайся к черту! Я хочу простить, а ты издеваешься!
Тим не выдержал и закатился от хохота так, что опрокинул стакан с недопитым чаем, и кремовые ручейки потекли по нашей клетчатой любимой скатерти.
– «Я хочу тебя простить, чертов мерзавец!» – вот что ты забыла добавить! Тогда это было бы еще правдоподобнее!
Как ни была я зла, но не могла не оценить комичность сцены.
– Какая же неправдоподобная ересь получается! – простонала я, подняв стул и угодив рукавом прямо в чайную лужу на столе.
– Может, тебе рано прощать? – предположил Тим. – Может, для начала стоит как следует позлиться?
– Ты забыл, что Ангелы не умеют злиться по-настоящему, – уныло сказала я, созерцая свой рукав.
– Я заметил, – кивнул Тим. – Ангелы долго молчат, а потом берут меч и рубят противника в капусту. Интересно, долго ли мне осталось? Боюсь, правда, посмертное прощение не даст облегчения ни тебе, ни мне.
И в тот момент, когда мои мозги окончательно отказались решать эту задачу, я вспомнила про психолога. Правда, Ася меня предупредила, что психолог отличается довольно своеобразными методами, которые не каждому подойдут. Но тогда меня такие мелочи уже не волновали.
Психолог
На встречу с психологом я шла с тем же чувством, с каким большинство моих знакомых наносят визит стоматологу. С осознанием суровой необходимости, которое ничуть не уменьшает содрогание и противную желейную дрожь во всем теле. Мерзкий голосок в голове твердил, что я в очередной раз маюсь дурью. Я буквально видела владельца этого голоса – моего извечного скептика, выползшего из колыбели, очевидно, в тот же час, что и я. Он сидел у меня на левом плече – крепенький человечек с толстыми ножками и вечно нахмуренным лбом; он хмурится даже тогда, когда нет повода, – думает, что морщины придают ему авторитетный вид. Он, несомненно, считает себя мужчиной, забывая о том, что критика – беспола. Но поскольку меня в жизни больше всего ранила критика именно от мужчин, он не упускает возможности намекнуть на то, что носит шляпы – совсем как Тим. Я физически ощущаю его тяжесть на левом плече.
Он опять бубнит себе под нос: «Ну не будь наивной дурой, ну сделай хотя бы вид, что ты не такая, хотя, конечно, мы оба знаем правду. Но хотя бы раз в жизни попробуй! Ты же прекрасно знаешь, что, кроме тебя самой, тебе никто не поможет. Ты же всю жизнь критиковала – и справедливо, заметим! – тех, кто ждет волшебников на голубом вертолете. Никто большой и сильный не придет и не даст тебе сладкую пилюлю для счастья! Никто, кроме тебя. Тебе некуда потратить деньги? Вон в ЖЖ постоянно висят объявления – собирают деньги на больных детишек. А ты зря два года на тренинги ходила? До сих пор ничему не научилась? Мало тебе?»
Мой критик, несмотря на глупый вид, прекрасно знает, чем меня поддеть – так, чтобы внутри все заныло от стыда. Я уже готова была повернуть обратно, однако обнаружила, что уже стою перед нужным домом. Можно было, конечно, не входить, но стоило мне представить свое возвращение домой – в квартиру, пропахшую унынием, как лекарствами, – и я потянула дверь на себя.
Перед дверью кабинета я еще немного потопталась, не зная, как полагается входить: постучать и ждать или открывать и заходить. Помявшись минуты две, я все-таки постучала. За дверью тотчас послышались шаги, она распахнулась, и появившийся на пороге мужчина сделал приглашающий жест. Я вошла, ища взглядом своего будущего палача.
– Вы Ангелина? – обратился ко мне мужчина.
– Угу.
– Я – Алексей.
И вот здесь я опешила и почувствовала, что лицо заливает краска стыда. Передо мной стоял не очень высокий, но спортивный мужчина, чьи мускулистые руки вызвали у меня желание немедленно в этих руках оказаться. Он не был красивым, но мне всегда нравился такой тип лиц – слегка грубоватой лепки, но правильных пропорций, с высоким лбом и внимательными глазами. «Черт, Ангел, надо успокоиться», – я сделала вздох, напоминая себе, что это – всего лишь мой психолог. Не мужчина, Ангел, а психолог! Это две непересекающиеся категории! Еще не хватало с первого сеанса угодить в ловушку дедушки Фрейда…
Сделав несколько вздохов и утешив себя тем, что психолог ниже меня ростом, я прошла за ним в соседнюю комнатку и рухнула в огромное кожаное кресло. Кресло тоже оказалось с подвохом: оно явно не предназначалось, чтоб сидеть в нем в юбке, которая значительно выше колен. Дабы соблюсти намек на приличия, мне пришлось сесть к Алексею полубоком, отчего я почувствовала себя окончательной дурой без права на обжалование этого статуса.
– Итак, какие у вас проблемы? – Алексей опустился в кресло напротив и, положив ногу на ногу, одобряюще улыбнулся.
Я почувствовала себя смешной и жалкой. «На что жалуетесь, пациент?» – «На жизнь…»
– Не знаю, с чего начать, – выдавила я фальшивым тоном. – Мне хочется лучше разобраться со своими желаниями. Понять, чего я все-таки хочу.
– В каком смысле?
– Ну… как бы это сказать… – Я чувствовала себя почти немой: язык ворочался во рту как лопата, облепленная глиной. – Есть ситуация, в которой я пытаюсь найти решение и никак не могу…
– А именно?
– Я хочу простить его, но не могу. Хочу, но постоянно киплю от обиды, злости, раздражения! Иногда убить его готова… а в другие моменты – скорее, себя.
– А кого вы хотите простить?
– Мужа…
И тут я разрыдалась: совершенно по-бабьи, без всякой куртуазности, без изящества героинь мелодрамы, которые каким-то образом умудряются плакать, сохраняя косметику и ровный цвет лица. Я вот, когда плачу, моментально покрываюсь красными пятнами, а потому всегда желаю провалиться сквозь землю. И вот теперь получилось, что сижу и рыдаю, превращаясь в пятнисто-красного монстра, – и это на глазах у незнакомого мужчины… пардон, психолога. Впрочем, что бы там ни лепетал по этому поводу мой критик, я уже не могла сдерживаться. Слезы текли, меня колотило от рыданий. Алексей не торопился меня успокаивать или с преувеличенной заботливостью предлагать воды. И от этого мне стало немного легче: словно я увидела какой-то риф или даже остров спокойствия, возле которого можно удержаться.
– И что у вас с мужем? – спросила, он как ни в чем не бывало, когда я издала последний всхлип и глубоко вздохнула.
Я начала рассказывать. Сначала слова давались мне с трудом, и я поминутно извинялась перед Алексеем за сумбур изложения. Потом стало легче: история разворачивалась сама, как выпавший из рук клубок. Я старалась не слишком жалеть себя и несколько раз подчеркнула наличие собственных ошибок. Алексей смотрел на меня со все возрастающим странным интересом.
– Простите, но у меня есть один вопрос, – сказал он, скрещивая пальцы на колене.
– Да? – Я напряглась, ожидая удара.
– Я, может, конечно, человек старомодный… Но как вы это терпите?
Будь я Господом Богом, то на этой сцене опустился бы занавес, скрыв ошалевшего от неожиданности Ангела и висящую в воздухе вопросительную паузу.
И зритель не услышал бы моего истеричного смеха – единственный ответ, который я могла дать на вопрос: «Как вы это терпите?».
Как я это терплю? Выпуская понемногу кровь из своей души, удавливая каждый день свою обиду подушкой, чтобы через несколько минут почувствовать ее свежие ростки. Обида растет быстрее любого бамбука, пронзая своими побегами, словно копьями, все живое, что попадается на пути, – уважение, доверие, любовь…
Как я это терплю? Проще сказать – никак. Поскольку терпеть – означает жить. А я уже давно не живу, а волоку свою жизнь как мешок с булыжниками – тяжелыми и не имеющими никакой ценности.
Но я не стала озвучивать это пустословие вслух. Ограничилась фразой.
– Я сама виновата в том, что так вышло…
– Подождите вы с виной. – Алексей отмахнулся от моих слов, как от мух. – Почему вы все время стремитесь оправдать его?
– Потому что терпеть не могу играть роль жертвы. Она слишком мерзенькая…
– Но вы же чувствуете себя жертвой? Разве нет?
– Нет, я так не считаю, – гордо заявила я.
– Постойте, я не спросил – что вы считаете. Считать и чувствовать – не одно и то же. Улавливаете разницу? Я готов утверждать, что вы чувствуете себя жертвой, хотя и считаете эту роль «мерзенькой».
Я притормозила свои возражения на полпути. Километры жалобных строчек, написанных мной за последние месяцы в тайном файле, не могли принадлежать никому, кроме жертвы.
– Как мерзко! – вырвалось у меня.
– Мерзко? Почему? – Алексей приподнял брови. – Ах да! Вы же занимались на тренингах личностного роста. Там же любимая фишка всех тренеров – внушить человеку отвращение роли жертвы.
– Взять ответственность за свою жизнь на себя, – пробубнила я.
– Взять ответственность – это означает для начала принять себя. А вы не принимаете себя в некоем качестве, которое по каким-то соображениям считаете неправильным. Кто вам это сказал? Тренер? Как же я терпеть не могу всех этих умников, которые рассуждают о том, что «жертвой быть нельзя», «жертвой быть неправильно». Словно человек от одного только чувства стыда может произвести себе операцию на мозге и моментально поменяться!
Я, приоткрыв рот, слушала эти откровения, не укладывающиеся ни в какое мое представление о работе над собой. Верить ли своим ушам? Мне разрешают побыть жертвой?
– Но так можно застрять в жалении себя…
– Пока вы не позволите себе застрять в жалении себя, в чувствовании себя как жертвы – вы ничего с этим не сделаете. Это как привязать больную руку к телу и делать вид, что ее нет. Вместо того чтобы заняться лечением.
– Я думала, жертвенность тормозит личный рост… – Мне все еще хотелось немного поспорить.
– Личный рост тормозит прежде всего самообман. То есть, если вы, привязав руку к телу, будете делать вид, что ее у вас нет. Позвольте себе побыть жертвой – без оговорок, без условий.
– Эффект снятого запрета, – пробормотала я.
– Можно и так интерпретировать. Хотя дело не только в этом. Ангелина, я вижу, с вами можно говорить откровенно. Можно?
Я кивнула.
– Знаете, по вашему рассказу создается такое ощущение, что вы стремитесь быть униженной.
В первый момент я задохнулась от этих слов, как от оплеухи. Потом почувствовала прилив злости и желание швырнуть в Алексея чем-нибудь увесистым. Затем – выдохнула, впуская в себя новую истину.
– Да, это так… было.
Иногда наступают такие моменты в жизни… Вот ты поднимаешься в гору, долго-долго, ты все идешь и идешь, уже ноги стер и никак не можешь рассчитать – сколько времени еще потребуется? А потом раз – одна секунда! – и ты уже стоишь на вершине и видишь открывшийся перед тобой вид. И счастливо вдыхаешь, понимая, что это и есть озарение.
Алексей был прав. Но с того момента, как я посмотрела в глаза этой правде, она перестала быть реальной. Я отказалась от нее, повернув с перекрестка на другую тропинку.
– О чем думаете?
– Я приняла решение, что больше такого в моей жизни не будет.
– Отлично, – он кивнул, – вполне достойный результат. А теперь давайте вернемся к теме прощения. Почему, как вы думаете, вам не удается простить мужа?