– Благоразумием! Деятельностью и ревностью к службе! – был ответ.
Под начало Пустошкина отдали все лучшее, что было на Черноморском флоте: шесть кораблей, пять фрегатов, бриги и брандеры. Свой флаг контр-адмирал поднял на 110-пушечном красавце «Ратном».
На рассвете 28 апреля 1807 года флот внезапно для турок бросил якоря подле анапского берега. Надворный советник Дандри при флагоносце и барабанщике, прибыл в крепость с предложением о сдаче. Турки с парламентерами разговаривать не пожелали.
– Что ж, – пожал плечами Пустошкин. – Вольному воля! Начинаем!
Вступив под паруса, эскадра подошла к берегу и открыла беглый огонь. Неприятель отвечал незамедлительно. Весь день над волнами стелились клубы порохового дыма, разгоряченные орудия не успевали окачивать едким уксусом. И чем дальее, тем очевидней становилось, что турки начинает выдыхаться. Огонь их, поначалу кучный и прицельный, постепенно терял меткость и темп. Над городом то и дело взметывались ввысь костры пожаров.
А перед самым заходом солнца сюрприз – к флоту прибыл на бриге маркиз де Траверсе. Озадаченный Пустоишш уже готовился было сдать командование старшему по чину, но маркиз прислал шлюпкой письмо, объявив, что является здесь только гостем, а не начальником. Случай сам по себе редкостный для русского флота. Что-что, а «гостями» российские флотоводцы на полях бранных никогда не бывали! Но Семену Пустошкину, наверное, в эти часы было не до умствований особых. Посланные им передовые барказы уже вовсю мерили подходы к берегу. А только встало солнце, туда были высажены гренадерские батальоны. С развернутыми знаменами и барабанным боем они двинулись на крепость.
Видя, что нападающие настроены самым решительным образом, анапский Янычар-ага сам напросился на новые переговоры о сдаче. Но, как оказалось, это была уловка, едва десант остановился, крепостная артиллерия открыла по нему яростный картечный огонь. Снова прозвучал сигнал к атаке, и снова солдаты устремились на приступ. Поддержиивая наступающих, вплотную к берегу подошли и корабли. Огонь их был всесокрушающ! Анапский форштадт был разнесен буквально в щепки. Затем ядра начали крушить крепостные стены. Гренадеры еще и не подошли к крепости, как городские ворота внезапно распахнулись и оттуда повалили толпы турок.
– Никак контратакуют! – сжал кулаки Пустошкин. – Ставь пушки на картечь дрефгагельную! Будем пехоту выручать!
Однако спасать никого не пришлось. К изумлению русских моряков, турки бросились врассыпную, крепость была пуста. Но радоваться пока причин не было. В раскрытые ворота навстречу потоку убегавших в город уже устремился поток, иной. То разбойники-черкесы, чуя легкую поживу, бросились грабить пустую Анапу.
– Вот хищники! – возмущались на кораблях – Щас мы вам всыплем!
И всыпали! Да так, что гордые сыны гор так же стремительно ретировались, как только что нападали. А в город уже вступали русские батальоны. Биограф Пустошкина Ф. Савваитов писал об этих незабываемых, минутах: «В это время посланный с фрегата «Воин» для занятия двух турецких судов храбрый мичман Неверовский, заметив, что неприятель удалился от прилегающей к морю стороны крепости, поспешил к берегу, взошел на бастион с шестью бывшими при нем матросами и поднял на нем наш кайзер-флаг. Радостное «ура» всей эскадры огласило черноморские воды и приветствовало победоносного орла русского».
Остаток дня прошел в отыскании пороховых погребов и хлебных складов. Покоренную крепость осматривал уже с видом победителя сам маркиз Траверсе. Поучал Пустошкина, что и как надлежало бы лучше ему сделать. Тот по причине своей всегдашней спокойствен-ности и почтительности не перечил, молча кивая головой.
Вскоре маркиз убыл обратно, а Семен Пустошкин, захватив в прибрежных водах еще с полдесятка груженых товарами призов и взорвав крепостные бастионы, повел эскадру в Севастополь. Навстречу кораблям вышел весь город. Так встречают только победителей! Пустошкин и его подчиненные были таковыми. Анапа – старое разбойничье гнездо, снабжавшая окрестные горские племена оружием и подстрекавшая их к вражде с Россией была уничтожена. Турция навсегда лишилась возможности возмущать приграничные народы.
Император Александр был приятно удивлен столь быстрым и удачным исходом экспедиции. После поражения на полях европейских войн, известие с берегов Черного моря радовало особо. По случаю анапской победы в придворной церкви служили благодарственный молебен.
Под Трапезундом
Корабли Анапской эскадры еще только швартовались к причальным стенкам, а в Николаеве уже происходили события, которые скоро самым прямым образом коснулись Пустошкина. В столицу Черноморского флота, прибыл российский консул Рубо де Понтевезо, до войны находившийся в Трапезунде. С началом боевых действий консула арестовали, но затем, сменив гнев на милость, обменяли на какого-то важного пашу. Консул вернулся в Россию не с пустыми руками. Горя мщением, он горячо убеждал де Траверсе в легкости захвата Трапезунда:
– Войск в Трапезунде нет совсем, и даже тысячного десанта вполне хватит, чтоб овладеть крепостью, наведя на турок страх великий!
Маркиз сомневался. Но консул приводил новые и новые доводы:
– Помимо того твердо знаю, что тамошние христиане только и ждут, чтобы соединиться с нами. Вот и план крепости трапезондской имею, мною рисованный и карту рейда со всеми глубинами!
В общем убедил! Теперь и сам де Траверсе размечтался о новой победе. Когда же стал вопрос кого назначать начальником Трапезундской экспедиции, маркиз долго не думал:
– Конечно Пустошкина! Он старательный, он справится!
Самого контр-адмирала, естественно, о желании никто не спрашивал. Едва же корабль «Ратный» бросил якорь-дагликс в Севастопольской бухте, как Семена Пустошкина ждал уже новый ордер: готовить эскадру для похода к берегам трапезундским.
Нельзя сказать, что был контр-адмирал своим новым назначением доволен. Опытный моряк, он понимал что Трапезунд – это не Анапа. Трапезунд – крепость первоклассная и с ходу овладеть ею нет никакой возможности, решать будет все длительная осада или кровавый штурм.
Отписал Семен Афанасьевич письмо жене о своих делах, порадовался известию о прибавлении в семействе и принялся снаряжать корабли в новый поход. Для атаки Трапезунда Пустошкину были дадены тридцать три вымпела. Погрузили десант: полтавских мушкетеров, егерей, полевую артиллерию.
31 мая в шесть утра при тихом норд-остовом ветре эскадра покинула Севастополь. Впереди кильватерной колонны под контрадмиральским флагом линейный корабль «Ратный». За дозорное судно – шхуна «Экспедицион». Ее командиру Ивану Елизарову поручена задача, сложная и ответственная – передать трапезундскому паше предложение о капитуляции незамедлительной.
На подходе к Трапезунду завернул Пустошкин эскадру к небольшому порту Платан. Атака русских кораблей была внезапна и неотразима. В какие-то полтора часа все стоявшие в порту суда были перетоплены, а береговые батареи расстреляны напрочь. Пока Пустошкин громил Платанский порт, к Трапезунду подошел второй его посланец – бриг «Елизавета».
Капитан-лейтенант Хомутов передал местным властям еще одно предложение о сдаче. Бумагу доставил на ялике греческий волонтер Яни Пало. Прочитав ее, паша погладил бороду:
– Ведомо ли вам, что султан Селим уже свергнут, а новый наш падишах Мустафа обещал лишать жизни всех, кто сложит свой ятаган перед неверным. Из двух зол я выбираю меньшее! Мы будем сражаться!
Трапезундский паша не был до конца искренним. Только что он принял гонца, сообщившего весть радостную: к городу вот-вот должен подойти пятнадцатитысячный отряд анатолийской гвардии, личного резерва султана во внутренних провинциях.
…Подходящая русская эскадра, дугой окружала гавань и крепость. Пустошкин внимательно рассматривал крепостные стены. Недовольно качал головой:
– Разве так нападения делаются! Траверсе даже не удосужился собрать хоть какие-нибудь сведения, о сей цитадели, поверил на слово этому проходимцу Понтевезо!
Вдали свечами пронзали небо многочисленные минареты, да зеленело буйной листвою устье речушки Термен-Дери. На крепостных стенах су устанавливали пушки, пробовали их холостыми выстрелами. Трапезунд готовился к обороне по-настоящему.
А вскоре раздались и первые боевые залпы, турецкая батарея точно била по стоявшему под берегом «Ягудиилу», другая целила по «Варахаил».
– Ишь, пристрелялись! – почесал, подбородок Пустошкин. – Подымайте сигнал «Береговые батареи подавить немедля!»
Теперь настал черед турок считать потери. В отчете об экспедиции этот эпизод описан так: «Оба означенных корабля скоро подбили неприятельские орудия и, производя пальбу по городу и по купеческим судам, нанесли им величайший вред… неприятель же, собравшийся на берегу в большом числе, понес значительную потерю в людях».
Всю ночь с берега слышались раскатистые взрывы; то турки, боясь десанта, рвали склады и пороховые магазины. Тогда ж от перебежчиков стало известно и другое: в Трапезунде чума.
Утром следующего дня на флагманском «Ратном» собрался совет капитанов. Решали: спускать десант или нет. Контр-адмирал выступил против десантирования. Свое мнение Пустошкин аргументировал веско:
– Погром в порту и крепости мы навели. Все суда неприятельские, что на здешнем рейде находились, сожжены. Пускать же солдат в город нельзя, потому как кратковременное занятие Трапезунда обернется бедой для всего Причерноморья и унесет тысячи жизней невинных! Чума шуток с ней не прощает!
Переживший в молодости подобный кошмар в Херсоне, адмирал знал, что говорил. Возражений ни у кого не было.
В течение дня русские орудия сокрушали крепостные стены. Особенно доставалось прибывшим под Трапезунд анатолийцам. Неся огромные потери, они вынуждены были в беспорядке бежать за ближайшие холмы. В сумерках разрядив, свои пушки в последний раз, корабли повернули форштевни на север – на Севастополь.
Пока шли обратно дозорными фрегатами захватили еще несколько призов. Имена давали с юмором. Так они и остались в истории нашего флотам «Антип», «Трофим»,»Христофор» и «Петр» и даже названное забавы ради шебека «Малая шайка».
10 июля эскадра уже входила на Севастопольский рейд. Траверсе итогами экспедиции остался недоволен, хотя открыто и не высказывался, ибо Петербург расценил действия Пустошкина совершенно правильными.
В столице
В декабре того же года Семен Афанасьевич стал вице-адмиралом и директором штурманского училища в Николаеве. Война закончилась, и Пустошкин новому назначению был несказанно рад. Он возвращался к семье. Прошло еще несколько лет и адмирала отозвали в столицу.
– Все возвращается на крути своя! – вздохнул наш герой, ознакомившись с бумагой. – Когда-то мичманом ведь в Кронштадте начинал. Так что прощай понт Эквсинский! Здравствуй понт Балтический!
Определили в Петербурге Пустошкина состоять при морском министре. Занимался он там баллотировкой флотских чинов, да подготовкой кадет. В 1816 году за четверть века беспорочной службы получил Георгия 4-й степени, а через год – Владимира. Затем было назначение членом адмиралтейств-совета. Ведал там старый адмирал ремонтом судов, инспектировал порты и верфи, проверял приходящие в министерство жалобы.
Дома тоже забот хватало. Тяжело заболела жена и на Семена Афанасьевича обрушились многочисленные хлопоты. Одна за другой пошли свадьбы: дочь Маша за князя Алексея Урусова, Меланья за надворного советника Ниротморцева, Надежда за надворного советника Федора Эллинского, все разлетелись… Осталась при отце с матерью лишь младшая Александра.
В памятном декабре 1825 года во время гвардейской смуты Пустошкин проявил твердость и решимость. Едва в столице начался мятеж, он, не дожидаясь исхода дела, поспешил в Кронштадт и самолично привел тамошний гарнизон на верность Николаю. Узнавши о картечном расстреле на Сенатской площади, Семен Афанасьевич опечалился, но о действиях своих не сожалел;
– Не пристало никому противу законной власти выступать! Сие есть якобинство предерзостное!
Затем была кропотливая и неприметная с виду, но чрезвычайно важная работа в комитете для образования флота, куда собрали цвет российской морской мысли, лучших из лучших: Дмитрия Сенявина, Гавриила Сарычева, Фаддея Беллинсгаузена. В апреле 1831 года Пустошкин уже полный адмирал. Эполеты с тремя орлами вручал ему на Пacxy сам император Николай. А вскоре Семен Афанасьевич простился с делами флотскими. Высочайшим указом был определен он в сенаторы. Отныне знания и опыт свежего уже шли на решение дел общегосударственных!
Биограф адмирала писал: «Прослужив более полустолетия верою и правдою престолу и Отечеству, С.А. Пустошкин спокойно мог оглянуться на пройденное им поприще и обозреть круг своей деятельности с душевным наслаждением и с уверенностью, что жил на свете не даром, что трудился для пользы Отечества, по мере сил и способностей, и внес свою лепту в сокровищницу общественную…»
Ранней весной 1846 года по дороге в сенат адмирал простудился и слег. Здоровье его с каждым днем ухудшалось. Врачи лишь извинительно качали головами:
– Перед старостью лекарства бессильны!
Любимица отца Александра поила тяжелобольного с ложечки, читала Святое писание. Чувствуя, что жить ему осталось недолго, велел адмирал звать в столицу своего старшего сына Семена, что состоял в то время выборным дворянским судьею в Новгородском совестном суде. Когда ж тот приехал, взял Семен Афанасьевич в руки штоф работы старинной, с голубями да лаврами и надписью «Непременного» и передал сыну:
– Отдаю тебе сосуд сей, что был мне в свое время отцом на счастье завещан. Храни и ты его!
19 апреля 1846 года в десять часов пять минут пополудни Семена Афанасьевича Пустошкина не стало. Погребли старого адмирала на Волковом кладбище. В надгробный камень вставили образ Божией Матери, с которым умерший не расставался в морских походах…
Семен Пустошкин не был великим флотоводцем, не совершал необычайных подвигов и открытий. Он лишь честно и ревностно служил своей Родине – России, положив на это всю свою жизнь. Но согласитесь, разве этого мало, чтобы заслужить память и доброе слово потомков?
Герой России, любимец Болгарии
В Санкт-Петербурге, на одной из старых аллей кладбища Новодевичьего монастыря, лежит обвитый морской цепью гранитный валун. На камне надпись: «Капитан 2-го ранга Измаил Матвеевич Зацаренный, 1850–1882 гг.» У подножия камня – якорь как символ последнего земного пристанища моряка.
Командиры храбрых «птичек»
…Шел 1877 год. Вступившись за порабощенных и угнетенных братьев-болгар, Россия объявила войну Турецкой империи. В ночь на 15 июня русская армия, форсировав Дунай, вступила на многострадальную землю Болгарии. Освободительная война началась.
В эти дни тяжелый груз забот лег на плечи главного командира Черноморского флота генерал-адъютанта Аркаса. Адмирал был моряком многоопытным, штормов и боев прошел немало, но сейчас и он терзался в сомнениях: удастся ли ему сдержать удар турецкого флота? Основания для этих сомнений были веские. После окончания Крымской войны России строжайше запрещалось держать на Черном море крупные морские силы. Турция же, напротив, с каждым годом все больше и больше наращивала свой флот. К 1877 году она имела несколько мощных броненосных эскадр. Россия могла противопоставить этому лишь две круглые “поповки”, предназначенные для защиты устья Дуная, да несколько старых деревянных корветов. Вся надежда адмирала была на береговые батареи да на несколько быстроходных пароходов, переданных ему на время войны.
– С этими силами, помолясь, против супостата и двинем! – объявил Аркас своим флагманам. – Вот только бы еще офицеров опытных прислали, тогда б совсем распрекрасно было! А кабы еще пушчонок подкинули…
Офицеров ему прислали, в остальном же велели обходиться своими силами. Прибывших распределяли прежде всего на отряд судов активной обороны, куда входили переданные флоту пассажирские пароходы. Среди присланных в Севастополь был и лейтенант Зацаренный.
Лейтенант был выходцем из небогатой, но большой и дружной офицерской семьи. Отец его, пехотный подполковник, был страстным почитателем великого Суворова и по этой причине своему первенцу дал весьма оригинальное и необычное имя в честь одной из побед великого полководца – Измаил. А потому, когда докучливые приятели интересовались, не является ли его имя мусульманским Исмаилом, Зацаренный неизменно ответствовал им:
– Наоборот, господа, имя мое самое что ни на есть русское, так как это имя русской победы!
Согласно предписанию, лейтенанту Зацаренному назначалось явиться на пароход “Великий князь Константин”, что чадно дымил трубами у Угольной пристани.
– Кто пароходом командует? – поинтересовался он, получая предписание в штабе флота.
– Макаров Степан, тож, как и вы, из лейтенантов! – отвечал ему красноносый канцелярский чиновник.
Командира парохода Зацаренный застал на верхней палубе; тот что-то разъяснял обступившим его матросам. Как и положено, представился.
– Что окончили? – поинтересовался Макаров, пожимая руку своему новому подчиненному.
– Морской корпус и минные офицерские классы!
– Где плавали?
– На шхуне “Тунгуз” из Кронштадта к устью Амура, затем на Тихоокеанской эскадре.
– Весьма рад, что буду иметь у себя на судне столь подготовленного офицера. День на ознакомление – и принимайте дела минного офицера!
“Великий князь Константин” представлял собой старый пароход Российского общества пароходства и торговли (РОПИТ), вооруженный по случаю войны шестидюймовой мортирой и несколькими мелкими пушками. Кроме того, по настоянию капитан-лейтенанта Макарова на пароход установили четыре малых минных катера, вооруженных шестовыми да крылатыми минами. Этими вот минами и предстояло заниматься Измаилу Зацаренному.