– При чем тут я? – защищалась Фатимкина мама, тетя Роза. – Это по программе.
– Какой программе? Ее программа – выйти замуж!
– Какой замуж? Она ребенок!
– Ребенок – это сын! А это, – дядя Аслан ткнул пальцем на сцену, – не дочь, а позор на мою голову!
– Не показывай пальцем! Это неприлично! – шикнула на него тетя Роза.
– И эта женщина говорит мне про приличия?! Молчи!
Дядя Аслан продолжал ругаться. Соседи подключились. Алан Альбертович оттянул галстук и так стоял, тяжело дыша. Где-то на задних рядах зала клокотала его мама, которой донесли про белую спину сына. Плакали младенцы, которых, тоже наряженных, принесли на показ московским гостям. Гостей все не было.
Наконец на сцене появилась моя бабушка – потная, всклокоченная, в торжественном костюме с боевыми наградами на груди.
– Телеграмма! – громовым голосом объявила она. – Гости не приедут. Праздник не отменяется!
Все выдохнули. Мы еще раз спели про баб, Фатимка сыграла пьесу, держа аккордеон на плотно сдвинутых коленях, я бодренько сбацала «К Элизе» Бетховена. Под конец учительница по осетинской гармошке незапланированно сыграла народный танец, а Елена Павловна станцевала. Только моя бабушка, нашедшая дома второй лист письма под копиркой, помятую газету на столе и догадавшаяся, кто все это устроил, сидела в первом ряду и держалась за медаль, которая висела как раз под грудью, со стороны сердца.
– Ну, я вам устрою, – прошептала она одними губами нам с Фатимкой.
Концерт благополучно закончился, и все пошли в фойе. Алан Альбертович, сняв наконец галстук, галантно предлагал присесть Елене Павловне. Тетя Роза быстро налила мужу коньяк. Почти все взрослое население села сидело за богато накрытым столом и праздновало не пойми что.
– Жаль, что гости не приехали, – сказала Елена Павловна. – Дети так готовились!
– Хорошо, что не приехали, – вздрогнул Алан Альбертович. – Когда еще так посидим спокойно? Надо детям конфеты раздать.
Елена Павловна быстро собрала детей и отдала пакет карамелек. Мы с Фатимкой специально сделали вид, что карамелек не хотим, но бабушка нас все равно увидела.
– Идите сюда, – грозно позвала она.
Мы подошли.
– Вы чего добивались? – спросила бабушка.
– Первое апреля хотели отметить, – признались мы.
– А при чем тут лимонад?
– Это Маша придумала, – тут же сдала меня Фатимка. Я больно наступила ей за это на ногу.
– А тебе зачем лимонад понадобился?
– Не знаю… Оно само как-то написалось. Праздник отметить.
– Хорошо, сейчас отметите.
Бабушка сгребла несколько бутылок ситро, стоящих на столе и налила нам в стаканы.
– Пейте, – велела она.
Мы обрадовались и выпили залпом. Бабушка налила еще. Мы выпили. На четвертом стакане мы обе уже молили о пощаде.
– Бабушка, больше не могу. В туалет очень хочется.
Фатимка рыгала газиками в подтверждение моих слов.
– Пейте, засранки. – Бабушка налила еще по стакану. – Вы у меня первое апреля на всю жизнь запомните, а заодно отучитесь такие шутки шутить.
– Мария, что там девочки? – спросила тетя Роза.
– Ситро просят, – ответила ей бабушка.
– Ну, пусть пьют. Пейте, девочки. – Тетя Роза передала на наш край стола еще несколько бутылок.
– Бабушка, мы больше никогда так не будем делать, – обещали мы с Фатимкой после каждого глотка. – И ситро больше никогда не попросим.
– Все, марш домой, – велела бабушка.
Домой мы не добежали. Сидели под кустом со спущенными штанами. Фатимка все время икала.
– Никогда в жизни больше не буду пить ситро. Ненавижу, – проговорила моя подружка.
– Надо было что-нибудь другое написать, – сказала я.
– Не надо, – ответила Фатимка и громко икнула.
Да, мы с ней больше никогда не пили ситро.
Чужая кухня
Когда я стала подрастать, мама все реже отправляла меня к бабушке. Говорила, что бабушка уже старенькая, сердце больное и ей будет со мной тяжело. На самом деле мама боялась, что моя детская восторженность, мой идеальный детский мир, с тутовником, Фатимкой, пирогами и курицей, в один момент может рухнуть. Я услышу то, что не предназначено для детских ушей, пойму, что не все живут счастливо. Она боялась, что я узнаю, почему тридцатилетние женщины превращаются в старух от тяжелой работы, почему некоторые девушки бросаются в Терек, боясь гнева отцов и братьев. Почему многие сбегают из дома и о них никто никогда не вспоминает, как будто их и не было. Она меня защищала, оберегала. Хотела, чтобы в моей памяти осталось только кизиловое варенье, добрая Варжетхан, любящая и уважаемая в селе бабушка, открытые для меня настежь ворота соседей и всепоглощающая, абсолютная любовь, которой окружили меня там и которую не могла дать мне мама при всем желании. Но я ныла и канючила. Я хотела уехать туда, где всегда тепло и солнечно. Где вкусно и весело. Где можно с утра до позднего вечера бегать по двору в старых сандалиях и смотреть на звездное небо, которое висит низко-низко – руку протянешь и дотронешься.
Мне было уже лет девять, и я, конечно, многое понимала. Но не так, как думала мама, – все еще по-детски. Я уже точно знала, что если ты заговоришь с мальчиком, то об этом будет знать вся деревня и придется выходить за него замуж. Знала, что если мальчик мне разонравится, я все равно не смогу вернуться домой. Что меня могут украсть в другое село, и тогда тоже нельзя будет вернуться домой. А еще я знала, что обязательно должна родить мальчика, непременно мальчика, потому что если девочку, то это будет очень плохо.
Жизнь с мамой в Москве и жизнь с бабушкой в селе никогда не пересекались в моей голове. Здесь было одно, там – совсем другое. И там мне нравилось больше. Каждый день что-нибудь происходило, то, что завораживало, пугало и притягивало.
На нашу улицу переехала семья. Они жили почти напротив и первое время сторонились соседей, хотя мы с Фатимкой подглядывали в щели ворот и по поручению Фатимкиной мамы приносили им пироги и звали их в гости.
Переехавшая в наше село семья была мусульманской. Что это означало, мы не понимали, и это разжигало интерес еще больше. На самом деле причина была в другом. Когда они только приехали, то устроили для всех соседей праздник. Такого мы никогда не видели.
Семья – три сестры, мать и младший сын Руслан – жили без отца, без хозяина, который, как говорили, умер. Руслан вроде бы считался главой, но был самым младшим, а три его сестры оставались старыми девами. Их никто не брал замуж.
Они устроили праздник. Разожгли во дворе костер, поставили на него огромный таз с водой. До этого Руслан сидел во дворе и вбивал в кастрюлю, которая была таких размеров, каких мы с Фатимкой никогда не видели, гвоздь.
– Зачем он кастрюлю дырявит? – спросила я Фатимку.
– Не знаю, – ответила она. – Может, сито хочет сделать?
– Такую красивую кастрюлю испортил!
Потом сестры уложили в дырявую кастрюлю манты и поставили на таз с водой, чтобы они готовились на пару.
На самом деле мы не знали, как называется это блюдо, нам рассказали. Нас с Фатимкой отправили помогать соседям, и мы, открыв рот, смотрели, как сестры и мать Руслана ножами режут мясо – не проворачивают на мясорубке, а режут. Мелко-мелко, пока оно не превратится в фарш. Потом они налепили из теста кружки и положили на них мясо, защипали особым способом сверху и выложили в эту дырявую кастрюлю. Вдруг, когда мы с Фатимкой сидели на лавке, таращились на сестер и на кастрюлю, сестры с матерью ушли в дом, бросив все, а Руслан разложил во дворе маленький коврик и начал кланяться. Он говорил на языке, которого мы не понимали. Он покланялся, а потом как ни в чем не бывало пошел колоть двора. А его сестры и мать вышли из дома и вернулись к приготовлению угощения для соседей.
Нам досталась первая порция диковинных мантов из странной кастрюли. Они были очень вкусные: горячие, обжигающие соком и специями.
– Похоже на пельмени, – сказала я, потому что мама в Москве покупала мне замороженные пельмени в магазине.
– А что такое пельмени? – спросила Фатимка.
– То же самое, только маленькие.
Праздник удался. Женщины оценили манты, хоть и пробовали осторожно. То, что новые соседи не ели свинину, удивления не вызвало – в селе мало кто ел ее. А то, что Руслан не пил самогон, очень не понравилось мужчинам. Впрочем, когда женщины ушли мыть посуду, он пропустил несколько рюмок араки, и мужчины успокоились. В общем, соседи прижились, и все быстро к ним привыкли.
В это же время к нам в школу из города при-ехала по распределению, сразу после педучилища, новая учительница – Татьяна Ивановна. Она вела историю и тоненьким голосом рассказывала нам про древних греков. Мы хихикали.
Руслан не мог ее не встретить. Все русские девушки сразу же оказывались в доме моей бабушки, которая брала их под опеку и учила читать по-осетински. Тетя Роза по-соседски устраивала экстренный кулинарный курс, показывая, как печь пироги и делать соус цахтон. А Варжетхан просто сидела и молчала. Но всегда присутствовала.
Руслан увидел Татьяну, когда она выходила из нашего дома с очень серьезным лицом – ей предстояло прочесть передовицу в газете на осетинском, испечь пирог по рецепту тети Розы и догадаться, что имела в виду Варжетхан, когда хмыкнула и сказала, что два года, которые Татьяна должна была отработать по распределению, – большой срок, и всякое может случиться.
В это же время сестры Руслана решили его женить. Ему было уже тридцать, давно пора, и они нашли в соседнем селе подходящую кандидатку. Мусульманку, что было главным требованием. В тот момент шли переговоры.
Уже был назначен день свадьбы, когда выяснилось, что Татьяна Ивановна больше не будет преподавать у нас историю – она уезжает назад, в город. Мы сначала ужасно обрадовались – уроки истории отменили на неопределенный срок, заменять было некому. А потом ужасно огорчились, потому что Татьяну Ивановну успели полюбить вместе с ее древними греками.
Татьяна была беременна от Руслана. Она забрала декретные деньги и уехала. Ее отпустили быстро, посреди учебного года, и все сочли, что это правильно – пусть уезжает. Она была чужой, русской, городской. У нее не было братьев, отца или родственников-мужчин, которые за нее бы заступились. Получалось, сама виновата. Алан Альбертович в той ситуации сделал что мог: выдал ей декретные деньги раньше срока, подписал все бумаги, характеристику и отпустил с богом. Он, как никто другой, понимал, что Руслан никогда не женится на русской девушке.
А потом у соседей гуляли свадьбу. Сестры Руслана налепили манты, а нам, детям, дали по рублю, что было совсем счастьем. На рубль можно было купить кулек семечек, петушок на палочке у цыганки и сходить в кино. Руслан, мрачный, сидел с мужчинами. Невеста была в доме с женщинами. Утром мать Руслана вывесила на ворота простыню с кровяным пятном.
– Что это? – спросила Фатимка у мамы.
– Ничего. Постирала плохо, – ответила тетя Роза.
Никто в нашем селе не вывешивал простыни в доказательство того, что невеста была девственницей. Это было не принято, даже считалось неприличным. Женщины поговорили с матерью Руслана, и та быстро убрала наглядное свидетельство.
Татьяна в городе родила сына. Спустя год жена Руслана родила дочь. Руслан хотел радоваться, но не мог. Он пытался, но приходить в дом, где его ждали одни женщины – три сестры, нелюбимая жена, мать и маленькая дочь, – не хотел. Он хотел к Татьяне, к сыну. Ездил, давал деньги, мучился, но ничего не мог сделать. Так продолжалось несколько лет.
Что там произошло в том женском царстве, почему вдруг женщины, терпевшие так долго, не выдержали, никому не известно. Три сестры собрались и поехали в город, к Татьяне.
Бабушка шепотом рассказывала тете Розе, что Татьяну они избили до полусмерти и сами отвезли ее в больницу. Пока она лежала с сотрясением мозга в больнице, ее сын, оставленный на попечение старой матери, заболел менингитом. Мальчик умер. Руслан об этом не знал.
Сестры и мать все знали, до мельчайших подробностей, – к ним приходила моя бабушка, которой звонила мать Татьяны, умоляя помочь.
Когда Руслан встретился с Татьяной, она молча передала ему фотографии сына, показала детские вещички, игрушки и отвела на могилу. После этого просила больше никогда не появляться.
Руслан вернулся домой с пакетом, в котором лежали вещи покойного сына. Жена хотела забрать пакет и спрятать его подальше, но он посмотрел на нее так, что она скрылась в дальней комнате и старалась не попадаться ему на глаза.
Буквально через полгода умерла мать Руслана. Еще через несколько месяцев старшая сестра, а следом – средняя. Говорили, что семью прокляли – сразу три смерти в один год. Что творилось за забором, никто не знал. Жена Руслана ходила в магазин невидимой тенью, ни с кем не разговаривала, дочку за ворота не выпускала. А младшая сестра сошла с ума – ходила простоволосая, то плакала, то смеялась, дарила детям игрушки, драгоценности, вещи. Руслан после смерти средней сестры из села пропал. Бабушка даже объявила его в розыск, но его так и не нашли. Куда он сгинул, никто не знал. После исчезновения мужа его жена забрала дочь и уехала к родителям. А младшая сестра так и осталась жить в огромном роскошном доме, совершенно запущенном, грязном и страшном.
Говорили, что она очень богатая. Соседским детям она то совала рубль, то велела передать родителям серебряное украшение. Взрослые строго-настрого запрещали брать у нее деньги и вещи и всегда относили назад то, что она передавала.
– Проклятый дом, проклятая семья и вещи такие же, – говорила тетя Роза, разглядывая старинный, украшенный камнями пояс, подаренный Фатимке этой сумасшедшей. Фатимка плакала, не желая расставаться с поясом, но страх был сильнее.
Потом, когда младшая сестра Руслана перестала выходить за ворота и из дома стали раздаваться страшные крики, ее забрали в психиатрическую лечебницу. Дом так и стоял, пустой, грязный, спрятавшийся за высоким забором. Никто не хотел его покупать – слава дошла до города. И это было страшно для села, где гудела, кипела жизнь. Этот пустой дом на самой главной и самой шумной улице напоминал о трагедии. От него веяло смертью, и детям было строго-настрого запрещено даже приближаться к калитке.
В селе считали, что дом проклят, что там водятся привидения и ходят призраки сестер и матери. Так считали почти все – и дети, и взрослые.
Только бабушка и Варжетхан знали о том, что произошло на самом деле. Бабушке рассказал следователь, молоденький парень, которого прислали из города. Парень уже знал, что ничего не докажет, что дело заставят закрыть, как бывало всегда в «семейных делах». А Варжетхан узнала от младшей сестры, которая пришла к гадалке не пойми зачем. Не просила ни яда, ни снадобья, ни погадать – ничего. Пришла, все рассказала и ушла. Как исповедовалась.
Руслану во всем призналась младшая сестра. Она плакала и рассказывала, как они приехали к Татьяне, как ее били, как она просила не убивать ее ради сына. Младшая говорила, что она не хотела, но сестры ее заставили.
Мать умерла своей смертью. Сердце не выдержало. А сестер, старшую и среднюю, Руслан медленно забивал до смерти в сарае. Каждый день приходил с работы и бил – дорогой, с серебряными вставками, уздечкой, передававшейся по наследству в их роду по мужской линии. Лошади у Руслана никогда не было, но уздечка висела на двери сарая как символ богатства.
Женщины умирали медленно и мучительно, но так и не попросили помощи, не обратились к врачу. После смерти средней сестры Руслан сбежал – боялся, что посадят в тюрьму. Жена все знала, но тоже молчала. Не выносила сор из избы.
Никто из сестер так и не попросил прощения. Они считали, что все сделали правильно, по закону. Защищали семью, Руслана, законную жену и законного ребенка. Они не раскаялись, чего требовал от них Руслан. Не признали свою вину. Они приняли смерть как должное, потому что Руслан был мужчиной и хозяином. И они искренне не понимали, за что он так с ними. А ребенка, незаконнорожденного сына, Аллах забрал, и они тут совсем ни при чем.
Дом в результате снесли под самый фундамент. На том месте не стали строить новый. Женщины приспособили площадку, очень быстро заросшую одуванчиками и сорняками, под бытовой дворик. Вбили столбы, протянули веревки, развешивали белье. Там же варили в тазах и котлах варенье, которое получалось удивительно вкусным, закатывали банки. От семьи Руслана остался только один предмет – та самая огромная кастрюля с проткнутыми дырками для мантов. Никто так и не посмел ее выбросить.
Кастрюлю перекладывали с места на место, про нее забывали, но она опять попадалась кому-нибудь из женщин под руку или на глаза. И никто не мог от нее избавиться, хотя и прятали в дальний угол, рядом с дровами.
Молодые невестки, которые не знали историю дома, обнаружив странную кастрюлю, долго вертели ее в руках и спрашивали у старших женщин, для чего она. Женщины рассказывали про дом, Руслана и Татьяну. Или молчали. И никто не пробовал сделать в ней манты по рецепту сестер, хотя все знали, как нужно замесить тесто, как порубить вручную мясо. И всегда ругали детей, которые тоже находили странную кастрюлю и играли с ней в дождик или в сито, думая, что это испорченная, выброшенная за ненадобностью вещь. И почему их ругают и отбирают кастрюлю, которая служила то шлемом, то мозаикой – в нее было удобно втыкать цветы и создавать узор, – не понимали. Старшие женщины тихо переговаривались, считая, что здесь явно замешаны темные силы. Иначе как объяснить?
Про ревень, розы и цветную капусту
Я училась в седьмом классе, в Москве, жизнь шла ровно и спокойно. Пять одинаковых серых девятиэтажек. Мусорка. Детская площадка с раз и навсегда сломанными качелями. Телефонная будка. Магазин «Вино». До ближайшей автобусной остановки – пятнадцать минут по дороге и десять – через «Вино». Таким был в семидесятых годах тот район, где мы получили квартиру. «Встречаемся у «Вина»». «Ты от «Вина» звонишь?», «Кто быстрее до «Вина»?», «Я провожу тебя до «Вина»?».