– Это был не я, Александра Васильевна, – смутился я. – А ваш возлюбленный Соловьев, которому вы за все годы ни одной двойки не поставили. Он, кстати, обманул вас дважды – вместо того, чтобы податься в НГУ на математику, поступил в медицинский, окончил его с отличием… Хотя стоит ли воздух трясти, я никогда не был вашим любимчиком.
– Я тоже не была твоей любимой учительницей, – улыбнулась женщина. – Но с сегодняшнего дня, Алексей, ближе тебя и дочери у меня никого нет. Вот смотрю на тебя, и вся жизнь до окаянного года встает перед глазами… Боже, ты и впрямь совсем не изменился, даже бороду не отрастил… Ты же не собираешься покинуть свою нелюбимую учительницу, как только выпьешь весь коньяк? – Она настороженно уставилась мне в глаза.
Вообще-то я собирался – она это поняла по глазам.
– А вот про дочь, пожалуйста, поподробнее, Александра Васильевна, – решил я сменить тему. – В этой комнате ее нет… – Я смутился, исподлобья глянул на свою учительницу. Я знал таких людей, выживших из ума, считавших, что их мертвые дети до сих пор находятся с ними. Причем со стороны эти люди казались вполне вменяемыми.
– Да жива моя доченька, жива, Алеша, не выжила я пока из ума, – вздохнула Александра Васильевна, легко прочитав мои мысли. – И сама живу на свете лишь благодаря ей, кормилице. Вот только волнуюсь сильно за Оленьку… – Она опасливо покосилась на потолок. – Она ушла примерно полтора часа назад – добыть какой-нибудь еды. – И объяснила, перехватив мой недоуменный взгляд: – Ее не удержать, Алеша, это какой-то огонь. Оленька резкая, ловкая, смелая, умеет стрелять из арбалета. Не усмехайся, так и есть, она умеет за себя постоять. Ума не приложу, что бы я делала без этой бой-бабы. Она нашла для нас это жилище, в которое проберется не всякий желающий с улицы, всё тут обставила, ежедневно выходит на охоту – ну, это она так со смехом называет свой промысел. Постоянно что-нибудь приносит. В последнее время я даже волноваться за нее перестала, она всегда выпутывается из неприятностей. А вот сегодня немного не по себе. – Женщина нервно передернула плечами: – Даже не знаю, где она сейчас… Сработала система оповещения, я побежала к лазу, чтобы помочь ей забраться – а ее там не было, зато наверху стреляли, были взрывы, а когда я высунулась, то увидела тебя с автоматом. Я сразу узнала тебя, Алешенька. Но за компьютером ты смотрелся лучше, чем с этим автоматом…
– А главное, мужественнее, – усмехнулся я. – Не сомневаюсь, Александра Васильевна, что вы меня сразу узнали. Ведь я ни капельки не изменился. И все такой же ядовитый и циничный. Я, кажется, смутно вспоминаю, что у вас действительно была дочь… Она ведь была моложе нас, нет?
– На два года, – подтвердила учительница. – Но когда твои ровесники – отнюдь не ты – еще прогуливали пары в высших учебных заведениях, моя Оленька уже имела диплом об окончании педагогического университета. Во-первых, она в школу пошла на год раньше, а во-вторых, ограничилась четырьмя годами учебы, получив степень бакалавра. И даже успела почти год проработать педагогом в системе дополнительного образования.
– То есть с мелочью детсадовской, – уточнил я. – А теперь по всем законам матриархата бегает по городу с арбалетом и добывает еду.
– Сама в шоке, – улыбнулась Александра Васильевна. – Но Оленька оказалась именно такой, ее не переделать. Я действительно начинаю за девочку сильно беспокоиться… – Женщина нервно потерла ладошки. А я задумался – если этой сомнительной амазонке уже тридцать три, то по меркам нашего времени она обязана выглядеть на пятьдесят пять…
Я выразил уверенность, что с «девочкой» ничего не случится, раз она такая опытная и проворная. А Александра Васильевна, чтобы заглушить волнение, стала повествовать о своей жизни. День Города, как и все нормальные люди, она отмечала в своем дачном обществе, вприсядку на грядках. Рядом изнывала дочь, которую она растила без мужа. Дальше в тумане – гул, треск, выплеснулись земные потроха… Они бежали в панике, спасаясь от идущей по пятам «дрожи земли», в которой пропадали дома, вылизанные огородики. А потом, когда все успокоилось, бродили, рыдая, по развалинам, искали свои вещи, помогали вытаскивать людей из-под завалов. В город отправились пешком. Потом были долгие скитания по городским колониям (включая бывшую колонию общего режима), по тоннелям метро, в технических помещениях которого было проще переносить зимний холод. Бесконечные вереницы добрых людей, злых людей… Несколько лет они прожили в той самой колонии на берегу Оби, о которой мне сегодня уже рассказывали. Потом бежали, когда явились «мытари» с фашистской атрибутикой и планами строительства на «обломках самодержавия» нового тысячелетнего рейха. Два месяца уже они с дочерью обитают в этом подземелье в самом центре Ленинского района. Здесь очень опасно. Рыщут зараженные, временами налетают голодные людоеды, на улицу без крайней нужды лучше не соваться. Но куда еще идти, если повсюду такая обстановка? Добраться до города Оби они не в состоянии, а если даже доберутся, то Александра Васильевна «конкурс» провалит, не нужны республике бесполезные рты, а Оленька без нее все равно никуда не пойдет…
– Я слышал, в Снегирях тоже неплохо живут, – забросил я удочку.
– Я тоже об этом слышала, – кивнула женщина. – Там как-то своеобразно, со спецификой… я точно не знаю, но слухи ходили, что в Снегирях живут люди. Это очень далеко, Алешенька. – Женщина невесело улыбнулась, множа морщинки в уголках губ. – Городок наш разделяет река, как известно. Очень разные у нее берега, а мосты давно развели. А в центре, говорят, сейчас такое творится, что просто батюшки-светы… А ты не иначе в Снегири собрался за своей подружкой?
– Собрался, – машинально кивнул я. И задумался над ее последними словами. Они прозвучали как-то странно: – За какой подружкой, Александра Васильевна?
– У тебя в последние годы была единственная подружка – ты вроде жениться на ней собирался, – пожала плечами учительница. – Черненькая такая, Мариной ее звали, если не ошибаюсь.
Сухо стало в горле.
– Александра Васильевна… – я откашлялся, – я не могу никуда отправиться за своей подружкой… Марина погибла, она осталась под завалами нашего дома – в тот самый день, когда все случилось…
– Неужели? – удивилась женщина. Немного помедлила, как-то странно посмотрела в мои стекленеющие глаза. – Ну что ж, Алешенька, в таком случае, у меня для тебя имеется неплохая новость. Твоя Марина не погибла под завалами. Не знаю, как сейчас, но три года назад она была жива, неплохо выглядела и хорошо себя чувствовала…
Я смотрел на свою учительницу с нарастающим ужасом. Во рту царила пустыня Сахара. Сердце бешено завелось, потом вдруг встало, потом опять завелось! О чем она говорит, разве можно шутить такими вещами?! Задрожали руки, которыми я безуспешно пытался взять фляжку, чтобы донести до рта. Зубы стучали о металл, жидкость в горло не проливалась.
– Вы шутите, Александра Васильевна… – прошептал я, пережив попытку захлебнуться. – Этого просто не может быть… Вы, наверное, ошиблись, видели другую женщину и приняли ее за Марину…
– Спокойно, мальчик, спокойно. – Она положила руку на мои дрожащие пальцы – как бы успокоила. И продолжала говорить тихим вкрадчивым голосом: – Я не сумасшедшая, Алешенька, и память на лица, и не только на лица, у меня фотографическая. Помнишь, мы столкнулись с тобой на Центральном рынке весной две тысячи шестнадцатого года? Ты был со своей брюнеткой, а я была одна. Мы стояли у прилавка с фруктами, и ты до последнего делал вид, будто меня не узнаешь. А когда притворяться дальше стало просто неприлично, ты изумился, заулыбался. Представил свою девушку, сказал, что скоро вы поженитесь… У тебя ведь не было второй брюнетки-невесты?
– Это была Марина… – прохрипел я. – Помню что-то такое… Продолжайте, Александра Васильевна, не останавливайтесь…
– Я видела ее три года назад, дело было в колонии за Горским микрорайоном. Прибыла проездом компания, в ней были мужчины, были молодые женщины – у них имелся свой транспорт, они неплохо выглядели. Агрессии не проявляли, но и забитыми не казались. Мне кажется, они принимали наркотики. Пару дней они прожили у нас, оставив в качестве платы ящик мыла и две коробки чипсов и макарон. Твоя Марина меня не узнала, а я потом долго вспоминала, где видела одну из девушек в этой компании – потом вспомнила, голова садовая… Даже не сомневайся, Алеша, это она. Компания направлялась в Снегири обходной дорогой – сначала по реке на плоту, потом пешком за северной городской границей… Ходят слухи, мой мальчик, что Обь теперь впадает не в Обскую губу Карского моря, а в какое-то другое – раньше на месте этого моря стояли Тогучин, Болотное, Югра и Топки. Не знаю, верить ли слухам…
– К черту слухи, Александра Васильевна, – прохрипел я. Меня трясло, голова горела, я не мог поверить своим ушам. Выходит, Маринка не умерла! Возможно, выбежала из дома – с подружкой встретиться или что-нибудь купить. А когда разверзлись врата ада… Куда только людей не заносило! Страх, умопомрачение, возможно, ее ранило, не смогла вернуться. Да миллион причин, почему она не пришла к развалинам нашего дома «с ипотекой», чтобы дождаться меня… Боже, сколько лет потеряно! Их вернуть нельзя! Я уже газовал от нетерпения – значит, это судьба! Ведь по какой-то причине я выбрал эти мифические Снегири? Значит, Бог направил или кто там еще… Я должен был немедленно бежать, рваться через все преграды!
– К черту слухи, Александра Васильевна, – прохрипел я. Меня трясло, голова горела, я не мог поверить своим ушам. Выходит, Маринка не умерла! Возможно, выбежала из дома – с подружкой встретиться или что-нибудь купить. А когда разверзлись врата ада… Куда только людей не заносило! Страх, умопомрачение, возможно, ее ранило, не смогла вернуться. Да миллион причин, почему она не пришла к развалинам нашего дома «с ипотекой», чтобы дождаться меня… Боже, сколько лет потеряно! Их вернуть нельзя! Я уже газовал от нетерпения – значит, это судьба! Ведь по какой-то причине я выбрал эти мифические Снегири? Значит, Бог направил или кто там еще… Я должен был немедленно бежать, рваться через все преграды!
– Остынь, Алешенька, ты слишком возбужден, – ласково сказала Александра Васильевна. – В таком состоянии ты не пройдешь и квартала, тебя убьют. Успокойся, возьми себя в руки. Если твоя девушка в Снегирях, она никуда не денется. И не суть важно, придешь ли ты туда завтра или через неделю. А вот если спорешь горячку…
Я опомнился, глубоко вздохнул. Засмеялся – как не смеялся уже, наверное, двенадцать лет.
– Вы правы, Александра Васильевна, спешка неуместна. Я дождусь, пока вернется ваша дочь. – «Если вернется», – подумал я. – А потом я, скорее всего, пойду, хорошо?
– Уж теперь тебя не остановишь, – вздохнула учительница. И тут она насторожилась, подняла голову. – Кажется, шум за дверью, Алешенька. Господи, неужели вернулась…
Мы дружно повернулись к символической двери в проеме. Ну, ладно, женщине простительно. Но почему я такое допустил?! Голова другим была занята?! Дверь распахнулась, но вместо суровой и обветренной амазонки с педагогическим образованием в подвал с торжествующим гоготом полезли страшные, как наша жизнь, кореша-людоеды!
Ошибка номер два: я должен был учесть их упорство и последовательность в достижении целей! Бритый крепыш с инвентарным номером на лбу уже строчил от пуза, гогоча, как простой русский парень на концерте Петросяна. Пули летели широким китайским веером! А я уже куда-то падал, хватая столик за ножки и переворачивая его. Толчок – и неуклюжая конструкция отправилась в полет, огрев стрелка по лбу. Глазки людоеда сбились в кучку, он попятился, захлебнулся автомат. Карабас-Барабас совершенно зверской наружности, со шрамом поперек бороды, оттолкнул его от себя, бросился на меня с ножом. А за ним в «паленую хату» лезли еще двое – такие же расписные и звероподобные. И как их земля таких носит?! Я заорал так, что самому стало страшно, бросился в ответку, выбил нож, сломал ему ладонь, винтом скрутил руку, а в завершение с таким упоением врезал кулаком под губу, что вся эта туша, вдвое превосходящая меня по массе, свалилась, как подкошенная. Я дрался, как берсеркер, как Спартак в окружении римских легионеров! Я не дал и шанса нажать на спуск, настрелялись уже! Я бил во всё, что дергалось и моргало, распалялся, крушил челюсти, разбивал носы, сапогами ломал им ребра. А когда они попадали, но еще не умерли, я бросился к своему автомату, который прислонил к стене, и самозабвенно, с мстительным удовольствием, выбивал мозги из их ненормальных голов – в самом буквальном смысле!
Внимания я, впрочем, не потерял, и когда в дверь полез пятый – со вздорным ирокезом на башке – я не упустил этот момент, выхватил нож из-за голенища, метнул – это оказалось проще и быстрее, чем поворачивать ствол! Метни я еще сильнее, и в пузо людоеда вошел бы не только клинок, но и рукоятка. Он выпучил глаза, схватился за нее… и вдруг развернулся и косолапо, согбенный вопросительным знаком, заковылял прочь! Куда с моим ножом?! Я выскочил за ним в бетонный коридор, выхватил из груды доску, унизанную ржавыми гвоздями (их притащили, видимо, на дрова) – и в тот момент, когда он уходил за поворот, швырнул ему вдогонку. Доска воткнулась в спину, людоед завыл. Я настиг его в несколько прыжков, обработал уже без единого гвоздя. Провернул клинок в животе, вытер о брезентовые штаны мертвеца.
В подземелье было тихо. Возможно, этой пятеркой нашествие и ограничивалось. Я вернулся в обжитое людьми пространство, завыл от отчаяния. Впору долбиться головой о стену! Мутанты лежали на кроватях, порезанные пулями. Худенькая женщина в скатанном пуловере, свернувшись калачиком, лежала на полу. Остальные тела меня не интересовали – только это. Я подлетел к ней, перевернул. Александра Васильевна была мертва. Невероятно! Еще минуту назад она была живее всех живых, ласково говорила со мной, проникала в душу своими умными глазами. А теперь ее глаза затянула водянистая пленка, в них не было никакой жизни… Я что-то орал, колотил кулаками по стене, меня рвало с кровью и болью. Почему умирают пачками хорошие люди, имеющие ко мне либо прямое, либо косвенное отношение? Только за последние сорок восемь часов – ласковая женщина Ада, Лев Михайлович Драгунский, неплохие парни Дергач и Рывкун, соседка Маша… А теперь – Александра Васильевна…
Похоже, я на что-то еще надеялся. Снова рухнул на колени, упорно отыскивал пульс, хоть какие-то признаки жизни. А вдруг пуля не задела сердце, краем прошла? Но пульс решительно отсутствовал…
Что я услышал? – ума не приложу. То ли тетива тихонько брякнула, то ли спертый воздух заставил вибрировать оперение… И снова в ход пошли акробатические навыки. Я рыбкой метнулся к книжному шкафу, перевернулся, сделав упругую стойку на руках, ноги вонзились в шкаф, и все литературное изобилие (которым можно пару дней отапливать большое помещение) с грохотом посыпалось на пол! Стрела пронеслась над ухом – спасла врожденная проворность! Так мы еще и лучники! Так мы еще и женщина!!! На меня набросилась свирепая мегера со сверкающим взором – целый фонтан экспрессии! Свалилась на меня, оседлала, больно засадила кулачком по брови. Я пытался ее сбросить, но эта «женщина сверху» держалась, как опытная наездница, схватила меня за горло, сжала так, что я чуть не умер. Я задыхался, муть вставала перед глазами. А она рычала, как отменная пантера, уже была близка к своей цели… У нее бы все получилось, кабы я не извернулся и не забросил ногу ей за голову! И сразу все поменялось местами – рывок, переворот, она вскричала от боли, ударившись позвоночником о бетонный пол. Я уже взлетел, теперь я был сверху, без промедления взметнул кулак, чтобы раздробить ей челюсть…
И остановил его в полете, узрев перед собой напоенные болью глаза Александры Васильевны…
Да и лицо было просто копия. Моложе, иначе оформленное, не того фасона, но… точно такое же! Я мгновенно все понял, растерялся. А она воспользовалась моей заминкой, брыкнулась, упругий толчок бедром – и я, ахнув, отбил плечо. Но вновь себя оседлать я не дал! Она вскочила, как чертик на пружинке, горя желанием стереть меня в порошок, но я подсек ей ногу, она упала на живот – и я уже выкручивал ей руки за спиной, придавив коленом остальные части неугомонного тела.
– Слушай, ты, педагог дополнительного образования… – шипел я. – Сто чертей тебе в божественный лотос… Ну, давай еще баян порвем… Ты бы хоть разобралась, прежде чем в меня стрелу пускать… Это не я убил Александру Васильевну – я был у нее в гостях, меня зовут Алексей Карнаш, твоя мама была моим классным руководителем… очень классным, между прочим… а сегодня спасла от людоедов… Оглянись, кто, по-твоему, перебил эту публику – сами на себя руки наложили? Мне очень жаль, Ольга, что так случилось, поверь, я действительно не один из них…
Какое-то время она дрожала, выгибалась коромыслом, пускала слезу. Потом я ее отпустил, она поднялась, добрела, пошатываясь, до матери, обняла ее и застыла. Мое сердце тоже разрывалось, но я понимал, где нахожусь и чем это чревато. Я вышел из подвала, навострил уши. Возможно, что-то послышалось… я не был точно уверен. Я вернулся назад, перезарядил автомат, вскинул на спину рюкзак. Поднял облезлый портативный арбалет из легкого пластика с системой небольших блоков и воротом для натягивания тетивы. К ложе в нижней части крепились запасные металлические стрелы. Еще с десяток торчали из колчана в маленьком рюкзаке за спиной у женщины. Бесшумное оружие неплохой убойной силы – достойная штука из арсенала подразделений специального назначения. Но куда уж ему до моего «Вала». Я осторожно отстранил женщину от безжизненного тела, вернул ей арбалет. Поднял остывающую учительницу – она практически ничего не весила! – отнес на кровать, укрыл одеялом.
– Дорогая, нам нужно серьезно поговорить… – Согласен, шутка вышла не самой удачной.
– Ты кто такой? – процедила сквозь зубы дама, рассматривая меня с откровенной нелюбовью. Волосы, слипшиеся от пота, падали на лицо, разглядеть его толком было невозможно. Да и не хотелось мне его разглядывать! В ней было что-то от воительницы – подпоясанная армейским ремнем, утепленная курточка, ватные штаны, заправленные в голенища сапог с отворотом. Кепка с козырьком – отдаленное подобие конфедератки. Она была пониже меня, но все равно высокая, крепкая в кости – сложением явно не в маму (в процессе ее изготовления, видимо, участвовал и папа).