Вечером, когда Гошка лег спать, Владимир Александрович налил нам по рюмке коньяка и сказал:
— Олесенька, я так понял, что Георгий уже поговорил с тобой?
— Поговорил, — вздохнула я.
— И что ты на это скажешь? — с некоторым даже страхом спросил он.
— А что я могу сказать, вы же все уже без меня решили… И вероятно это мудрое решение, хотя мне очень больно, но я сама виновата… Я оставила Гошку на маму, занялась своим писательством… И вот так теперь все вышло… Но когда Гошка сказал про армию, я даже в душе заткнулась. Все более чем понятно. Да и вы куда лучше сумеете воспитать в нем мужчину… Но я буду его содержать. Вы скажите мне, сколько нужно будет, я сейчас это могу… И за дом буду платить…
— Олеся, я хочу сказать тебе одну вещь, но ты пообещай, что ни звука не скажешь Георгию.
Я со страхом смотрела на него.
— Этот дом принадлежит… Гошке.
— То есть как? — опешила я.
— Год назад умерла моя сестра в Австралии…
— Я не знала, что у вас есть сестра в Австралии…
— В свое время сей факт приходилось тщательно скрывать и я привык… Так вот, она оставила мне в наследство… очень немалую сумму. И я поспешил купить дом, но Гошка об этом не знает. Я хочу переписать дом на тебя. Я же не могу пока, да и не хочу оформлять его на имя Георгия, а в том, что Юра и его нынешняя супруга поведут себя порядочно после моей смерти, я не уверен. А посему, я запишу его на тебя, и тогда он уж точно достанется Георгию. Понимаешь?
— Да, понимаю… Хотя Юра вполне порядочный человек.
— Но связался с непорядочной бабой. А говорить обо всем этом Георгию я не хочу, ибо у мальчишки в таком возрасте могут появиться нежелательные настроения. Он должен знать, что все в жизни достигается трудом, мы с тобой можем как угодно баловать парня, но он понимает, что и мне и тебе все нелегко дается. Кстати, он понимает, что ты работаешь как каторжная и очень тобой гордиться… Вообще, ты молодчина, и он растет хорошим малым, несмотря на воспитание Надежды Львовны. Так ты обещаешь мне, что ничего ему не скажешь?
— Обещаю. Это мудро, Владимир Александрович. И я доверяю его вам, как говорится, с легким сердцем.
* * *Прошло несколько дней. Мы успели съездить в Зальцбург, показавшийся мне поистине сказочным городом, переночевали там и на два дня смотались в Вену. Владимир Александрович так много знал об истории этих в высшей степени музыкальных городов и умел так интересно рассказывать, что мы с Гошкой слушали его буквально открыв рот. Потом мы с удовольствием вернулись в наш уютный дом.
Владимир Александрович сказал Гошке:
— Георгий, ты не удивляйся, в связи с твоим переездом сюда, нам с мамой придется решить ряд вопросов, так сказать, юридических, поэтому завтра мы с утра поедем по этим делам.
— Ладно, а я смотаюсь в зоопарк, охота посмотреть на жирафика! Мам, а ты не хочешь?
— Хочу, но позже! Завтра у нас дела.
И утром мы уехали. Оформление заняло кучу времени и нам предстояло еще множество формальностей. Мы возвращались домой под вечер, усталые до изнеможения. Еще из машины я увидела, что за столиком в саду сидят Гошка и какой-то мужчина. Я пригляделась, и мне стало нехорошо. Это несомненно был Миклашевич.
— Кто это? — спросил Владимир Александрович. — Я его не знаю.
— Один из двух зайцев, — вырвалось у меня.
— Мне всегда казалось, что погоня за зайцами не твой жанр, — усмехнулся он.
— Конечно, эти зайцы сами за мной гоняются.
— А ты?
— А я, кажется, заблудилась в трех соснах. Черт его принес!
— Я так понял, это не тот заяц?
— Откуда я знаю… Хотя вы правы, не тот.
— А я сам на него посмотрю, вдруг ты ошибаешься…
— Нет, этого зайца я хорошо знаю.
Но нам навстречу уже бежал Гошка, на его мордахе была написана искренняя радость. Миклашевич неспешно, деликатно шел за ним.
— Мам, дядя Митя приехал!
— Да уж вижу!
— Мам, поздравляю! Ты почему мне ничего не сказала?
Мне опять стало нехорошо.
— О чем это ты?
— Как о чем? О свадьбе!
— Олесенька, я так соскучился! Познакомь же меня с Владимиром Александровичем! Я, разумеется, прекрасно знаю вас, как потрясающего пианиста, неоднократно бывал на ваших концертах, но лично не имел чести…
Да я готова поклясться, что он даже забыл, где находится консерватория! Но Владимиру Александровичу его слова несомненно были приятны.
— Олеся, кажется, впала в ступор, посему представлюсь сам — Дмитрий Миклашевич, архитектор и будущий муж…
От его наглости я и впрямь впала в ступор. А они уже пожимали друг другу руки.
— В юности я всегда бегал на ваши концерты, особенно если в программе была H-moll’ная Шопена. Лучше вас ее никто не играл! А восьмая Прокофьева! Знаете, у меня есть запись Лондонского концерта восемьдесят второго года…
От изумления у меня в зобу дыханье сперло. Никогда в жизни я не слышала о его увлечении серьезной музыкой. А Владимир Александрович внимал ему более чем благосклонно. И Гошка смотрел ему в рот. Что же это такое?
— Господа, вы, вероятно, устали и голодны, а посему я предлагаю всем через полчасика поехать в ресторан, мы поужинаем и обсудим наши с Олесенькой, так сказать, матримониальные планы… Ужин обещаю дивный! Я знаю здесь неподалеку потрясающий ресторанчик. Фантастика, пальчики оближете. И я уже выяснил у Гошки, что вам это заведение незнакомо!
Обаяние было включено на полную мощность. Не поддаться ему просто невозможно. Проклятый паук, уже затянул в свою паутину и свекра, и сына, да и я уже начинаю барахтаться как измученная муха-цокотуха. А где мой комарик? Нету!
— Мам, а он классный! Ты почему мне ничего не сказала? — шептал Гошка, провожая меня наверх.
— Да что я должна была тебе говорить? — разозлилась я.
— Ну про замуж! Про свадьбу! Он сказал, что ты уже присмотрела платье для свадьбы, зеленое!
И тут мне в голову стукнуло, что это просто потрясающий эпизод для романа! Злой заяц берет ее нахрапом… Правда, в отличие от меня, Марина хочет замуж.
— Мам, а я тоже хочу на вашей свадьбе гулять! Дядя Митя обещал!
— Да? Может, он сказал, где будет свадьба и когда? Мне здорово интересно!
— А ты что ли не знаешь?
— Понятия не имею!
— Да ладно! — не поверил мне сын.
— Ей богу! Мы с Митей поссорились накануне моего отъезда…
— Да, он говорил… И приехал просить прощения… Он тебя жутко любит! Мам, я лично за! Он классный!
— Ты за? А я вот против.
— Он это тоже сказал, что ты здорово кобенишься, но просто потому что ты женщина, а женщины любят кобениться…
— Чего только не узнаешь о себе… Хорошо, Гошка, мне надо принять душ и переодеться.
— Значит, ты согласна поехать на ужин?
— У меня что, есть выбор?
— Нет, мамуля, у тебя нет выбора! Ура!
Выйдя из душа, я подошла к окну. За столом на лужайке Миклашевич с Гошкой играли в шашки. Но вот Гошка вскочил, радостно вскинув руки, видимо, выиграл и оба чему-то стали смеяться.
Все это казалось мне бредом, так не бывает, по крайней мере я ни с чем подобным в жизни не сталкивалась. Или Миклашевич действительно меня любит? Не может такого быть. А почему собственно? Да, я не Синди Кроуфорд, но кто сказал, что любить можно только топ-моделей? Ерунда это… Он, как Онегин, с опозданием оценил Татьяну, а она уже другому отдана и будет век ему верна… Но я-то никому не отдана, так почему же не захомутать меня, тем более на горизонте маячит соперник… Но соперник, кажется, уже даже не маячит. И там Арина, ну ее в баню и доброго зайца заодно… Я ж его по сути совершенно не знаю, я даже толком ни разу с ним не говорила, все какая-то ерунда… Он чужой муж, и вообще чужой… Я его не знаю, а Миклашевича знаю как облупленного. Да, я теперь стала совсем другой, он это понял и решил строить наши отношения на совершенно других основаниях… Раньше я была молодой, глупой, безумно влюбленной, безропотно терпела его несносный характер и целиком зависела от него, морально и материально… Теперь же все переменилось. А может, мне и в самом деле надо выйти за него замуж, но жить своей жизнью… Да нет, глупости, зачем выходить замуж, если мне не хочется? Просто чтобы спать с ним в одной постели, услужливо подсказал организм. А может родить еще ребенка? Гошка уже взрослый, он уже оторвался от меня… И теперь я смогу уделять ребенку куда больше внимания… И Миклашевич что-то говорил о ребенке. Мне вдруг безумно захотелось снова услышать упоительный запах младенческой кожи… кормить его грудью, нет, ее, я хочу дочку… И если думать о ребенке, то надо спешить, мне почти сорок, откладывать нельзя… Все эти мысли и ощущения вихрем проносились в моей голове, и я начала судорожно одеваться и наводить красоту. Только нельзя сейчас, сегодня, дать ему понять, что я почти согласна. Надо обязательно поставить себя с ним так, чтобы он…
— Мам, ты скоро? Дед уже готов.
— Не торопи маму, наверняка, она красоту наводит! — одернул Гошку Владимир Александрович.
— Не торопи маму, наверняка, она красоту наводит! — одернул Гошку Владимир Александрович.
И он и Гошка уже сдали меня, да я и сама уже почти сдалась. Где ты, комарик? Но ни комара, ни второго зайца, да и сосны вот-вот вырубят…
* * *И приняв весьма независимый вид, я вышла на лужайку. Миклашевич сразу вскочил мне навстречу, демонстрируя хорошие манеры, поцеловал руку и шепнул:
— Прости меня, Олеська, я же тебя люблю.
И улыбнулся такой обаятельно-виноватой улыбкой, что я и впрямь простила ему недавнюю безобразную сцену.
После действительно невероятно вкусного и на удивление приятного и непринужденного ужина мы втроем вернулись домой, а Миклашевич поехал к себе в отель, расположенный в пятнадцати километрах. Он был сама предупредительность и деликатность.
— Олеся, — спросил Владимир Александрович, когда Гошка ушел спать, — может быть, надо было пригласить Дмитрия Алексеевича пожить у нас, места хватит?
— Нет, это ни к чему.
— Девочка, ты сомневаешься?
— Еще как!
— Но почему? Он, по-моему, очаровательный, интеллигентный, широко образованный человек и любит тебя, искренне любит.
— Вы так думает?
— Ну, я, знаешь ли, доверяю своей интуиции.
— У него очень тяжелый характер.
— Но ты же умная женщина, ты сумеешь с этим справиться. И потом, даже тяжелый характер куда лучше бесхарактерности… Увы, мой сын оказался именно таким, бесхарактерным… К тому же Дмитрию Алексеевичу уже пятьдесят, он угомонился в значительной мере…
— То есть вы советуете мне принять его предложение?
— Разумеется. Постой, а разве ты еще не приняла?
— Нет, более того, я ему отказала…
— Но он ведет себя так, будто… Послушай, а ведь в этом есть наверное своя прелесть, когда мужчина так резко берет все на себя… Ты ведь любишь его?
— Я когда-то безумно его любила…
— Да? Но послушай, мне казалось, что для любой женщины самое большое удовольствие утереть нос не понявшему ее чувств кавалеру, а?
В этом есть сермяжная правда, — засмеялась я. — Но не настолько же, чтобы обрекать себя на постоянную нервотрепку. Чтобы жить в браке с Миклашевичем и терпеть его кошмарный характер, надо либо безумно его любить, либо быть материально в нем заинтересованной. Первое уже в прошлом, а второе сейчас для меня неактуально, да и вообще неприемлемо.
— Знаешь девочка, по-моему, ты хорохоришься, я сегодня наблюдал за вами, вы хорошая пара. Он тебя любит… И он страшно одинокий человек…
— Естественно, одинокий, с таким-то характером…
— Но он же так обаятелен, умен, образован.
— До определенного момента.
— Олеся, у него своих детей нет?
— Насколько мне известно, нет.
— Прости, девочка, за бестактный вопрос, у тебя есть кто-то другой?
— Нет, в общем-то нет.
— Значит, на примете кто-то?
— Тоже нет.
— Тогда я тебя не понимаю. Прости, но тебе скоро сорок лет, конечно, в наше время это не возраст, но… Почему бы не попробовать, сейчас, на совершенно новых основаниях? Ты вполне самостоятельна, он тоже, Георгий будет жить со мной, это решено, а может теперь все и сложится?
— Владимир Александрович, я не пойму, вам-то зачем это нужно?
— Мне его жалко, Олеся… Ты нужна ему.
— Да, мощное обаяние… Вот не ожидала от вас.
— Видимо, меня подкупило его романтически-мужественное поведение.
— Слышали бы вы, что он мне кричал накануне моего отъезда!
— Ну, милая, мало ли что можно крикнуть сгоряча!
— Мужская солидарность в действии?
— Знаешь, ты мне не чужая, я люблю тебя как дочь, и хочу, чтобы твоя жизнь была устроена. Ты попробуй! Не надо сразу венчаться, расписываться, если ничего не выйдет, просто разбежитесь… А может и сладится, кто знает, вы же не пробовали жить вместе. Иной раз человек невыносимый на работе и в, так сказать, амурных отношениях, бывает прекрасным мужем. Знаешь, есть такая еврейская мудрость: «Хороший человек не бывает хорошим мужем». Ладно, не стану больше к тебе приставать, ты сама должна все решить, но свою точку зрения я высказал. Ложись и постарайся уснуть.
Легко сказать, а как уснуть после всего этого? И Миклашевич был сегодня поистине неотразим, настолько, что червячок сомнения стал слегка точить меня. Ладно, доживу до утра, а там посмотрим, утро вечера мудренее.
И вдруг на ночном столике затрясся переведенный на вибрацию мобильник. Я испугалась. Номер не определился.
— Алло!
— Дурища, я же люблю тебя! — раздался голос Миклашевича и телефон отключился.
Вот сволочь! Прекрасно понимает, что я не сплю и терзаюсь сомнениями, потому и дурища… А вот напишешь такое в романе, скажут — так не бывает! Ну и пусть говорят, я теперь точно знаю, что бывает… На встречах с читателями меня часто спрашивают, бывают ли в жизни такие мужчины, как в моих романах, и я с чистой совестью отвечаю: Нет! Это сказка! И тут я уснула.
* * *Утром меня никто не будил и я проснулась в половине одиннадцатого, чего со мной практически не бывает. И первое, что я услышала сквозь открытое окно, раскатистый смех Миклашевича. Он уже тут, черт бы его подрал. Обложили меня, обложили, вспомнился любимый Высоцкий. Я встала и подошла к окну. За столом в саду сидели трое и… играли в скрэббл! Просто семейная идиллия. Но самое смешное было в том, что все были в одинаковых полосатых футболках! Наверняка идея Миклашевича. Интересно, что бы это значило? Мне вдруг стало весело. А что, чем черт не шутит, может быть он и в самом деле нуждается во мне и в моем сыне и свекре мало ли, всякое бывает… И ведь я не могу сказать, что вовсе к нему равнодушна, я просто защищаюсь так…
Едва я появилась на крыльце, как Владимир Александрович вскочил, отдал честь и, вытянувшись во фрунт, отрапортовал:
— Капитан, экипаж в составе старпома, боцмана и юнги готов к выполнению любого задания!
— А кок в экипаже есть? Капитан голоден!
Я видела, как все трое просияли оттого, что я поддержала их дурацкую игру.
— Юнга, на камбуз , — скомандовал старпом.
А боцман Миклашевич поспешно собрал карточки и фишки.
— Выспалась? — заботливо спросил Владимир Александрович.
— Да!
— И, судя по всему, у тебя хорошее настроение. Я как старпом предлагаю после завтрака отправиться всем экипажем на озеро, купаться. Сегодня жарко!
— Предложение принимается!
А тут и Гошка примчался с подносом, на котором кроме кофе, сока и прочей утренней снеди стояла вазочка с красной розой.
— Юнга, а где белые перчатки? — сурово спросила я.
— Эх, черт, это моя промашка! — почесал в затылке боцман.
— Получите взыскание, боцман!
— Готов понести заслуженную кару!
— Ничего, боцман, она поест и подобреет! — утешил его Гошка.
— Юнга, вы вместе с боцманом будете наказаны за неподобающую вольность!
— А вот и фигушки! Мы поднимем бунт на корабле и вздернем капитана на рею!
— Ха! Не на того напали!
Или бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет!
И тут вдруг я заметила, как сверкнули глаза у Миклашевича. Он гордо выпрямил спину:
— Мы тоже не лыком шиты, кэп!
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
В эту самую секунду мне вдруг показалось, что да, конечно, он подходит мне, мы хорошая пара, мы поймем друг друга теперь, в этой новой для нас ситуации.
— Ух ты, как здорово! Дед, ты эти стихи знаешь?
— Разумеется, это Гумилев, — усмехнулся Владимир Александрович. — Я с детства любил Гумилева, хоть он и был в свое время запрещенным поэтом.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.
Мы все одной крови, мелькнуло у меня в голове. И, кажется, Миклашевич прочел эту мысль, он иногда умеет читать мои мысли…
День прошел изумительно. Миклашевич не старался остаться со мной наедине, не «давил на секс», как выражается одна моя приятельница. Он бросил все силы на завоевание Гошки и Владимира Александровича, в чем безусловно преуспел. Но хуже всего то, что к вечеру я была уже опять без памяти влюблена в него.
Но вечером, когда я легла спать, я вдруг подумала: интересно, а Аполлоныч знает эти стихи? Конечно, это не так уж важно, на это можно и наплевать, но одно я знаю точно: с Ариной он так не сможет, даже если и знает…
— Мам, можно к тебе?
— Ты чего не спишь?
— Мам,… — в руках у Гошки я заметила зеленый том Гумилева.
— Мам, а как то стихотворение называется?
— Капитаны. Это цикл стихотворений.
— Обалдеть можно, я даже не думал, что это такой кайф. Мам, но правда же он классный?
— Гумилев?