– До сих пор не возвращалась, – сообщил швейцар, явно имея в виду Ольгу Верейскую. – И господин Чигринский тоже не показывались.
– Скажите, а вы все время находитесь на своем посту? – спросила Амалия.
Тихона, казалось, обидел даже намек на предположение, что он мог куда-то отлучиться и пропустить возвращение жильцов.
– Я, сударыня, больше двадцати лет здесь служу, меня все знают, и чтобы я взял и куда-то ушел… да разве мне за такое платят? Если уж взялся делать дело, то надо делать его хорошо. Правильно я говорю?
– И вчера вечером вы никуда не отлучались? – подал голос сыщик.
– Никуда.
– Вы помните, как Ольга Николаевна вчера вела себя, когда уехала с господином Чигринским? – спросила Амалия.
– Как обычно, – отвечал Тихон. – Была оживленная, смеялась…
Леденцов поднял голову от записной книжки, в которую, верный своей привычке, заносил все показания свидетелей.
– Смеялась? – с нескрываемым удивлением переспросил он.
– Да. Дмитрий Иванович ее на руках нес. Он сказал, что проспорил ей пари.
Ну что прикажете делать с такими свидетелями? Объяснять, что Ольга Николаевна не могла ни смеяться, ни плакать, ни как-либо иначе вести себя по той простой причине, что уже была мертва? Амалия послала своему спутнику предостерегающий взгляд.
– Скажите, а как давно Ольга Николаевна живет здесь? – спросила она.
– Как давно? Дайте-ка подумать… – Тихон насупил брови. – Год и четыре месяца.
– Плату за нее вносил Дмитрий Иванович? – как бы между прочим поинтересовался Гиацинт.
– Э… гм… точно так, сударь.
– И часто он навещал ее?
У Тихона в голове мелькнуло, что спутницы полицейских сыщиков задают вопросы, ответ на которые очевиден с самого начала. Само собой, что Дмитрий Иванович поселил тут свою знакомую вовсе не для того, чтобы вскоре забыть о ее существовании…
– Как когда, сударыня. Иногда он каждый день к ней заезжал. Иногда в неделю показывался два-три раза. Но бывал он тут часто, что есть – то есть.
– Ее это устраивало?
– Простите, сударыня?
– Дмитрий Иванович холост, и ему вроде бы ничто не мешало поселить Ольгу Николаевну у себя дома. Она не жаловалась, что он пренебрегает ею, что он нарочно отдаляет ее?
– Мне ни о чем таком не известно. По-моему, Ольгу Николаевну все устраивало. Дмитрий Иванович всегда был очень щедр, – счел необходимым добавить Тихон.
– А кроме Дмитрия Ивановича, кто у нее бывал? – спросил Леденцов.
– У Ольги Николаевны? – искренне удивился Тихон.
– Неужели ее никто больше не навещал? Ни подруги, ни… знакомые?
– У нее не было подруг, а что до знакомых мужского пола, я думаю, Дмитрию Ивановичу не понравилось бы, если бы она их принимала, – с достоинством ответил швейцар.
– И что, к ней никто не ходил? – спросила Амалия.
– Да в общем-то никто, сударыня. Она очень тихо жила. Приезжала, конечно, портниха для примерок, из шляпного магазина шляпки ей привозили… но вас же не это интересует, верно?
– И что, она целыми днями сидела в четырех стенах? – недоверчиво осведомился Леденцов.
– Почему целыми днями? Она выезжала на прогулки, любила по магазинам ходить, в театрах бывала опять же. Нет, никто ее ни в чем не стеснял.
– Скажите, а до вас не доходили слухи, чтобы Ольге Николаевне кто-нибудь угрожал? Или что она с кем-нибудь поссорилась, к примеру?
– Сударь, – заворчал старый швейцар, – у нас не такой дом, чтобы кто-то да что-то такое… Ольга Николаевна всегда со всеми вежливая была, никого не обижала, и ее никто не обижал. Она всем нравилась…
– Вы помните, кто вчера приходил к госпоже Верейской? – спросила Амалия.
– Дмитрий Иванович.
– А кроме него?
– Больше никого, сударыня.
– Вы уверены? Подумайте хорошенько, это может быть очень важно.
Тихон задумался.
– Была еще горничная Соня, – сказал он наконец. – Позавчера Ольга Николаевна ее уволила и сказала, что позже расплатится. Но Соня в квартиру не входила, ее Ольга Николаевна не пустила.
– А за что Ольга Николаевна ее уволила? – поинтересовался Гиацинт.
– Это вы уж у Сони спросите, – степенно отвечал швейцар. – Софья Андреевна Харитонова ее полное имя, а живет с семьей на Дерптской улице, в доме Бочаровой.
– Это за Фонтанкой, что ли? – спросил Леденцов.
– Да, сударь.
– Скажите, а к доктору Матвееву вчера приходило много народу? – спросила Амалия. Тихон покосился на странную собеседницу с легкой иронией.
– Игнатий Сергеевич хороший врач, – сказал он. – Конечно, к нему многие ходят. И генералы, бывает, приходят.
– Вы всех его пациентов знаете? – подал голос Леденцов.
– Всех никак невозможно, сударь. Но кто ходит уже давно, тех, разумеется, знаю.
– Вчера вечером, часов около пяти, поднимались к нему какие-нибудь новые посетители?
Тихон задумался.
– Вечером… вечером… Была барыня с дочкой, я так понял, дочку ему показать хотела. Потом генерал Челищев, суровый такой…
– Генералу уже под восемьдесят, – заметила Амалия. – А еще кто-нибудь заходил? Какой-нибудь, знаете ли, мужчина, не старый, крепкого сложения…
Но Тихон только головой покачал.
– Воля ваша, сударыня, не припомню. Думается мне, что вчера к доктору не заходил тот, кто вам нужен.
– Скажите, а мог ли кто-то зайти с черного хода так, чтобы вы не заметили? – спросил Леденцов.
– Не думаю.
– Почему?
– Потому что там петли плохо смазаны, и я слышу, когда кто-то входит. И не только слышу, я же за порядком слежу и смотрю, кто идет.
– Кто пользовался черным ходом вчера вечером?
– Да все свои. Горничная полковника, который тут живет, потом к кухарке доктора приехала внучка из деревни, она с черного хода зашла. А господа через этот ход не ходят никогда, им это ни к чему.
– Если вы все же что-то вспомните, обязательно скажите нам, – заметила Амалия. – Мы пока поднимемся в квартиру Ольги Николаевны.
Тихон пошел отворять дверь красивой брюнетке с горностаевой муфтой, а сыщики двинулись к лестнице.
– И что вы обо всем этом думаете, Амалия Константиновна? – с любопытством спросил Леденцов.
– Что я думаю? – рассеянно ответила Амалия. – Пока, судя по всему, вы правы. Если никто, кроме Чигринского, не входил в квартиру Ольги Верейской и не поднимался наверх, получается, что убить ее мог только он.
– По-вашему, убийца мог сказать, что он поднимется к доктору, а сам отправился к Ольге Николаевне и зарезал ее?
– Хм, – задумчиво протянула Амалия. – Это как бы сам собой напрашивающийся вариант. Только в этом случае непонятно, почему она впустила его в дом. Чигринский говорит, что нашел ее сидящей в кресле, в гостиной, то есть убили ее явно не у входной двери. Это, разумеется, если мы примем на веру его слова. Потому что ведь есть и свидетельство Тихона, который уверяет, что никто, похожий на человека, который нам нужен, наверх не поднимался. Впрочем, если верить швейцару, – насмешливо добавила Амалия, – Ольгу Николаевну тоже никто не искал, кроме горничной и композитора, а ведь в тот день у нее побывали еще два разносчика, из кондитерской и винного магазина, которые принесли покупки.
– Да, я тоже обратил на это внимание, – кивнул Леденцов. – Надо будет разыскать их и узнать, не заметили ли они чего-нибудь необычного.
– Пока что самое необычное в этом деле – это Ольга Николаевна. – Глаза Амалии сверкнули. – Вы поняли, о чем я, да? Либо швейцар чего-то не знает, либо он о чем-то предпочел умолчать. Слишком уж примерный образ жизни она вела. И самое любопытное, что из слов Дмитрия Ивановича вроде бы следует то же самое… Очаровательная молодая женщина, ни врагов, ни недоброжелателей… Мы пришли.
Амалия отперла дверь, и сыщики вошли. Леденцов постоял на месте, напряженно прислушиваясь и тщетно пытаясь уловить нечто зловещее, витающее в здешнем воздухе, но так ничего и не почувствовал.
– На ковре нет следов, – констатировала Амалия.
– Нет, – эхом откликнулся Гиацинт.
Они миновали коридор и вошли в гостиную. Первое, что увидел сыщик, были две бутылки вина, торт и коробка конфет, которые по-прежнему стояли на столе. Только потом ему бросились в глаза многочисленные фотографии молодой русоволосой женщины, хорошенькой и кокетливой, и портреты Чигринского с шутливыми дарственными надписями.
– Она не успела поставить бокалы, – сказала Амалия. – Вот в этом кресле он ее и нашел.
Она приблизилась к столу, взяла одну из бутылок, поглядела на этикетку.
– О-о… А Дмитрий Иванович не жалел денег. Это дорогой, выдержанный сотерн.
– Такое впечатление, – подал голос сыщик, – что хозяйка просто куда-то отлучилась.
– А? – Амалия живо обернулась к нему. – Да, вот это-то и поразительно. Здесь ничто не напоминает об убийстве. Никаких следов борьбы… ничего.
– Может быть, он успел прибраться и привести все в порядок?
– Он уверяет, что ничего такого не делал. Пойдемте-ка посмотрим на заднюю дверь.
– Он уверяет, что ничего такого не делал. Пойдемте-ка посмотрим на заднюю дверь.
Однако дверь черного хода была надежно заперта, и Леденцов первый констатировал, что с этой стороны в квартиру никто не мог пробраться.
Сыщики вернулись в гостиную, и Амалия стала методично просматривать содержимое всех ящиков. Шпильки, флаконы духов, чулки, драгоценности – судя по всему, Чигринский не жалел на свою любовницу денег. Леденцов стоял возле стола, молчал и хмурился. На его переносице залегла беспокойная морщинка.
– Это убийство… – сказал он вслух.
Амалия непонимающе взглянула на него.
– Хладнокровное и предумышленное, – мрачно добавил Гиацинт. – Когда он шел сюда, он уже знал, что убьет ее.
Он заметил, что Амалия держит в руках пачку каких-то писем, которую она извлекла из комода, и подошел ближе.
– Что это у вас?
– Пока сама не знаю, – честно ответила молодая женщина и, сев на диван, углубилась в чтение.
– Значит, дорогое вино, да? – неизвестно к чему проговорил Леденцов и вышел из комнаты.
Он вернулся через несколько минут и плюхнулся на диван, глядя в сторону.
– Что вы искали? – спросила Амалия, переворачивая страницу.
– Я смотрел другие ножи.
– И?
– Их рукоятки отличаются от рукоятки ножа, которым Ольга Николаевна была убита. Есть пара вроде бы похожих, но для специалиста сразу же ясно, что нож, которым совершили преступление, совсем другой. Следует, конечно, еще уточнить у горничной, но я думаю, что прав. Убийца принес нож с собой… Это предумышленное убийство.
И, словно Гиацинту было невмоготу сидеть на одном месте, он вскочил и подошел к окну. Часы на стене мягко пробили два.
– Ну-с, – сказала Амалия, складывая письма обратно в пачку, – если верить этим цидулькам, – она презрительно подчеркнула голосом последнее слово, – у Дмитрия Ивановича был повод убить свою любовницу.
Леденцов круто повернулся.
– Дайте-ка я угадаю, госпожа баронесса. У Верейской был другой любовник?
– Любовники, Гиацинт Христофорович, любовники! Один – известный драматург, другой – военный, а третий, чью личность мне установить не удалось, потому что он лаконично подписывался либо «твой», либо буквой «И», то и дело слал из Москвы послания. Были и другие, но она уже несколько лет не поддерживает с ними отношений. – Амалия нахмурилась. – Что такое, вы не рады? А я-то грешным делом была уверена, что эта новость вас обрадует.
– Нет, – коротко ответил Леденцов, дернув щекой. – Не сходится, госпожа баронесса.
– Что именно, Гиацинт Христофорович?
– Детали. Если бы Чигринский задумал ее убить, он бы не покупал самое дорогое вино, торт с марципаном и конфеты по три рубля коробка. Я ведь уже поймал так одного приказчика, – добавил Леденцов, воодушевляясь. – Он пришел к любовнице, которая мешала ему жениться на богатой, и убил ее. Понимаете, он знал, что любовнице уже ничего не понадобится, и вместо хорошего гребешка, – он обыкновенно ей всякую галантерею дарил, – словом, вместо приличного подарка принес дрянь. И вот на этом, Амалия Константиновна, я его и поймал. Он был уверен, что никто, ни одна живая душа не обратит внимания на такую мелочь. А я обратил. И сразу же понял, что она означает.
– Понимаю, – сказала Амалия после паузы. – Все преступления, в сущности, одинаковы. Теоретически, конечно, можно себе представить, что Дмитрий Иванович мог убить Ольгу Верейскую, но… Человек он абсолютно самодостаточный и не зависел от нее никак. Конечно, ревность нельзя сбрасывать со счетов, но такое убийство совершенно не в его духе. Он мог бушевать, кричать, что лишит очаровательную Оленьку содержания, мог… я не знаю… что-нибудь сломать, разбить… Но так, как это случилось – некто пришел с ножом, зная, что убьет беззащитную женщину… Нет, нет и еще раз нет. Тут какая-то очень хладнокровная жестокость, которая мне очень не по душе.
– Или крайняя форма ненависти, – мрачно проговорил Леденцов.
– Да. Поэтому наше дело осложняется. Нужно изучить всех, э-э-э, соперников Дмитрия Ивановича и понять, что они собой представляют. Если они женаты, то жен тоже нельзя упускать из виду. Также нельзя забывать, что, возможно, амурные дела тут вовсе ни при чем и Ольгу Верейскую убили, чтобы бросить тень на композитора, то есть действовали не ее враги, а его. А теперь давайте посмотрим остальные комнаты, может быть, там найдется что-нибудь любопытное.
Глава 14 Двенадцатый конверт
В спальне сыщики задержались ненадолго и вскоре перекочевали в комнату, которая, очевидно, задумывалась как библиотека, а стала гардеробной. Единственный книжный шкаф уныло стоял среди своих массивных собратьев, которые скрывали всевозможные дамские обновки и платья, пошитые у лучших петербургских портних.
Что касается книжного шкафа, то в нем находились в основном переводные романы. На столе, придвинутом к окну, стоял письменный прибор и лежали какие-то счета. Тут же валялась скомканная записка, в которой Чигринский вчера известил свою любовницу, что вечером заглянет к ней.
– А Ольга Николаевна ни в чем себе не отказывала, – бесстрастно заметил сыщик, просматривая счета. – Платье – пятьсот рублей…
– Договаривайте, – спокойно велела Амалия.
Гиацинт Христофорович искоса взглянул на собеседницу, которая явно обладала опасной способностью читать мысли.
– Чего ей не хватало? Она могла жить вполне безбедно, пользуясь… пользуясь одними только милостями Дмитрия Ивановича… А вместо того завела еще несколько любовников, возможно, это и явилось причиной ее гибели.
– Мы пока не знаем, что именно было причиной ее гибели, – напомнила Амалия. – Пока можно сказать, что Ольге Николаевне была не слишком присуща аккуратность, потому что вещи разбросаны как попало. Также очевидно, что она хорошо одевалась и не жалела на это средств… что еще? Да, думаю, Дмитрия Ивановича она не любила. Записки от людей, которыми дорожат, так не комкают.
Гиацинт Христофорович осмотрел ящики стола, но не обнаружил в них ничего примечательного, о чем и сказал своей спутнице.
– Пачка конвертов… писчая бумага…
– Вижу, – кивнула Амалия. – Такие конверты продаются обычно дюжинами.
Леденцов извлек из стола конверты и пересчитал их.
– Здесь только одиннадцать, – сказал он.
– Значит, она написала кому-то письмо, – заметила Амалия.
Не остановившись на достигнутом, молодой человек пересчитал и листки бумаги.
– Такая бумага продается по сто листов в пачке. Двух листов не хватает.
И сыщики молча уставились друг на друга.
– Надо узнать, кому она писала, – сказала Амалия. – На всякий случай, хотя, возможно, это не имеет никакого значения.
Вслед за столом сыщики занялись шкафами. Леденцов взял на себя шкафы с одеждой, а Амалия – книжный.
Молодой женщине повезло первой: она обнаружила в растрепанном томике Понсон дю Террайля пачку «радужных» – сторублевых купюр.
– Весьма оригинальное хранилище, – заметил Гиацинт. – А небольшие суммы она держала в столе.
Впрочем, сыщику тоже удалось обнаружить кое-что любопытное: в глубине шкафа, под стопкой чулок, он наткнулся на тщательно спрятанную небольшую коробочку, красиво упакованную в бумагу.
– Как вы думаете, что там? – спросил Леденцов, взвешивая коробочку на руке.
Амалия пожала плечами.
– Небольшой портсигар или папиросница. Похоже на какой-то подарок. – Она поглядела на корешки приключенческих романов, стоявших в шкафу, и добавила: – Будь мы с вами в романе, в этой коробочке непременно обнаружилась бы причина убийства Ольги Николаевны. Но лично я думаю, что вряд ли найденный вами предмет имеет отношение к делу.
– Посмотрим, посмотрим, – певуче проговорил Леденцов и развернул бумагу.
Внутри и впрямь оказалась очень изящная золотая папиросница, на внутренней крышке которой было выгравировано: «Володе от О., которая его любит».
– Насколько я помню, Дмитрий Иванович – не Володя, – кротко заметил Леденцов, и глаза его блеснули. – Тогда кто?
– Это корнет, – сказала Амалия. – Его зовут Владимир Павлов. Надо было мне сразу же сообразить, что это подарок для любовника. Иначе не было смысла так его прятать.
– Любопытная надпись, – заметил сыщик, вертя папиросницу в руках. – С одной стороны, сентиментальная, с другой – осторожная, потому что свое имя Ольга Николаевна не назвала. Только инициал.
– Да, похоже, что госпожа Верейская и впрямь была очень осмотрительна, – подтвердила его собеседница. – Тем более странно то, что с ней произошло.
Затем Амалия и Леденцов осмотрели небольшую столовую, где вдоль стен стояли застекленные шкафы с дорогим фарфором, и последнюю, пятую комнату, темную и невзрачную, в которой, судя по всему, жила горничная. На стенах до сих пор остались пришпиленные картинки, позаимствованные из иллюстрированных журналов.
– Граф Толстой, – пробормотала Амалия, вглядываясь в фотографию седобородого старца с пронзительным взором, похожего на лешего или какое-то подобное ему древнее лесное божество. – А знаете, Гиацинт Христофорович, я теперь не удивляюсь, что Верейская уволила Соню. Много вы знаете образованных людей, которые повесят себе на стену портрет Толстого – или, скажем, Пушкина? А вот горничная повесила, может быть, чтобы просто не оставлять стену голой, но тем не менее. Любопытно, что за человек эта Соня Харитонова?