– М-да, – неопределенно протянул я. – Странно все. Какие-то непонятные художники, какие-то бешенные деньги… За твой захудалый подвал… Тебе не кажется, что здесь что-то нечисто? За эти же “бабки” они вполне могли бы какой-нибудь солидный зал арендовать.
– Если честно, я и не думал над этим. Да и что за дело. Повисят картины несколько дней и вся недолга.
– Но ты хоть видел эти работы?
– Нет, но судя по виду их создателей… Наверняка, какой-нибудь супер-архи-авангард. Мазня, одним словом.
– Уж не знаю, не знаю… Когда говоришь выставка?
Василек взглянул на часы.
– Через часок они притарабанят свои работы. Так что приглашаю. Хотя, если честно, рожи у них еще те. Так что, может быть, вам и не нужно оставаться. Особенно Майе. Вдруг какая порнуха, черт его знает! Сейчас всего можно ожидать!
– Ничего, Василек. Мы переживем, так что останемся. Хочется посмотреть на этих спасителей, да, Майя?
Она в ответ утвердительно кивнула.
– Мне здесь очень нравится, Василек. А, кстати, нет ли у тебе еще пару порций глазуньи и графина с вином?
– У меня даже где-то припрятан коньяк! Если его еще с лимоном и сыром, да к яичнице, – Василек поцеловал кончики пальцев. – Исключительно для тебя, Маечка. Я мигом.
Я был готов дать голову на отсечение, что он вновь помчался домой за деликатесами, припрятанными к какому-нибудь празднику. Похоже, сегодня этот праздник для него наступил.
– Да, Кира, – заключила Майя. – Сегодня – исключительный день. И ничто мне сегодня его не испортит. Ничто и никто!
Уже через час, выяснилось, что Майя поторопилась с таким утверждением.
Когда Василек упомянул о сомнительных рожах так называемых “художников”, то можно было уверено утверждать, что тем самым он выдал им большие авансы. Это были не просто сомнительные рожи. Косматые, бородатые, рваные и грязные, обвешанные какими-то значками и бусами. В их презрительных мутных глазах я сразу же заметил давно поселившееся вокруг нас зло. И если Василек этого не видел, то лишь по простоте душевной. Подобные типы просто так ничего не делают. И здесь непременно надо искать какой-то подленький подтекст. Но последнего я пока не видел, поэтому решил подождать.
Они вели себя, как хозяева. Громко кричали и размахивали руками, с шумом расставляли по углам большие и маленькие картины, завернутые в дерюгу, прикидывая, как их развешивать. Василек, судьба которого целиком зависела от этих непонятных существ, кивал им в ответ, советуя где бы лучше повесить холсты в зависимости от освещения. Довольно противное зрелище, но Василька я не винил. Ценой своей чести он пытался защитить честь великого поэта. Наконец, все приготовления были завершены. Места “повешания” определены, гвозди вбиты. Эти типы (их было четверо) как-то очень быстро и суетливо, но одновременно весьма четко, словно после длительной тренировки, сняли с картин дерюги. В считанные минуты “произведения” уже висели на стенах Василькового кафе.
Все случилось настолько быстро, что поначалу ни мы, ни другие посетители ничего не сообразили. К тому же работы были развешены в некотором отдалении от столиков. Внезапно я почувствовал, как мое сердце медленно окунается во что-то мертвенно холодное. Краем глаза я заметил, что Майя сильно побледнела и напряглась. Мы резко вышли из-за стола. Другие посетители также вскочили со стульев и приблизились к “экспозиции”. И как вкопанные застыли на месте. Это было настолько чудовищно, что не поддавалось логическому объяснению, выходило за рамки обыденного сознания и даже не вписывалось в пеструю картину нынешней разномастной культуры.
То, что мы увидели, не были картинами в их обычном (или даже необычном) понимании этого слова. Настоящие православные иконы, некоторые – тщательно скопированные. Красочные лики святых… Поверх которых жирной черной краской прошелся сам сатана. У евангелистов были подрисованы рога, копыта, метла, ступы. На их одеждах – фашистские свастики и сатанистские кабалистические знаки. Многие изображения были “дополнены” порнографическими “деталями” с извращенными заборными надписями…
У меня перед глазами все поплыло. Иисус Христос, Богоматерь, Серафим Соровский, Георгий Победоносец, Святая Варвара… Оплеванные, оклеветанные, растоптанные, раненые и униженные… Они кричали, взывали, молили о помощи. Как постоянно молим их о помощи мы сами. По их многострадальным святым ликам текли слезы. Это плакали мы.
Рядом я услышал, как заплакала Майя. А потом все произошло молниеносно. Я резко обернулся и увидел перед собой четверку сатанистов. Похожих друг на друга, как две капли воды. От возбуждения они постукивали копытами по полу. В их черных кудрявых волосах проглядывали рога. Редкие бороденки радостно топорщились. Они скалились желтыми прогнившими клыками. Они были уверены, что победили… И я со всей силы въехал одному из них по косматой роже.
Мой отчаянный хук послужил сигналом. Вот они – враги. Василек, Майя и пятеро других посетителей кафе, три парня и две девушки, бросились на них. Мы били этих подонков чем попало и куда попало, повалив их на пол. И они, тщедушные, трусливые, ползали на коленях между столиков. Один из них, самый здоровый, как последний трус, подкрался ко мне сзади и попытался огреть заранее принесенным железным прутом. Но его опередила Майя, со всей силы охладив его пыл, цветочной вазой. На мгновение он потерял сознание и как подкошенный рухнул на пол. В его слипшихся черных кудрях запутались осенние цветы.
Сатанисты, как тараканы, убегали по одиночке. С позором. И все же на их омерзительных рожах не было поражения. Унося ноги, они так же зубоскалили и даже умудрялись хихикать. А когда за ними захлопнулась дверь, и мы принялись наводить порядок на месте сражения, одна мразь просунула в дверную щель голову и прогнусавила:
– Пяти минут достаточно, чтобы оплевать ваших святош.
Ему в ответ полетела тарелка и вдребезги разбилась о захлопнувшуюся дверь.
Меня колотила нервная дрожь. В голове гудело то ли от драки, то ли от внезапного стресса. Я стоял посреди разбитой посуды, перевернутых столов, сорванных сатанистских “картин”. И плохо соображал, что же произошло, пока не услышал тихие всхлипы. Я резко обернулся. Василек сидел на полу с бледным перекошенным лицом, всхлипывал и бил кулаками по голове. Ему было гораздо хуже моего.
– Перестань, Васька! – я сразу же взял себя в руки и изо всей силы встряхнул товарища. Он ничего не соображал. Его взгляд был мутным и пустым. Казалось, он пребывал где – то далеко отсюда. – Прекрати! Ну, сейчас же! Ну, же, солдат!
Я несколько раз легонько шлепнул его по щекам, приводя в чувство. Майя протянула рюмку с коньяком, и я заставил Василька выпить. Он понемногу успокаивался. Но в его взгляде по-прежнему было столько отчаяния и боли, что мне вновь стало не по себе. Мы усадили Василька за столик. К нам подсели остальные участники потасовки. Только сейчас я разглядел их. Суровые, угрюмые, полные ненависти молодые лица. В этот миг они были роднее всех людей на свете. Мы были из одной команды. Как на войне, нам вместе пришлось пережить этот бой. Враг отступил, но каждый понимал, что ненадолго и уж тем более – не навсегда. Впрочем, наш бой мы вряд ли могли назвать победным. И от этого у нас на душе было очень тяжело.
– Следовало бы вызвать милицию, – нарушила молчание одна из девушек.
И я невольно улыбнулся, вспомнив, как она ловко подставила подножку одному из сатанистов, он упал перед ней на колени и, после сильного удара миниатюрным сапожком под дых, во весь рост растянулся на полу.
– Ну, почему мы не вызвали милицию? – повторила девушка.
– Если бы мы знали наверняка: чья она, милиция? – мрачно заметил я. – И не полиция ли она вообще?
Василек махнул рукой.
– Пока бы они приехали… Да и потом, кто позволил разгуляться этой бесовщине?..
Он вновь закрыл лицо руками.
– Ну, не надо, Васька, – я отвел его руки и посмотрел в синие-пресиние глаза. Но василькового поля в них не увидел. – Ты же не мог знать… Не мог…
– Да каждый бы использовал хоть малейшую возможность, чтобы спастись от нашествия твоих “пушкинистов”, – Майя постаралась также поддержать Василька. – Это ведь тоже сатанизм, хотя и скрытый.
Он посмотрел на нас с благодарностью.
– Спасибо за все, ребята. Спасибо всем вам, – Василек вытащил из-под свитера свой маленький крестик. – Я никогда не был верующим. Никогда. Даже когда чудом выжил, когда увидел в Афгане васильковое поле… Даже когда держал в руках крестик погибшего товарища… Моя вера скорее была сказкой. Но я знал… Чувствовал, понимал, что это мое… Кровное… От наших… И не важно, хожу я в церковь или нет… Но надругаться над этим… Над нашим…
– Ты прав, Вася, – я положил руку на его плечо. – Все мы далеко не святые. Но это все наше. Все наше. И мы никогда не позволим всяким сволочам его поганить.
– Никогда, – Василек вдруг резко изменился в лице. – Не позволим.
– Никогда, – Василек вдруг резко изменился в лице. – Не позволим.
Он сжал кулаки.
– Нет, не позволим. Я навсегда запомню этих подонков. Они еще за все заплатят. За все…
– Заплатят, – твердо повторил один из парней, потирая синяк под глазом. – Если что – обязательно позови. Нас тут неподалеку очень много. Целая общага художественного. И если что… А пока давай-ка, мы поможем тебе прибраться.
– Спасибо ребята, спасибо, – Василек крепко пожал руку всем по очереди. Уже ушло отчаяние, высохли слезы, растворилась злоба. В его взгляде появилась благодарность. И опять – безбрежное васильковое поле… И пусть бой был еще не выигран. Каждый из нас чувствовал, что на этом поле брани он не один.
А потом, часть всей этой бесовщины мы сгрузили в кучу и сожгли во дворе. Огонь, яркий алый, взметнулся ввысь, к небу, и от этих извращений осталось лишь кучка пепла. Резко пошел дождь, который хлестал по пепелищу, и оно превращалось в грязное месиво. А изуродованные настоящие иконы студенты – художники забрали с собой.
– Мы их приведем в надлежащий вид, – сказала девушка в сапожках.
– Ну, вот и все, – облегченно вздохнула Майя, когда ушли наши новые друзья.
– Если бы все было так просто, – Василек запрокинул лицо под дождь. – Господи, если бы все было так просто. И если бы все зависело только от тебя…
Василек был убит в первом же бою. Уже в Чечне…
Гораздо позднее вспоминая этот вечер в кафе, вспоминая его задумчивый васильковый взгляд, его невеселые размышления о жизни, мне казалось, что он и сам давно искал смерти. Что ему гораздо больше хотелось бежать не от нее, а вдогонку – за ней. И на полпути остановиться и окликнуть ее. Чтобы она оглянулась и посмотрела в его красивое лицо… Впрочем, я не мог знать наверняка. Как и не мог знать, видел ли он перед смертью васильковое поле. И у меня в ушах еще долго звенела автоматная очередь, скосившая моего товарища. Впрочем, вполне возможно, я слышал музыку, которую он когда-то, очень давно, сочинял. Которая пахла порохом и цветами. И которую ему не суждено было дописать. Свой аккорд он прервал на середине.
Василек так и не сумел защитить Пушкина. Он просто в очередной раз ушел защищать Родину. Я думал, что, возможно, он был прав, и оказался гораздо счастливее нас. Ведь мы не знали здесь, на гражданке, что нам еще предстоит пережить. И какая война страшнее…
Редиска свалил за границу. Он теперь молится другим богам. И другой родине. Хотя, говорят он там спился…
Моя Майя ушла в… Нет, не в мае. Надежнее и логичнее было бы закончить именно так. Моя майя ушла в мае. Но не все поддается логике и надежде. И рифме, и ритму. Хотя, если ты родился не в мае с именем Майя. То хотя бы умереть нужно так. Но не все поддается логике и надежде. Моя Майя ушла в московскую осень. Которая как-то случилась в 90-ых годах. Возможно, я и не помню, в каком именно. А, возможно, не хочу помнить. И не рифмы, и не ритма. И не надежды и не логики. Впрочем, нам имя дается просто так. И жизнь тоже. И смерть. Без рифмы, ритма, логики и… Наверное, красиво сказать – надежды. Но я не скажу так. Потому что хоть что-то должно остаться. Если нет остального…