— Думай обо мне…
Так мы с Кейт и общались — с того дня, когда она (полгода назад!) тихо проскользнула в палату. Я почувствовал ее присутствие только после того, как она передвинула стул и села у моего изголовья. Какое-то время молчала, а я терялся в догадках, ощущая легкий запах духов. Это не была Алена, ее духи были хорошо мне знакомыми это была не Лера…
Тогда, в первое свое посещение, Кейт наклонилась ко мне и произнесла фразу, смысл которой я понял только после ее ухода:
— Я больше не с ним. Слышишь? Мы расстались.
Она говорила о Гардинере. Кейт. В тот день я обдумывал доказательство пятой теоремы. Вероятно, именно тогда, сам того не подозревая, я переступил порог. Я понял это после ухода Кейт, а когда она произнесла удивившие меня слова о том, что «больше не с ним», мне показалось, я не все расслышал. Точнее, понял не так. Не то. Она говорила о Гардинере, а я подумал, она имела в виду Хаскелла.
До нашего знакомства у Кейт был дружок, которого я шапочно знал. Генри Хаскелл был биохимиком, работал у Роулинга в группе, конструировавшей аппаратуру по быстрому секвенированию генома. Что-то они усовершенствовали, сокращая время и улучшая точность. Тогда мы с Кейт еще и знакомы не были, а Хаскелла я встречал на автостоянке, и мы кивали друг другу. Года два назад он исчез, и, только познакомившись с Кейт, я узнал, что именно тогда у нее была с ним любовь. Кейт работала в салоне на Баркер-стрит и влюбилась в Хаскелла, когда тот сидел в соседнем кресле (а она стригла профессора-химика) и строил ей глазки в зеркале.
Через месяц они стали жить вместе, сняли квартиру с видом на башню Карфакса, и все было хорошо, но однажды Хаскелл уехал в Ливерпуль, кратко объяснив ничего не понимавшей Кейт, что получил приглашение, там лучшая должность и больше платят, а с ней у него на новом месте будут проблемы.
Кейт все это рассказала в первый день нашего знакомства, и потому, когда она сказала «больше не с ним», я подумал сначала, что речь о Хаскелле.
Не знаю, как устроена память с точки зрения биохимии. Читал кое-что, полагая, что серьезные знания мне не нужны, а забивать голову лишней информацией не хотелось. Если в мозгу есть зоны, где накапливается информация о прожитом и пережитом, то хотел бы я знать, как извлекаются сведения об оставленном идентичном мире. Подвержена ли память принципу квантовой неопределенности? Наверняка, ведь в многомирии многомирий это единственный общий принцип. Как я могу знать, в таком случае, что обрывки картин прошлого, возникающие в моей памяти, относятся именно к этому идентичному миру, а не к прежнему — или одному из прежних. А может, то, что я вспоминаю, — это память об идентичных мирах, где я еще не был и никогда не буду, и, если бы я мог спросить у Кейт, знала ли она некоего Хаскелла, она удивилась бы и решила, что я над ней подшучиваю, как это между нами не раз бывало. Или не было? Подумав о том, что память может не соответствовать текущей идентичной реальности, я не могу теперь быть уверен, что Хаскелл когда бы то ни было существовал в тех ветвях, которые на самом деле я могу помнить, ощущать, знать.
Но я помню, как Кейт устроилась в косметический кабинет при клинике Джона Рэдклиффа. Да, в той, где я живу двести тридцать седьмой день, если это можно назвать жизнью. Я приветствовал ее поступок — в клинике и платили больше, и врачи с больными представлялись мне более безопасным контингентом, нежели посетители салона красоты. Мне и в голову не приходило…
Алена! Лера! Почему, вспомнив свои отношения с Кейт, я только сейчас подумал о жене и дочери? Я никогда не собирался оставлять Алену, тем более в чужой стране. Жена тогда только устроилась на работу, и мы смогли рассчитаться с долгами, в том числе с долгом фонду попечительского совета, у которого находились на содержании после переезда в Оксфорд. В разгар моего романа с Кейт отношения мои с Аленой были, как ни странно, куда лучше, чем дома, в Москве, и уж точно лучше, чем в первые месяцы английской жизни, когда все окружающее было ей чуждо. Говорят, многие семьи распадаются из-за трудностей эмиграции, но мы это пережили и, когда в моей жизни появилась Кейт, с Аленой у меня было все в порядке. В полном порядке. Это я внушаю себе, понимая, что мужчина (и женщина тоже — разве у нее голова иначе устроена?) заводит роман на стороне, если ему плохо в семье. От хорошего не сбегают, верно?
Неверно. Что может быть верно в сложных человеческих отношениях? Все прекрасно было у меня с Аленой, а Лера меня боготворила и советовалась в таких вещах, которыми не делилась с мамой. А может, делилась, и Алена думала, в свою очередь, что дочь рассказывает ей такое, чем не стала бы делиться с отцом? Что я знал о своей дочери?
Мало что, на самом деле, но почему я думаю о Лере? То одно вспоминается, то другое — из какой, черт побери, реальности? Почему, когда у нас с Аленой все было хорошо и все было замечательно с Кейт, Алена ничего не подозревала, а Кейт не настаивала на том, чтобы я развелся, почему именно тогда Кейт втрескалась (терпеть не могу это слово, но именно потому оно и кажется мне самым точным для обозначения ее чувства) в доктора нейрологии Невила Гардинера, как-то пришедшего постричься (рок какой-то — Кейт, похоже, всегда влюблялась в клиентов!)?
Мы поссорились? Наверно. Этого я вспомнить не могу — или не хочу вспоминать плохое.
Наверно, поссорились. Как иначе? Любимая женщина заявляет, что полюбила другого. И когда я оказался в этой палате в качестве неодушевленного предмета для медицинских упражнений, Кейт не приходила ко мне — иначе я помнил бы.
Да? Что я могу знать о распределении памятей наблюдателя в идентичных реальностях? Как я могу быть уверен, что Кейт ко мне не приходила до сегодняшнего дня? А если приходила и я об этом забыл, то к какой памяти о какой реальности относится моя забывчивость? Могу ли я вообще что бы то ни было забыть? Может, когда я говорю о чем-то «забыл», это лишь свидетельство того, что «забытое» оказалось частью случившегося в другой идентичной реальности и потому выпало из памяти? Навсегда ли?
У меня будет время подумать об этом. Я не биолог, и не исследование природы памяти в многомирии многомирий является моей целью. Хочу вспомнить, да. Вспомню, если реальность устроена так, что я смогу вспомнить.
«Я больше не с ним», — сказала Кейт, и я знаю, что говорила она о Гардинере, а не о уехавшем в Ливерпуль Хаскелле.
В какой реальности Гардинер сошелся с Аленой? В той, где Кейт ни разу не приходила в мою палату? В той, где Кейт вообще не было в моей жизни? Может, здесь и сейчас, в нынешней идентичной реальности, Гардинер вовсе и не собирался расправиться со мной и жениться на Алене? Может, он только недавно — вчера или на днях — поругался с Кейт, и именно потому она пришла сегодня ко мне? Порвала с Гардинером и пришла поплакаться, понимая, что может сколько угодно проливать слезы, держа мою руку или гладя мне голову, используя меня как предмет, которому можно рассказать все без боязни нарваться на скандал, один из тех, что время от времени вспыхивали между нами.
«Я больше не с ним». Ну и хорошо. Но я-то никогда не любил тебя, Кёйт. Никогда? Я не любил ее в той идентичной реальности, где Кейт существовала вне моего восприятия, и это отсутствующее чувство сохранилось во мне сейчас, если в памяти вообще может сохраниться отсутствие чего бы то ни было. А должна была сохраниться любовь, я же люблю Кейт, помню, как мы были счастливы, встречаясь тайком в ее квартире на берегу Айсис, помню каждое мгновение нашей близости, помню, помню…
«Не уходи. Пожалуйста». О чем думала Кейт, когда произносила эти слова, понимая, что я не могу ее услышать?
Может, Кейт, говорившая о том, что ушла от Гардинера, и Кейт, призывавшая меня не уходить, — разные женщины? И та, и другая — Кейт, но из разных идентичных миров?
И в те минуты, когда я мучился страхом, не мог заставить себя подумать о формуле перемещения между идентичными мирами в идентичных многомириях, может, именно тогда и именно под действием страха, чувства животного, деструктивного, активировались подсознательные рефлексы, наверняка наработанные человеком, а возможно, и всеми живыми существами, — рефлексы, перебрасывающие наблюдателя из одного идентичного мира в другой. Перебрасывают, конечно же, хаотически, при рефлекторном перемещении идентичный мир выбирается случайно, единственный критерий — соответствие принципу неопределенности.
Можно ли рефлекторно выбрать именно то многомирие, в котором существует именно тот идентичный мир, где я на самом деле хотел бы оказаться? Что я знаю о собственном подсознательном? Так мало, что вряд ли смогу дополнить уравнения шестой теоремы аддитивной составляющей, соответствующей не разумной деятельности наблюдателя, а его подсознательным рефлексам. Сейчас этого не сможет сделать никто, даже Дорштейн, — слишком сложная математика.
«Ты только думай, и я услышу…»
Мои размышления, на время замкнувшие меня в скорлупе памяти, продолжались пять секунд, мое внутреннее ощущение времени меня ни разу не подвело — Кейт все еще держит меня за руку, и я слышу звуки… она плачет? Нет, пожалуй. Шуршание… Она что-то пишет?
«Думай, я услышу».
Вряд ли. Тем не менее я заставляю себя думать о главном. О том, как ее любимый (да, бывший, согласен) Гардинер нашел новую привязанность — мою жену Алену. Они хотят быть вместе, а я мешаю. Им непременно нужно зарегистрировать отношения, а я жив, и Гардинер придумал способ избавиться от меня под предлогом моего же лечения.
Мне начинает казаться, что Кейт действительно воспринимает мои мысли. Она крепче сжимает мою ладонь. Ее дыхание становится более учащенным. Слышу, как бьется ее сердце, но это, скорее всего, мои фантазии.
— Прости меня…
Как, однако, причудливо складываются судьбы в идентичных мирах! Какова вероятность того, что женщина, которую я полюбил, бросит меня ради человека, который бросит ее, потому что полюбит мою жену, которую я собирался (видимо, так!) бросить ради женщины, которую полюбил? Кольцо причин, следствий, чувств, ощущений, желаний…
«Думай, я услышу».
В этом идентичном мире Кейт способна прочитать мои мысли? Она думает, что я способен мыслить?
Любые идентичные миры совпадают в пределах квантовой неопределенности. Здесь действуют те же законы природы. А телепатия, чтение мыслей… Противоречит физическим законам? Я могу быть в этом уверен? Что я знаю о чтении мыслей? «Властелин мира» Беляева. «Человек без лица» Бестера. Замечательные книги. В фантастике возможно все, включая телепатию. Но то, что мне известно об этом явлении из популярной литературы, оптимизма не внушает. В «Паранауке» (читал с придирчивым интересом) Джонатан Смит убедительно доказывает, что все якобы телепатические опыты — либо шарлатанство, либо добросовестное заблуждение.
Провести эксперимент? Если в этой идентичной реальности возможны телепатические явления, значит, неравенство Волкова несостоятельно и придется пересмотреть весь комплекс теорем. С первой по шестую. Бессмысленно. Создана внутренне непротиворечивая и блестящая с математической точки зрения система доказательств. Инфинитное исчисление. И то, что я сумел переместить сознание в другую идентичную реальность…
Сумел ли?
Сначала я боялся умереть. Сейчас боюсь, что дело моей жизни окажется ошибкой.
— Думай, пожалуйста… Ты не о том думаешь, милый…
«Милый»… Кейт, кто я для тебя? Если тебе открыты мои мысли, почему я не знаю, о чем думаешь ты?
А если те слова, что слышу… Может, это — мысли?
Как я могу знать?
Чужие мысли должны, видимо, возникать в моем сознании сами собой? Но я слышу женский голос, его интонации. Когда ты наклоняешься, голос становится громче. Или наоборот: когда твой голос становится громче, мне кажется, будто ты склонилась ко мне?
Я не могу спросить тебя. Не могу подать знак.
Ты хочешь, чтобы я подумал. Изволь.
Завтра консилиум разрешит Гардинеру начать клинические испытания нового препарата — ницелантамина. Я буду первым. По идее, Гардинер должен иметь хотя бы одного такого же больного в состоянии тяжелой комы, как я, и использовать в его «лечении» пустышку, причем, по идее, сам не имеет права знать, в каком случае дает больному реальный препарат, а в каком — плацебо. Так, насколько я знаю, проводятся подобные испытания. Но, видимо, не в этом случае. Кейт, ты могла бы узнать: существует ли контрольный больной. Кейт, ты могла бы поговорить… не с Гардинером, конечно, но с Симмонсом. На Гардинера ты влияния не имеешь, он… Он не с тобой, да. Но Симмонс может проголосовать «против», и это важно.
— Почему ты не думаешь обо мне?
А о ком же я думаю?
Ничего не получается. Я не понимаю, чего хочет эта женщина. Она — определенно — не слышит, не чувствует, не ощущает, не понимает того, о чем думаю я.
Может, она разговаривает сама с собой? Не ко мне обращается? Она ни разу не назвала меня по имени. Она наклонялась ко мне, целовала меня, сказала, что рассталась с Гардинером, но, черт возьми, разве она со мной говорила?
Но я помню наши свидания, наши отношения, помню, как три года назад снял на Хай-стрит небольшую квартирку, полторы комнаты, самую дешевую, лишь бы недалеко от меня и от Кейт, там мы встречались, когда получалось, там были счастливы, я никогда не чувствовал себя таким счастливым, как с Кейт, думал уйти от Алены, мы ссорились с женой по пустякам, да, это были пустяки, если смотреть из будущего, зная уже, что произошло потом, но тогда размолвки казались нам обоим непреодолимыми, и, если бы не Лера…
Что-то не так. Комната на Хай-стрит? Выцветшие обои в полосочку, отвратительно, но у меня не было ни желания, ни времени что-то менять, а Кейт обои нравились, ей нравилось все, даже протекавший кран на кухне, который я не мог исправить, надо было вызвать сантехника, но мы, когда приходили «к себе», совсем теряли головы…
Нет.
Кейт жила на Пемброк-стрит. И ничто не мешало нам проводить время в ее квартире. Почему я помню…
Третий идентичный мир? Две памяти, наложенные на третью, истинную? Первую? Ту, где Кейт вообще не существовала?
О ком она говорит? Точно — не обо мне. Она не может говорить мне эти слова, потому что в идентичных мирах не существует телепатии.
— Подумай обо мне, родной мой…
В палате есть кто-то еще, к кому она обращается? Кто-то, вошедший так тихо, что я не расслышал ни звука открывшейся двери, ни шагов, ни дыхания, ни специфического мужского запаха… ничего. Если здесь есть кто-то и Кейт говорит с ним, то какое значение для нее имеет наше общее прошлое, и то, что она бросила меня ради Гардинера, и то, что рассталась с Гардинером и вернулась ко мне… или не вернулась, а завязала отношения с кем-то, кто стоит сейчас с ней рядом и молчит?
Может, Кейт говорит с неизвестным о проблемах, со мной вовсе не связанных?
Может, разговаривает по телефону?
Если бы кто-то отвечал, я расслышал бы тихий голос в трубке. Или не расслышал бы, если Кейт крепко прижимает аппарат к уху. Может, она специально пришла сюда, чтобы поговорить по телефону — здесь никто ее не услышит (я не в счет) и не увидит (я не увижу тоже). Может, ей приятно говорить с новым любовником в присутствии безмолвного и бесчувственного старого?
Кейт касается пальцами моей правой щеки, проводит до подбородка, губ, пальцы застывают на мгновение, будто она хочет, чтобы я поцеловал их. Она часто так делала, когда мы были вместе, и я целовал ее пальчики, один за другим, а потом…
Кейт резко выпрямляется. Услышала что-то, чего не расслышал я?
Цокот каблучков. Она уходит?
Открывается дверь — не тихо, не осторожно, а так, что я ощущаю движение прохладного воздуха из коридора. Кто-то стоит в дверях. Стоит и ждет. Стоит и смотрит. Стоит и думает. Мужчина. Почему-то я чувствую именно так. Симмонс? Гардинер?
Кто-то из палатных врачей, не рассчитывавший застать здесь Кейт? Или, наоборот, кто-то, кого она ждала?
Каблучки цокают к двери. Стоявший в дверях отступает в коридор, пропускает Кейт, и ее шаги затихают. Слышу, как Кейт уходит, постепенно убыстряя шаг. Убегает. Слышу другие звуки: кто-то разговаривает, где-то очень далеко хлопает дверь. Еще какие-то звуки, которые я не могу распознать. В коридоре идет своя жизнь, а мужчина, спугнувший Кейт, все еще стоит в дверях и смотрит на меня, я чувствую его взгляд, пристальный, как угроза.
Наверно, это лишь эхо моего страха. Как я могу быть уверен, что кто-то на меня смотрит? Как я могу быть уверен, что это мужчина? Тем более — враг? У меня нет врагов, кроме Гардинера, да и тот не считает себя моим врагом. Можно ли быть врагом бревну, лежащему под одеялом?
В дверях не Гардинер. Он всегда входит быстро и закрывает дверь за собой. Он всегда (не помню исключений) насвистывает под нос и прекращает свистеть, когда подходит ближе и начинает рассматривать данные на экранах.
Дверь тихо закрывается, щелкает собачка. Тишина становится ватной, тупой, безнадежной.
Теперь я точно знаю (или это лишь ощущение?), что нахожусь в другой идентичной реальности. То, что я хотел и боялся сделать, произошло вне моего желания.
Я знал, что не сумею побороть страх. Но подсознательно сделал все правильно. Мне ни к чему вспоминать уравнения третьей и пятой теорем — они стали частью моего «я». Но это все равно сделал я. Может, так и на фронте трус превозмогает страх? Не усилием воли, а «нутром», не понимая самого себя?
Неважно.
Может, в этой идентичной реальности нет Гардинера и никто не собирается убивать меня с помощью замечательного препарата, Не прошедшего клинических испытаний?
Может, в этой идентичной реальности Гардинер, если он существует, не имеет ничего общего с Аленой?
Почему я размышляю о происходящем, будто сторонний наблюдатель? Тот абстрактный квантовый наблюдатель, чья личность используется в инфинитном исчислении для описания бесконечных множеств несоотнесенных ветвей в независимых многомириях?