Он глядел на Пэм и наконец понял, откуда в ней эта бездонная глубина, которая столь красива на поверхности и столь восхитительно неожиданна, если начать тонуть в ней и, возможно, так никогда и не нащупать твердого дна. У нее были совсем не женские глаза, вот в чем дело. Глаза Пэм вообще навряд ли можно было назвать глазами человека, скорее это были глаза какого-то бесконечно мудрого пришельца, живущего среди людей и утомленного своим вынужденным общением с низким для него интеллектом. Нет, они не сверлили насквозь, не выражали снисходительной насмешки и не казались тем, что называется «устало знающие наперед», они просто были нездешне прекрасными, и все тут.
В эти глаза невозможно было не влюбиться, а заодно и в их хозяйку. Пэм в свои тридцать была очаровательной женщиной с внешностью и грацией двадцатилетней девушки. Ее совершенство начиналось от кончиков длинных пальцев рук, поднималось к изумительной красоты волосам, таким черным, словно сама ночь отдала им свой цвет, опускалось ниже и обрисовывало подчеркнутые ее деловым костюмом формы идеального сложения, преодолевало границу юбки и открывало ноги, которым могла бы позавидовать любая топ-девочка, зарабатывающая на жизнь ходьбой по подиуму.
Они вместе смотрели, как к посольству, завывая сиренами, подкатывали кареты «Скорой помощи», как выносили на носилках высокопоставленных гостей, пострадавших от тумаков своих собратьев по шпионско-дипломатическому цеху, и Пэм вдруг спросила:
– Нравится?
Игорь не стал разыгрывать непонимание и честно ответил:
– Скорее да. Я ведь, по большому, счету вступился за престиж своей страны.
– Это так много для тебя значит?
– Видимо, да, если я закатал тому турку, или кто он там, в подбородок.
– Он арабский шейх, зять султана Брунея и миллиардер.
Игорь поперхнулся куском баранины и закашлялся. Кусок попал в дыхательное горло и закрыл путь воздуху, тогда Пэм вышла из-за стола и хорошенько приложила кулаком по спине Игоря. Кусок вылетел обратно на тарелку, а Игорь сквозь кашель кивком поблагодарил свою находчивую собеседницу:
– Черт, я даже подавился от такой новости. Зять брунейского султана?! Впрочем, я рад. Лишний раз убеждаюсь, что состояние и хорошие манеры вовсе не обязаны уживаться в одном человеке.
Пэм рассеянно кивнула, думая о чем-то своем. Она допила вино и только тогда наконец задала Игорю первый «нужный» вопрос:
– А что ты сделал там, в зале? На людей было больно смотреть; они словно превратились в голодных животных, дерущихся из-за подачки. У тебя гипнотические способности?
– Не знаю… Просто иногда я чувствую себя так, словно мой мозг начинает работать в тысячу раз быстрее, и тогда мне хочется приказать людям делать самые неожиданные вещи, например, колошматить друг дружку, или есть землю, или плакать – что угодно. Мне в такие минуты кажется, что я все могу.
Пэм очень серьезно посмотрела на него:
– Все никто не может, а ты в действительности можешь лишь кое-что.
Игоря ее ответ задел за живое. Он прищурился и спросил:
– Тебе доказать?
– Попробуй…
Игорь попытался вызвать в себе то самое состояние «ускорения», которое он применил совсем недавно, но у него ничего не получалось. Он ничего не чувствовал! Все вокруг оставалось прежним: и веранда ресторанчика, и стол, и Пэм, без улыбки смотрящая на него, и пара темпераментных итальянцев за соседним столиком, осыпающих друг друга целыми каскадами слов своего быстрого и легкого языка. Он зажмурился, но это не помогло. Тогда он открыл глаза и пробормотал:
– Ничего не получается.
– И не получится. Ты не умеешь управлять тем, что живет внутри тебя. Оно само проявляется тогда, когда тебе грозит опасность. Ведь если что-то случится с тобой, то пострадает и оно, не так ли?
– Но что это? – Игорь задал этот вопрос искренне и с тайной надеждой наконец-то узнать природу своего дара. Ему так же искренне ответили:
– Это твое зло, Эгер.
– Но зло есть в каждом из людей! Есть даже такие, кого называют «ворлоками» или «злыднями», а я тут при чем? Я всегда относился к категории незлобных тварей, Пэм.
– Возможно. Просто твое зло имеет другую природу. Не пытайся просить меня объяснить что-то. Из этой затеи ничего не получится, ты ничего не поймешь, как будто мы будем говорить на разных языках.
– Жаль. Я почему-то думал, что ты мне поможешь.
«Вот так и прокалываются, – подумал Игорь, в следующее мгновение увидев, как во взгляде Пэм мелькнуло что-то, весьма похожее одновременно на недоверие и настороженность. – С ее-то опытом в разведке она меня наверняка раскусила. Идиот! Баран!»
– С чего это вдруг? – Она смотрела с улыбкой, но чувствовалось, как вся она вдруг стала напряжена.
«Неужели все коту под хвост?»
– Ты так точно определила некоторые особенности моего – гм… характера, что я подумал, что сижу за одним столом с ясновидящей, – пошутил Игорь. «Сейчас надо всеми силами постараться обратить мой прокол именно в шутку. Иначе можно будет расплатиться и, откланявшись, возвратиться к отцу ни с чем». – Да, а потом, ведь на тебя-то мои «злобности» не подействовали, ха-ха-ха!
– Может быть… – неопределенно ответила Пэм. – Может быть, я тебе и помогу… А знаешь, – она внезапно вся как-то преобразилась, словно приняла решение, – что это мы все говорим о какой-то ерунде? Ведь я совсем не знаю, кто ты, кроме того, что ты сын русского дипломата. Да?
– Да. Отец не смог прийти, он неважно себя чувствует, кажется, гипертония, вот и послал меня набираться опыта, как он сказал, «протокольного общения». И я вот… набрался. А вообще, ты знаешь, чтобы уж совсем прекратить говорить о ерунде, то эта самая ерунда со мной случилась сегодня третий раз в жизни. Впервые в детстве, когда я прогнал собаку, второй раз два дня назад, когда я прогнал трех двуногих псов, а третий раз сегодня. И я теперь не знаю, что мне сказать отцу. Думаю, он отправит меня домой завтрашним рейсом, ведь я стал пятном на его карьере. Так что пробездельничать последнее лето в жизни мне, видимо, не суждено.
Пэм сначала ничего не ответила. Она кивком поблагодарила официанта, наполнившего ее бокал, и обхватила тонкий стеклянный сосуд ладонями:
– Восхитительное холодное пино-гриджо из Фриули. Нет ничего лучше. А как твой «Нухар»?
Игорь понял, что этот внезапный переход к новой теме на самом деле прелюдия для чего-то важного, но виду не подал и поддержал игру:
– Я люблю сицилийские вина. Особенно за их конкретность и разврат. В них есть все и сразу. Сицилийское даже самое молодое «Неро д’авола» даст вперед сто очков любому помпезному французскому вину. Каковы люди, таковы у них и вина. По-другому не бывает. Вино живой продукт, оно как собака, по характеру которой можно судить о характере ее хозяина.
Пэм сделала удивленное лицо:
– Вот уж не думала, что в России есть люди, столь тонко разбирающиеся в винах. Все-таки пропаганда, и наша, и ваша, – это полное искажение представлений друг о друге.
– Это ее основная задача. Хотя у нас сейчас модно любить Америку. Ведь это вы консультируете наш чертов истеблишмент, как лучше управлять нами, стадом, оставшимся без идеи. Я не имею ничего против, так как сам принадлежу к истеблишменту всецело. И вскоре займу в нем подобающее сыну дипломата место. Ведь я совсем недавно получил диплом об окончании университета и теперь готовлюсь к въезду в теплый кабинет с большими окнами и хорошим видом из окна.
«Все. Зацепило. Не могло не зацепить. Стоп, а почему мне так кажется? Ведь в ее лице ни один мускул не дрогнул. Может, я сам внушаю себе то, чего нет на самом деле? Черт бы побрал все эти шпионские игры… Она постучала пальцами правой руки по столу, значит, нервничает. Вот что машинально отметило сознание. Восемьдесят шесть процентов информации поступает в мозг через зрение – очень много. Так много, что мозг иногда обрабатывает информацию с задержками…»
– Собираешься пойти по отцовской линии? Станешь дипломатом?
– Может быть. Во всяком случае, стану государственным служащим и буду пользоваться всеми благами, которые доступны этой касте в моей стране, а это немало, поверь мне. У нас таких людей называют номенклатурой, вот и я вскоре стану ее частью.
Тут Пэм повела себя непредсказуемо, вернее, она ответила не так, как предполагал Игорь. Всегда остается что-то, что невозможно предвидеть или просчитать, особенно если ты ограничен во времени и действовать надо очень быстро. Это только шахматные партии могут длиться бесконечно долго, да и комбинаций в шахматах меньше, чем в реальной жизни.
– Жаль, что ты собрался повесить свой дар на гвоздь в чулане. Когда живешь с ЭТИМ внутри, ты должен научиться ИМ управлять, а не то ОНО просто убьет тебя. Знаешь, когда нам что-то дается и мы плюем на это и стараемся изо всех сил не замечать того, что с нами происходит, то кто-то решает прекратить нашу жизнь. Ведь мы не выполняем того, к чему предназначены. Не о каждом можно сказать, что он хоть для чего-то нужен. Большинство просто перерабатывают пищу в отходы всю свою никчемную жизнь. И поверь, нет никакой разницы между тобой, насыщающим свое брюхо белужьей икрой, и тобой же, уплетающим подгорелую булку с начинкой из соевого мяса: дерьмо будет пахнуть одинаково. Неужели в тебе никогда не появлялось желание возвыситься над стадом жрущих, сношающихся и гадящих скотов, каким является человечество?
Тут Пэм повела себя непредсказуемо, вернее, она ответила не так, как предполагал Игорь. Всегда остается что-то, что невозможно предвидеть или просчитать, особенно если ты ограничен во времени и действовать надо очень быстро. Это только шахматные партии могут длиться бесконечно долго, да и комбинаций в шахматах меньше, чем в реальной жизни.
– Жаль, что ты собрался повесить свой дар на гвоздь в чулане. Когда живешь с ЭТИМ внутри, ты должен научиться ИМ управлять, а не то ОНО просто убьет тебя. Знаешь, когда нам что-то дается и мы плюем на это и стараемся изо всех сил не замечать того, что с нами происходит, то кто-то решает прекратить нашу жизнь. Ведь мы не выполняем того, к чему предназначены. Не о каждом можно сказать, что он хоть для чего-то нужен. Большинство просто перерабатывают пищу в отходы всю свою никчемную жизнь. И поверь, нет никакой разницы между тобой, насыщающим свое брюхо белужьей икрой, и тобой же, уплетающим подгорелую булку с начинкой из соевого мяса: дерьмо будет пахнуть одинаково. Неужели в тебе никогда не появлялось желание возвыситься над стадом жрущих, сношающихся и гадящих скотов, каким является человечество?
– Твои слова похожи на молодые побеги фашизма, Пэм. У тебя имперское мышление? Дядя Сэм закусил удила?
Ее глаза загорелись, руки сжались в кулаки, черты лица заострились:
– Дядя Сэм, дорогой Эгер, – это величайшее достижение человечества. Под дядей Сэмом я имею в виду американское общество, разумеется, и Америку вообще: и как государственную систему, и как единственную и несокрушимую Империю на планете. Это слабаки предрекают Империи гибель, но ей плевать на слабаков. Зато сильным, способным, умным, талантливым дядя Сэм говорит «да» и протягивает руку! Ты правильно повел себя там, на приеме, наказав этого зарвавшегося оливкового хама. Но что тобой двигало? Патриотизм? Или нежелание признаться самому себе в том, что твоя страна почти погибла?
– Пэм, я не позволяю себе резких слов и действий, когда меня пытаются проверить на вшивость дамочки, но ты уже в группе риска. Не зли меня, и знаешь что… Я, пожалуй, пойду.
Игорь хотел было встать, но Пэм неожиданно мужским сильным движением схватила его за борт пиджака и дернула вниз:
– Сядь и не будь истеричкой. В твоей стране тебя не ждет ничего. У вас совсем другое отношение к человеческой жизни. Да что я говорю! У вас вообще все другое! Грязное и нелепое! Вместо Конституции – коррупция, вместо законов – понятия, по которым живут в тюрьмах! Нет свободы слова, личности! Эти отвратительные дороги, эти ужасные кривые домишки, в которых, словно в норах, существуют спившиеся крестьяне! Все! Ты должен понять, что это конец и тебе в России точно больше нечего делать!
Чего ему стоило сдержаться, так, наверное, никто и не узнает. Игорь слушал Пэм спокойно, не шелохнувшись и опустив голову, чтобы она не могла сейчас видеть его глаза. Ему очень хотелось заставить ее схватить со стола острый сервировочный нож, который лежал у нее под правой рукой и предназначался для мясных блюд. Он вдруг ясно увидел себя со стороны: вот он поднимает глаза, заставляет ее взять нож, и она что есть силы всаживает его в собственную шею, или в сердце, или… Но ничего подобного он не сделал потому, что план, идеальный, выверенный план его внедрения был как никогда близок к успеху. Осталось лишь пересилить себя и дослушать мерзость до конца, и вот это-то и было самым трудным; оскорбление Родины и оскорбление Матери – вот два самых тяжких оскорбления на свете, два смертельных, кровавых, отдающих холодом клинка или горячей пороховой волной выстрела. Невозможно терпеть. Невыносимо…
Красноречие Пэм тем временем иссякло. Она залпом допила вино и с силой поставила хрупкий бокал на стол так, что его тонкая ножка переломилась. Во время вынужденной паузы, пока ей меняли бокал на новый и убирали скребком со скатерти стеклянные крошки, они смотрели друг на друга и улыбались! Пэм – улыбкой человека, который только что безнаказанно произнес мерзость, а Игорь – старательно сооруженной им жалкой, не улыбкой даже, улыбочкой, мол, «все правильно говоришь. Все так и есть». Как только лишняя пара ушей в виде официанта оказалась на безопасном расстоянии, беседа продолжилась теперь уже в виде диалога. Игорь, не убирая с лица своей униженной ухмылочки, робко спросил:
– Что же мне теперь делать?
– Скажи, тебе все еще хочется заставить меня воткнуть себе в горло нож для мяса? – Она произнесла это очень ровно, без ударений и пауз, как будто рассказывала ему о покупке кофточки или походе в кино.
– Откуда ты?… – Игорь забыл о притворстве и с неподдельным изумлением смотрел на Пэм, чувствуя, что еще немного, и он не удивится, если у его дурацкого смокинга удлинятся рукава, превратив его в смирительную рубашку.
– Вот видишь? Ты еще ничего не знаешь, вернее, ты вообще ни черта не знаешь, а спрашиваешь, что тебе делать. Ответ, по-моему, очевиден. Учиться! А научиться ты сможешь, только если примешь приглашение дяди Сэма.
– А он меня приглашает?
– Я тебя приглашаю – это одно и то же, – она улыбнулась широко, по-американски, и Игорь увидел, какие у нее идеально ровные белые зубы.
«И здесь ни одного изъяна, – машинально подумал он и тут же возразил себе: – Да что я, лошадь, что ли, выбираю? А ведь признайся себе, что ты ее хочешь и тебе наплевать, что она там плела только что о твоей стране и тому подобное. Понятно, что это был не более чем блеф, успешная попытка влезть в мои мысли. Черт возьми, как она это делает?! Может быть, я на мгновение отключился и произнес что-то про нож и она догадалась? Наплевать. Больше всего на свете мне сейчас хочется залезть на эту смазливую стерву, а после хоть потоп».
…На кой черт нужны все эти прелюдии, заигрывания, нашептывания на ухо и долгие, банальные речи? Те, кто понял это, обрели зрелость, счастье и побороли в себе беса условности. Есть здоровые физиологические инстинкты, которыми нужно дорожить, которые нужно удовлетворять по взаимному согласию, а не тратить время и деньги на ухаживание. Есть ли смысл в инвестициях в том случае, когда процесс взаимной экспансии дошел уже до постели и понимаешь, что вы не «притираетесь» друг к другу в самом главном, что только и объединяет два начала: мужское и женское. Когда твой собственный химический код не совпадает с кодом партнера, то рушится вся песочная башня, выстроенная до этого из полунамеков, полутонов, недосказанностей, флирта, и любовь, существование которой нельзя отрицать так же, как существование ненависти, любовь, которая было приготовилась родиться из этой химической реакции, превращается в ничто. И тогда люди расстаются, сожалея лишь о напрасно потраченном времени.
Вот в нескольких словах содержание той довольно пространной речи, которую произнесла Пэм на следующее утро за завтраком. Их ночь кончилась около восьми утра, когда, обессиленные, они ненадолго заснули.
Для Игоря так и осталось тогда загадкой: она была ТАКОЙ потому, что у нее долго не было мужика, или это африкано-австралийский коктейль бушевал в ее теле, придавая ему неутомимость, а мозгу страсть. С Пэм он испытал то, что ранее не испытывал никогда ни с одной женщиной. Здесь не было места трем-четырем стандартным периодам по нескольку минут с долгими получасовыми перерывами. Это был затяжной поединок двух начал, энергий, тел, полюсов – можно придумать бесконечно длинный список эпитетов, но ни один из них, даже что-нибудь совершенно изощренное типа «бинарно-полового конфликта», не отразит и четверти той неистовой бесконечности их соития. Тело ее было совершенным и бесконечно желанным, от кончиков волос до пальцев ног, которые Игорь, чувствующий, что находится на грани провала в зыбкое безумие, то и дело принимался покусывать, что рождало внутри Пэм мощный взрыв, проходящий по телу долгой оргастической судорогой. Ее вопли… Так кричит рысь, так не может кричать женщина. И если есть на свете воплощение самой похоти, то у Игоря ни на минуту не возникло сомнений, что это воплощение он держал в руках последние несколько часов. Несколько часов, за которые он успел если и не забыть всех своих прошлых подружек, то все они превратились в его памяти в аморфные невесомые образы, слившиеся в результате в одно бесформенное и почти бесцветное облако, загнанное смерчем по имени «Пэм» в самые дальние уголки памяти. Внутри его словно загорелось что-то, и он ощущал частицу этого огня физически, потому что в груди жгло по-настоящему, так, будто проглотил тлеющий черный уголек.
После сумасшедшей ночи и трех часов сна Пэм выглядела так, словно только что покинула SPA-салон, где ее прихорашивали с десяток всяких специалистов. Воистину, если не принимать во внимание ее не вполне богоугодное занятие, то Пэм принадлежала к тому достойнейшему типу женщин, которых избыток секса не иссушает, а, наоборот, созидает и гармонизирует. И совершенно не хочется говорить что-то до тошноты банальное вроде «подзаряжает»! Да не подзаряжает: ее аккумуляторы питала совсем другая сила, имеющая вовсе не человеческое происхождение, и частью этой силы она совершенно сознательно поделилась с Игорем, отдав ему ровно ту малость, которой оказалось достаточно, чтобы запустить в нем это дремлющее и слабое пока чудо – его дар. О! Она знала, что делает, наша американская подруга. Она почувствовала Игоря еще до того, как в Раунд-рум он устроил разминку в стиле «поглядите друг на друга, что это вы оба такие бледные». Пэм целую неделю, предшествующую их встрече, не находила себе места, жила с мыслью, что должно произойти ВАЖНОЕ, то, ради чего она все эти годы работала в своем учреждении, занимая один из кабинетов, вход в который преграждала дверь со скромной табличкой «Канцелярия».