А тот сопел и фыркал, не прекращая преследования. Он был так близко, что Ким могла рассмотреть гноящиеся заеды в уголках сардонически растянутого рта.
– Эта местность напоминает мне западную окраину Центрального парка, – проговорила Ким, обернувшись. – Нас часто водил туда сенсей… нашу группу по каратэ, я имею в виду…
Юродивый был близко. Через несколько секунд он сможет протянуть руку и положить ладонь ей на плечо. Гвозди в каблуке, потерявшем набойку, врезались Ким в пятку, и приходилось ступать осторожно, хотя ее так и подмывало перейти на бег.
– Вы знаете, капитан Квотерблад – очень любезный малый, – снова бросила она через плечо, – у нас назначена с ним встреча, и я, как вы видите, тороплюсь, потому что не стоит заставлять ждать нашего бравого полисмена…
Улыбающийся человек протянул руку: большую, морщинистую, покрытую цыпками и коростой. Ким ойкнула, заметив запекшуюся кровь под сорванными ногтями «улыбчивого», и прыгнула через несколько ступеней вперед. Зашипела от боли в ноге, обернулась рывком, выставив перед собой вместо щита сумочку…
Лестница за ее спиной была пуста. Юродивый словно сквозь землю провалился. Лишь загадочно шелестела листва жимолости, и с надрывом щебетали птицы.
– Эй! – чье-то дыхание коснулось покрытой испариной шеи.
Ким ойкнула еще раз и метнулась вверх по лестнице. Но не тут-то было: твердокаменные пальцы уже вцепились ей в предплечье.
Она развернулась, занося для удара руку. Самой собой, насчет занятий каратэ она приврала. Но в случае чего могла вцепиться ногтями в лицо. Нью-Йорк – еще тот город, не место для слабаков.
Но перед ней оказался не тип со страшной улыбкой. Широкие плечи, падающие на глаза волосы, квадратный подбородок… Русский террорист! Или ученый, попробуй, разбери, кто есть кто в этом проклятом небесами городке. Ким вскрикнула по инерции еще раз, потом треснула ученого сумочкой по плечу, впрочем – аккуратно, чтоб не повредить планшет – и прошипела:
– Пустите, мне больно!
– Я слышал, вы кричали, – сухо пробормотал Строгов и повертел в пальцах накидной гаечный ключ. Ким только сейчас обратила внимание на испачканную машинным маслом железку в руках ученого. Проследив за взглядом Ким, Строгов добавил: – У меня тачка сломалась. В ста ярдах отсюда стоит. Я с ней возился… что-то с трансмиссией, хорошо бы на СТО попасть. Найти бы, кто отбуксирует, эвакуатор у нас не вызовешь. Я ваш голос, кстати, сразу узнал. Что стряслось?
Ким замялась. Говорить об улыбчивом юродивом или нет? Ведь Хадсон предупреждал, что не все в Хармонте поддается объяснению. Был да сплыл тип в одном ботинке, оставил после себя только запах мочи.
– Да, собственно, ничего такого… – и в этот момент она увидела, как сквозь ветви кустарника к Строгову тянутся уже знакомые ей покрытые коростой руки.
– Ай! – пискнула Ким.
Строгов стремительно обернулся. Масляно блеснул гаечный ключ. «Улыбчивый» тоненько взвизгнул и отдернул руки.
– Лапы прочь! – рявкнул русский.
Юродивый пригнувшись, баюкая ушибленную кисть, бросился под лестницу.
– Идемте, мисс, – пробормотал Строгов, бесцеремонно подхватывая ее под локоть.
– Кто это? – спросила Ким, прыгая по ступеням.
– Счастливчик, – отозвался русский.
Они ссыпались с лестницы, пересекли церковный двор. Остановились у автомобиля. Это был старый добрый крайслер – могучая машина образца девяностых годов, идеально приспособленная для этого дикого города. Ким немедленно захотелось нырнуть в его салон, под защиту забранных металлической сеткой дверец, но она сдержалась. Не хотелось показывать слабость перед этим русским, который тут же залез под машину.
– А почему – счастливчик? – спросила Ким, нарочито безразличным тоном. – Он больше похож на бездомного… Видимо, власти Хармонта мало выделяют средств на социальные программы.
Строгов выглянул из-под днища, уставился на нее, как на идиотку.
– Вы не в Чикаго, моя дорогая, – сказал он издевательски. – В Хармонте, как и во всей этой стране, нет социальных программ. А если бы и были, в них вряд ли включили бы счастливчиков.
– Почему? – удивилась Ким, проигнорировав не слишком учтивый тон русского. – Если человек оказался в трудной жизненной ситуации…
– Тот, кто пытался с вами познакомиться, мисс, – сказал Строгов, – не человек.
Ким выхватила планшет, активировала клавиатуру, уточнила:
– Мутант?
Русский физик снова скрылся под машиной, пробормотал из-под нее:
– Не совсем… – покряхтел, затягивая что-то. – Они давно появились… Никто здесь уже и не помнит времени, когда их не было… – физик вылез на свет божий, отер руки ветошью, распахнул дверцу со стороны пассажирского сиденья. Ким, не дожидаясь вторичного приглашения, юркнула в пропахший табаком и кожей салон. Строгов забрался на свое место, воткнул в гнездо этак. Двигатель заклокотал на малых оборотах. Русский спугнул сигналом уродливого вида кота и не спеша покатил вдоль улицы.
– Так кто такие счастливчики?
Строгов покосился на планшет, сказал:
– Записывайте… вам понравится.
Ким с готовностью открыла текстовый редактор.
– Это, конечно, легенда… – начал русский. – Был когда-то такой сталкер Рэд Рыжий… Удачливый был сталкер и правильный…
– Что значит – правильный? – спросила Ким.
Строгов усмехнулся.
– Соблюдал корпоративную этику, – сказал он.
Мисс Стюарт так и записала. Физик продолжал:
– И только однажды поступился он этой этикой, уж больно куш был велик… Соблазнил его один… безногий. Посулил Золотой Шар, который якобы исполняет все желания. Вот и отправился Рыжий за этим шаром… – Строгов прибавил скорости, обогнал медленно плетущуюся патрульную «галошу», сверкающую проблесковыми маячками. – Но не просто так… Взял он с собою единственного сына этого безногого, мальчишку еще совсем. Тащил его на себе через самые смертоносные аномалии… И только лишь ради одного: между Рэдом и Золотым Шаром расположилась «мясорубка» – аномалия, которая медленно и мучительно убивает человека. Обойти ее нельзя, но можно разрядить, – пальчики Ким так и порхали над мерцающими пиктограммами. – Рэд отправил мальчишку вперед, и тот разрядил «мясорубку» ценой своей жизни…
– А что же Рыжий?
– А Рыжего, видимо, совесть заела… Или что-то в этом роде… В общем – захотелось ему сделать всех людей на свете счастливыми…
– И что?
– Ну и говорят, что с тех пор и появились в Хармонте счастливчики – существа, которые всегда улыбаются. Даже когда терзают свои жертвы…
Физик покосился на журналистку. Ким побледнела, но старалась сохранить вид профессиональной заинтересованности. Строгов уважительно покивал и произнес:
– Впрочем, они сейчас не активны. Ремиссия. Обострение у счастливчиков начинается осенью. Тогда они вылезают из своих убежищ и начинают охотиться. Схватив человека, счастливчики попросту рвут его на куски. Неторопливо и деловито. С улыбкой.
Это сообщение проняло Кимберли Стюарт.
– Боже мой, – пробормотала она, поежившись. – Куда же смотрят власти? Полиция? Военные?
– Муниципалитет объявляет чрезвычайное положение. Комендантский час. На улицах постоянно дежурят усиленные наряды. Счастливчиков убивают сотнями, но всех их не перебьешь…
– Почему?
– Не знаю… Да и никто, наверное, не знает. Но то, что за столько лет их так и не перебили – факт!
«Легенда о Рэде Рыжем, который решил осчастливить человечество ценою жизни ребенка… – записывала Ким. – Золотой Шар выполнил желание сталкера. В городе появились зловещие счастливчики – нелюди, которым убийство доставляет наслаждение… Тем не менее моя встреча с одним из них обошлась без происшествий, что заставляет задуматься, так ли уж опасны эти существа? И нет ли в действиях властей, которые санкционируют настоящую охоту на этих несчастных, признаков геноцида…»
Строгов резко затормозил, и виртуальная клавиатура планшета самопроизвольно схлопнулась. Ким сердито посмотрела на бесцеремонного русского.
– Отель, мисс! – объявил тот.
Ким посмотрела в окно. Крайслер стоял у «Метрополя», который уже сиял ночными огнями. Из ресторана доносилась музыка. Двое вышибал выпихивали пьяного, тот орал и размахивал каким-то удостоверением. Молодой полицейский, выглянув из патрульной «галоши», с интересом наблюдал за происходящим. Нетрудно было вообразить, что находишься где-нибудь в Бруклине. И странно представить, что совсем рядом, в сгущающихся сумерках бродит чудовищное порождение Зоны, готовое растерзать любого, кто заблудится в темноте.
Штатский костюм сидел на капитане Квотербладе, как на корове седло. К тому же он не слишком аккуратно ел – в первые же полчаса умудрился посадить жирное пятно на броский галстук. Манжеты его поначалу безукоризненно свежей сорочки быстро потемнели по краям и даже, кажется, пообтрепались. Ким неприятно было наблюдать, как этот щеголь стремительно теряет лоск, и она все чаще посматривала в зал. Ресторан был набит битком. Видимо, сюда стеклась вся городская элита. Ким заметила жирную тушу мистера Вестерфельда, который что-то втолковывал желчному Хадсону и одновременно шарил пухлыми пальцами по шелковой коленке слегка подувядшей брюнетки в черном с блестками вечернем платье. Брюнетка не возражала. Вытянув длинную тощую шею, она разглядывала танцующих.
Штатский костюм сидел на капитане Квотербладе, как на корове седло. К тому же он не слишком аккуратно ел – в первые же полчаса умудрился посадить жирное пятно на броский галстук. Манжеты его поначалу безукоризненно свежей сорочки быстро потемнели по краям и даже, кажется, пообтрепались. Ким неприятно было наблюдать, как этот щеголь стремительно теряет лоск, и она все чаще посматривала в зал. Ресторан был набит битком. Видимо, сюда стеклась вся городская элита. Ким заметила жирную тушу мистера Вестерфельда, который что-то втолковывал желчному Хадсону и одновременно шарил пухлыми пальцами по шелковой коленке слегка подувядшей брюнетки в черном с блестками вечернем платье. Брюнетка не возражала. Вытянув длинную тощую шею, она разглядывала танцующих.
Оркестр очень старался, но до ребят Дюка Эллингтона ему было далеко.
Ким кое-что понимала в музыкальной классике, она увлекалась старым джазом с колледжа, хотя и немного стыдилась этого – в современной Америке джаз считали излишне буржуазным. А в здешнем захолустье он, похоже, был на пике популярности. Во всяком случае, местная публика отплясывала допотопные фокстроты с неподдельным энтузиазмом.
Капитан Квотерблад, любезно пригласивший внештатную сотрудницу «Дейли Телеграф» поужинать, несколько раз порывался ангажировать ее на танец, но Ким изящно уклонялась от этой чести. От огорчения капитан подливал себе все чаще, и с каждым глотком язык его становился все свободнее. Ким потихоньку включила планшет на аудиозапись.
– Если хотите знать, мадемуазель, – вещал Квотерблад, размазывая соус по скатерти, – я потомственный полицейский… Мой отец… царствие ему небесное… служил здесь почти с самого начала Посещения… Он был неподкупен, как Святая Дева. И терпеть не мог малейшего нарушения правопорядка… Особенно – эту мразь… с-сталкеров. Вы не представляете, мисс, что тогда здесь творилось! Любой сосунок мог вынести из-з… Зоны «пустышку» или «брызги» и сбагрить ее в первом же попавшемся борделе… Пардон, мадам… Мой отец много их тогда переловил. Он даже самого Рэда Рыжего взял…
– Рэда? – переспросила Ким.
Капитан усмехнулся.
– Слыхали о таком… Не удивительно, он здешняя легенда… Золотой Шар… И пусть никто не уйдет обиженным…
– Счастливчики, – в тон ему отозвалась Ким.
– Уже и про них знаете?! – Квотерблад в пьяном изумлении воздел брови.
– Еще бы… Один из них сегодня попытался показать мне церковь. Не ожидала такой любезности от человека в одном ботинке…
– А-а, пустяки, – отмахнулся капитан. – В это время года они вялые… Сами всего боятся… Прячутся по кустам, как извращенцы…
– Плохо работаете, господин полицейский, – съязвила Ким. – Не то что ваш отец…
– Не вам, американке, судить! – озлился Квотерблад. – Вы и так повсюду суете свой нос. Насаждаете свой образ жизни, свои представления о демократии… Тогда как наш президент…
Ким капризно сморщила носик.
– Фи, капитан… – сказала она. – Как вы можете говорить эти банальности в такой вечер?..
Квотерблад попытался приподняться и щелкнуть каблуками, но потерял равновесие и налег грудью на стол. Вилки и ножи со звоном раскатились по полу. В лицо Ким дохнуло сивухой. Журналистка отодвинулась.
– Расскажите мне лучше о тех террористах, капитан, – произнесла она. – Ну, которые взорвали военный глидер. Кто они? Чего хотят?
– М-мразь, – просипел Квотерблад, выпучив на девушку налитые кровью глаза. – Бывшие сталкеры… С-секта Конца Света… Руководит ими некто Гуталин… Старая сволочь… Раньше он хабар скупал и на своем горбу таскал обратно в Зону.
– Вот как?
Капитан оторвался наконец от стола, неловко щелкнул пальцами. Подбежал официант, наполнил стакан. Квотерблад отхлебнул и продолжал:
– Дьяволово дьяволу – так выражается этот негритос… Но сейчас его банда не скупает хабар, нет… У них делишки покрупнее… Подрыв военного транспорта, диверсии на железной дороге, убийства госслужащих… А главное – это оголтелая пропаганда, которую культисты ведут в социальных сетях… Духовная зараза, мадемуазель, страшнее взрывчатки…
– Странно, – проговорила Ким, – если вы знаете кто лидер этой группировки, вам известны их сайты, наверняка можно выйти сначала на их помощников, а потом на них самих. Что же вам мешает прекратить деятельность этих сектантов?
Капитан Квотерблад смотрел на болтливую американку саркастически. Она еще будет его поучать, как ему, капитану Квотербладу, служить закону. Смазливая бабенка, у которой в этой жизни есть только одно дело – вовремя раздвигать ноги, будет упрекать его, кавалера Алмазного Меча, что он не может справиться со всякой мразью. Она приехала из Штатов, которые жируют на бедствиях простых хармонтцев, чтобы оболгать родной город капитана Квотерблада, чье имя навеки занесено в «Книгу почета»…
– Знаешь что, детка, – проговорил полицейский. – Поднимемся сейчас к тебе в номер и на славу покувыркаемся в постельке… А потом, так уж и быть, я тебе все расскажу… Так ск… ать… услуга за услугу…
Он потянулся к декольте Ким. Девушка вскочила, залепила почетному гражданину Хармонта, кавалеру Алмазного Меча, капитану полиции Паулю Квотербладу увесистую затрещину и чеканным шагом покинула зал притихшего ресторана.
Интерлюдия четвертая
Дина Барбридж сидела на кухне и разглядывала свое отражение в оконном стекле. Стемнело недавно, но очень быстро. Во дворе шумели кроны деревьев, и ухала сова. Дина знала эту сову, птица облюбовала самый высокий и старый клен, который помнил еще Рыжего. Сова навевала Дине мысли о смерти, но собственное отражение навевало их куда сильнее.
Как и все старики, Дина предпочитала ложиться спать до темноты, чтобы с утра пораньше выкурить первую трубку, щурясь на восход. Но в этот вечер что-то держало ее возле черного, словно закрашенного снаружи окна, в котором она могла видеть лишь бледное пятно своего лица.
Чуть улыбнуться. Чтоб не быть похожей на Смерть из «Седьмой печати» Бергмана. Чтоб не пугать саму себя. Чтобы не пугать мышей, снующих под полом. Чтобы не пугать сытых и ленивых мух.
Уголок губ слева пополз вверх. Справа же рот превратился в натянутую леску. Дина пошарила перед собой, нашла на столе трубку, табак в картонной коробке – презент от постояльцев – принялась вминать артритными пальцами рассыпчатую массу в табачную камеру. Руки не справлялись с этой привычной и простой задачей, табак сыпался Дине на колени и на пол.
Противно ныла нить накала. Этот назойливое вибрирующее «э-э-э» лезло в голову, глуша мысли. Уголок губ продолжал ползти вверх, лицо Дины все сильнее искажалось гримасой. С каждой секундой боль нарастала, но плотно стиснутые челюсти не позволяли проронить ни звука. Дина шумно дышала сквозь щербатые зубы и била трубкой по ножке стула, отсчитывая ведомый ей одной ритм.
В кухню заглянул заспанный постоялец, задумчиво почесал пузо под разношенной майкой, затем направился, шаркая, в комнату своего подельника. Тот разглядывал журнал с девочками, накрывшись по грудь одеялом.
– Бабку накрыло по-черному, – сказал первый, прислонившись к дверному косяку, – валить надо отсюда.
Второй потянулся, выпростав из-под одеяла волосатые ноги с грязными пятками, сказал севшим голосом:
– А давно надо было валить. Как только нас спалила грудастая соска – хватать хабар и драпать.
Первый поморщился.
– Да, Микки, я облажался. Но как же не перекемарить? Ведь всю ночь в Зоне на карачках ползали.
В кухне загремела мебель, разбилось стекло.
Сталкеры переглянулись.
– Вот старую прет-то, – проговорил, оглядываясь, первый. – Надо бы проверить, как она там. Подохнет, поди.
– Да хрен с ней, – второй спрыгнул с кровати, поправил резинку трусов. – А вообще – проверь, тебе зачтется.
Первый фыркнул, затем нехотя повернулся. И сейчас же осколок фарфоровой вазы – острый и зазубренный – рассек сталкеру горло от уха до уха. Струя крови, жужжа, успела выписать на пыльной ковровой дорожке несколько иероглифов, прежде чем сталкер сполз по стене на пол.
Из коридора послышалось гаденькое старушечье хихиканье. Заскрипели половицы, выдавая крадущийся шаг.
Второй сталкер, недолго думая, сиганул в окно. Выбил стекла и раму, упал в заросший сорняками палисадник. Сова беспокойно ухнула и сорвалась с ветви, пронеслась над пытающимся подняться человеком.
На многочисленных порезах и царапинах выступила кровь, одежда сталкера моментально стала мокрой, и прилипла к телу. Он пока не чувствовал боли, он знал, кто такие счастливчики, и собирался убраться подальше от существа, орудующего в доме.
Сталкер вскочил на ноги и понесся через заросли амброзии к низенькому заборчику, за которым виднелась похожая на черную реку ночная улица.
Прежде чем перемахнуть через забор, он оглянулся: в освещенном проеме виднелась голова старухи, окруженная серебристым ореолом растрепанных волос. Неестественная улыбка разрывала лицо надвое, подбородок и шея были темны: то ли от крови, то ли так просто легла тень.