— Какой путешественник, — задумчиво сказал Федя.
И я вдруг представил себе карту Европы и подивился, какое огромное пространство завоевало себе такое скромное и простое с виду растеньице.
— А как оно попало из Америки и почему так быстро распространилось по Европе? — спросил я Тараканщика.
Тараканщик и об этом нам рассказал целую историю...
Уходя, он посоветовал нам вести дневник наших наблюдений.
— Заведите тетрадку и записывайте изо дня в день. Что надо записывать? А вот что: где вы нашли ваших животных, когда, куда вы их посадили, как они вели себя, чем вы их кормили, не произошло ли с ними каких-нибудь перемен... Все записывайте. Все. Так? Так. И будете великими натуралистами. Вы знаете, кто такие натуралисты? Знаете. Так.
И ушел.
Вечером, когда ложился спать, я был доволен собой. Живо представил себе, сколько мы за эти дни сделали и сколько узнали нового.
А сколько еще впереди узнаем! Даже засмеялся сам с собой от удовольствия.
Но в самой глубине души я чувствовал неудовлетворенность. Большого, «настоящего» аквариума, такого, как у Семена Васильевича, у меня нет и не будет.
А что если начать копить деньги? Вот начнется учение, мама опять будет давать мне по пятачку на завтрак. А я не буду завтракать, а буду эти пятачки копить. Неужели за зиму не скоплю на аквариум? Постой, сколько это составит в месяц, если каждый день, не считая воскресений, откладывать по пятачку?.. Да так среди этих расчетов и уснул.
IIIПрошло около месяца с тех пор, как началось наше увлечение водяными животными. Все это время мы с Федей были заняты по горло. Аппетит у наших питомцев был очень хороший — нужно было добывать им каждый день свежий корм. Нужно было чистить банки, менять воду, подсаживать растения.
Книга, которую мы с Федей читали и перечитывали, толкала нас на новые и новые предприятия.
Прочитаем мы, бывало, о каком-нибудь интересном насекомом или личинке и пойдем его искать. Все сколько-нибудь заметные пруды, прудки, лужи, канавки, ручейки и в городе и вокруг него мы с Федей обшарили нашими сачками. Побывали раза два и на Макарьине, один раз благополучно, а в другой раз нас опять прогнал все тот же дюжий парень.
Часто в наших походах принимал участие Тараканщик; это были самые интересные, увлекательные походы. От него мы каждый раз узнавали что-нибудь новое, такое, что и в книге нашей не было. Многому мы научились от него.
И еще один непредвиденный результат имели наши совместные прогулки с Тараканщиком — городские ребятишки и нас с Федей стали звать тараканщиками. Завидят, бывало, что мы идем с сачками и банками, и обязательно кто-нибудь из ребят крикнет:
— Гляди, ребята, тараканщики идут тараканов ловить!
Словом, что называется, хлопот у нас с Федей был полон рот, и мы не замечали, как и дни летели. Зато наше хозяйство увеличилось. Появилась банка, в которой сидел солидный крупный, как будто весь облитый черным блестящим лаком жук-водолюб. Несмотря на свою величину и страшный вид, это был спокойный, смирный жук. По целым дням он грыз листочки водяных растений, охотно ел и капустные листья и даже булку.
В другой банке на подводных стеблях растений сидело несколько ранатр, очень странных насекомых, до смешного похожих на обломки гнилых прутиков. Несколько крохотных карасиков деловито копались в тине на дне третьей банки.
Бывали в жизни наших воспитанников и крупные события. Жук-водолюб начал вдруг строить и выстроил плавучее гнездо для своих яиц, и через пятнадцать дней из них появились личинки, которые несколько раз линяли и быстро росли на наших глазах. В другой раз нам удалось наблюдать, как из личинки (куколки) стрекозы выходит взрослая стрекоза...
Все это было так интересно и увлекательно, что мы с Федей ни о чем другом и не думали. Даже об ужении, которое совсем недавно было нашим любимым занятием, мы не вспоминали.
Однако случай заставил нас и о нем вспомнить.
Рыбий праздник
IОднажды утром мы с Федей только что собрались в очередной поход за кормом для наших животных. Вдруг слышу, мама в передней с кем-то громко поздоровалась и разговаривает. Меня любопытство разобрало — кто бы это, думаю, мог быть к нам так рано. Выбежал я в переднюю, смотрю и глазам своим не верю — Екатерина Васильевна, а с ней сам Шурка...
Шурка был мой товарищ. Мы в эту зиму учились с ним вместе, в одном классе. А Екатерина Васильевна была его мать, жена капитана Бутузова, — наша старая знакомая. Летом они жили не в городе, а в селе Людце на реке Сне. Я бывал у них в Людце и очень хорошо время провел — много удил, окуней больших наловил, щуку поймал...
Доброе худое лицо Екатерины Васильевны, с длинным носом и впалыми щеками, было озабочено больше, чем всегда. Да и Шурка был не такой, каким я привык его видеть летом. Хоть и загорел по-летнему до черноты, но в нем совсем не видно было его обычной уверенности, а наоборот, — что-то болезненное и жалобное заметил я на лице его... Его левая рука была на перевязи и вся кисть обмотана повязкой.
Слышу, Екатерина Васильевна говорит маме:
— Еле-еле вытащила сарданапала своего в город. Ни за что не хотел ехать, пока метлица не выпадет. А того не понимает, что рука может пропасть. По ночам от боли не спит.
— Конечно, конечно, милая Екатерина Васильевна, вам надо сейчас же его в больницу. С таким нарывом на руке шутки плохие!
— Сейчас и пойдем! Да ведь какой сарданапал, не поверите, — просится сегодня же и обратно ехать. Метлицу, видите ли, боится пропустить.
— Ну, это уж как доктор вам скажет... Пойдемте, напейтесь с дороги чаю да и идите.
— Нет, мы и чаю не будем пить. Спасибо. На пароходе, пока ехали, напились. Мы уж пойдем.
Екатерина Васильевна сложила тут же в передней на столике свои вещи — узелок, корзинку, зонтик, пообещала, что после больницы зайдет к нам, и ушла вместе с Шуркой.
Так мы с ним не успели и словом перекинуться, а только поглядели издали друг на друга.
Я спросил у мамы, что с Шуркой. Она мне сказала, что Шурка намял себе веслом ладонь до пузыря, потом пузырь лопнул, а Шурка, должно быть, загрязнил ссадину, и теперь у него нарыв, вся рука распухла. Вероятно, в больнице резать будут. Я пожалел своего приятеля.
Мама ушла на службу, а мы с Федей — на берег Ярбы. Идем, а я все думаю, что это за «метлица» такая, которой Шурка дождаться хотел, и откуда она «выпадает».
Ну, ладно, думаю, спрошу у Шурки, как придет.
Наловили мы с Федей мотылей, выкупались, вернулись домой. Только накормили своих питомцев, как Екатерина Васильевна и Шурка уже возвратились.
Шурку я сейчас же к себе в комнату привел. Рука у него вся была забинтована марлей, но вид у Шурки уже бодрый и уверенный, как всегда.
Спрашиваю у него, что сделали ему с рукой в больнице.
— Разрезали, — говорит. — Глубоко! Очень больно было. А теперь ничего. Да, вот, не позволяют сегодня домой ехать. Завтра велят на перевязку прийти. А мне как надо домой!
— Зачем тебе?
— Да ведь не сегодня-завтра метлица выпадет. Мы уже караулим ее по ночам.
— А что это за метлица?
— Неужто не знаешь? А еще рыбак!
— Не знаю. От тебя первого сегодня услышал.
— Ну, бабочки такие, с тремя хвостиками. Крупные. Они на утренней заре над рекой летают. Полетают, полетают и падают в воду. Их много бывает. Тучи целые.
— Ну и что же?
— Ну и ничего! — уже с некоторым нетерпением сказал Шурка. — Собираем их, да на них рыбу удим. На метлицу хорошая рыба берет — язи крупные, подуст, стерлядь.
— А караулить-то зачем ее надо?
— Так ведь как же не караулить? Ведь она, если хорошая погода стоит, вот как теперь, вся в один день и выпадет, а больше ее и нет за все лето.
— А как же вы узнаете, когда надо ее караулить?
— Она каждый год около одного и того же времени выпадает. Дней за восемь, за десять до Петрова дня[14].
Я сделал про себя расчет и говорю:
— Значит, она как раз сегодня или завтра должна выпасть. Интересно!
— Очень интересно. Рыба-то что делает, когда метлица падать начнет! Вся наверх поднимается и жрет. До того нажрется, что потом недели на две и клевать перестанет. Вот поедем завтра со мной в Людец, может быть, как раз угадаем на метлицу, если она сегодня не выпадет. Мы будем ее караулить возле будки Якова Иваныча.
Яков Иванович был бакенщик. Он жил в двух-трех верстах от Людца, на другом берегу Сны и присматривал за бакенами. Я бывал и у него.
Очень мне захотелось съездить в Людец — и на метлицу посмотреть, и поудить на нее интересно, и Якова Ивановича повидать хорошо бы, да и вообще в Людце хорошо. Только как же я уеду? А зверушки? Федя их кормить будет? А я, значит, без Феди... Нехорошо. Ему бы тоже интересно было. Он хотя и молчал, пока мы с Шуркой разговаривали, а слушал с интересом. Я уж его знаю, — он даже покраснел слегка. Как же быть? Думаю так и говорю Шурке:
Очень мне захотелось съездить в Людец — и на метлицу посмотреть, и поудить на нее интересно, и Якова Ивановича повидать хорошо бы, да и вообще в Людце хорошо. Только как же я уеду? А зверушки? Федя их кормить будет? А я, значит, без Феди... Нехорошо. Ему бы тоже интересно было. Он хотя и молчал, пока мы с Шуркой разговаривали, а слушал с интересом. Я уж его знаю, — он даже покраснел слегка. Как же быть? Думаю так и говорю Шурке:
— Не знаю... Мама отпустит ли. Да и... — и замолчал в нерешительности.
А Шурка говорит:
— Просись. Вера Александровна отпустит.
Я ничего не сказал ему на это, а сам все думаю, как же быть. А Шурка спрашивает:
— А это у тебя что же такое тут настроено? — и показывает на наши банки.
Я ему рассказал, чем мы с Федей заняты, а самому интересно стало, как Шурка отнесется к нашему новому занятию.
Шурка выслушал меня и говорит пренебрежительно:
— Занятно! Только это не по моей части, — а потом спрашивает: — Так вы и рыбу ловить бросили? Эх, вы! Ученые!..
— Да нет, мы и рыбу удить будем, только пока все некогда.
— Ну уж, я вижу — рыбаки вы пропащие! Потому ты и в Людец не хочешь ехать. Ну, что ж, воля твоя!
Мне показалось даже, что обиделся на меня Шурка. А у меня было такое чувство, будто меня в измене уличили.
Впрочем, обида скоро у Шурки прошла, и он хоть и улыбался пренебрежительно и губы презрительно сжимал, и подсмеивался над нами, но все же с интересом рассматривал наших зверушек и расспрашивал о них.
IIНа другой день Шурка с утра ушел в больницу на перевязку, а Екатерина Васильевна — в город за покупками.
А мы с Федей опять на Ярбу пошли за мотылем. У нас такие утренние прогулки уже в привычку вошли.
Спускаемся мы под гору к реке, а у меня все вчерашний разговор с Шуркой из головы не выходит. И в Людец очень хочется съездить. Что мама меня отпустит, в этом я не сомневался. Но Шурка сегодня утром, когда уходил в больницу, так и не вспомнил о своем приглашении. Впрочем, я его еще увижу сегодня... А вот как бы сделать, чтобы и Федю позвал? Федю... А кто зверушек кормить будет, если и Федя уедет?
Так задумался я над этим трудным вопросом, что иду, смотрю в землю и ни на что не обращаю внимания.
Вдруг Федя говорит мне:
— Смотри-ка, Шурик, Тараканщик идет. Пойдем к нему.
А Тараканщика мы давно уж не видали, он уезжал куда-то. Я ему обрадовался, да и спросить у него кой-чего было надо.
Тараканщик шел по другой стороне улицы и был на этот раз без своего снаряжения — сачка и сумочки, вид имел городской, — в белом кителе с золотыми пуговицами и в новой фуражке. Видимо, в город шел.
Подошли к нему, поздоровались.
— А, — говорит, — великим натуралистам мое почтенье! Я к вам зайти хотел. Звать вас завтра на Иваческое озеро. Пойдем? Пойдем. Так?
На этот раз Тараканщик поторопился за нас сам себе ответить. Я не вытерпел, рассказал ему тут же о метлице все, что от Шурки слышал.
Тараканщик задумался.
— Я слыхал об этом явлении. И читал кое-что. Но не видал. А явление, действительно, интересное. Интересное? Интересное. Не поехать ли мне вместе с вами в этот самый Людец? А? Это далеко?
— На пароходе, — говорю, — верст тридцать будет.
— Так. А когда пароход идет?
— В два часа.
— Ах, как жаль! Как досадно. Мне к двум часам никак не освободиться. Урок... потом еще одно дело... Нет! Не освободиться... А если завтра?
— Так ведь завтра-то уж, может быть, поздно будет. Поедемте сегодня! А?
— Ну, никак нельзя. Нельзя? Нельзя. До четырех часов я буду занят.
— Да пойдемте, Шурик, пешком, — сказал вдруг Федя. — Ведь по сухому пути до Людца всего тринадцать верст. Четыре часа ходу, а то и три. В пять выйдем, а в восемь придем...
— А ведь это идея, — сказал Тараканщик. — Богатая идея! Так? Значит, идем? Идем. Дорогу знаете?
— Дорогу я знаю, — сказал Федя.
Порешили мы на том, что Тараканщик зайдет за нами в пять часов, и мы отправимся.
Ушел Тараканщик. А мы с Федей побежали на Ярбу.
— Давай, — говорю, — Федя, наловим сегодня побольше мотыля, чтобы зверушкам и на завтра хватило.
Так и сделали.
Когда мы вернулись домой, был уже первый час.
Проходя через переднюю, я заметил, что на столике уже нет вещей Екатерины Васильевны. Спрашиваю Марьюшку:
— А что, гости наши уж на пароход ушли?
— Только что ушли. Тебе кавалер-то этот письмо на столе оставил.
В самом деле на столе лежала четвертушка бумаги. На ней твердым красивым почерком Шурки было написано:
«Шурик! Плюй на своих зверушек и иди сейчас же на пароход.
Вера Александровна тебя отпустила, мама с ней разговаривала.
И Федю своего бери. Будем удить на метлицу! Ура!!!
Шурка».Когда пришла со службы мама, она очень удивилась, что я дома.
— Что же ты не поехал в Людец?
Я рассказал ей о нашем плане идти в Людец пешком вместе с Тараканщиком. Мама слегка обеспокоилась:
— Пожалуй, это не совсем удобно будет, если вы все трое нагрянете к Екатерине Васильевне без предупреждения. Куда она вас денет?
— Так ведь мы, мамочка, к Бутузовым и не пойдем. Мы прямо на берег Сны придем, к Якову Ивановичу. И ночевать на берегу будем. Ты мне только дай с собой поесть чего-нибудь.
— Ну, ладно. Идите. Только ведь устанешь ты! Да будь осторожен, в воду не упади.
Как только мы пообедали, я стал собираться. Взял сачок, две баночки с веревочными ушками. Достал со шкафа запыленные удочки, — больше месяца они лежали там без употребления, — и свою «рыболовную» корзину.
Марьюшка дала мне хлеба, яиц вареных, пирога кусок, мяса холодного, чаю и сахару в бумажке.
Только успел я собраться, Федя пришел. Тоже с удочками, корзинкой и с чайником жестяным. Вышли мы с ним за ворота и стали ждать Тараканщика.
Не просидели мы и двух минут, видим, идет Тараканщик. Идет тяжело, сачком, как посохом, подпирается. Кроме обычной сумочки через плечо, висит у него за спиной большой мешок с карманами, а к нему привязан сверху еще какой-то снаряд — рамка железная, обмотанная не то марлей, но то канвой толстой.
— А, — говорит Тараканщик, — вы уж готовы? Готовы. Так. Пошли? Пошли.
Пока шли городом, к нам несколько раз ребятишки привязывались с обычным своим приветом:
— Тараканщики, тараканщики! Куда пошли, тараканов морить?
Тараканщик на них нисколько не сердился, а еще сам шутил с ними.
Прошли длинную дамбу, насыпанную через болотистую пойму, что отделяла наш город от берега Сны. На старом скрипучем пароме, сплошь уставленном лошадьми и телегами, переехали через Сну. Прошли мимо усадьбы с березовой рощей, а потом свернули с большой дороги на проселочную. И вот уж мы идем между двумя стенами высокой только что зацветающей пахучей ржи.
И очень нам весело. Идем, болтаем всякий веселый вздор и смеемся.
Прошли поле. Вошли в молодой лиственный лесок — ольха, березки, осинки, а среди них изредка молоденькие сосенки и елочки. За лесом опять усадьба.
— Это Гришино, — сказал Федя. — Пять верст прошли.
Пять верст! А я и не заметил, как мы их прошли, и не устал нисколько.
Миновали усадьбу, свернули с дороги на тропинку, и неожиданно перед нами открылась широкая даль. Вся местность вдруг падала вниз, образуя крутой склон, а под ним расстилалась широкая равнина, покрытая до самого горизонта лесом. Куда ни погляди — и вперед, и вправо, и влево — всюду, насколько глаз хватает, все лес и лес.
По самой середине этого лесного моря виднелась как будто маленькая прогалинка, а на ней две белые церкви. Казалось, что они стоят совсем близко друг от друга, да и от нас недалеко.
— Эта, слева-то, церковь — Людец, — сказал Федя, — а справа — Селище.
— Людец? Так близко! Сколько же верст до него отсюда? — спрашиваю.
— Верст восемь.
А кажется, что стоит только спуститься под гору да пройти немного лесом — тут и Людец.
Тропинка спускалась не прямо под гору, а вилась наискось по склону и далеко внизу упиралась в березовую рощицу.
В рощице, когда мы вошли в нее, так было свежо и прохладно, что захотелось присесть и отдохнуть.
— Тут где-то и ключик есть, — сказал Федя.
Мы нашли его, напились ключевой воды, отдохнули и тронулись дальше. Пройдя болотистую лесную луговину, мы вошли в чудесный сосновый бор, и скоро тропинка вывела нас на большую дорогу.
— Вот и Людецкая дорога, — сказал Федя. — Теперь до Людца всего верст шесть.
Дорога была очень красива. Громадные старые сосны неподвижно стояли по обеим сторонам ее. С одной стороны они были в густой тени и казались мрачными и угрюмыми, а с другой, освещенные солнцем, весело пестрели яркой желтизной стволов на темно-зеленом фоне хвои. Пахло смолой и грибами.
Нам с Федей стало совсем весело. Мы и болтали, и смеялись, и толкали друг друга, и подножку друг другу подставляли. Удивил нас и Тараканщик — вдруг затянул высоким срывающимся тенором удалую солдатскую песню. Это было так неожиданно и не похоже на него, что сперва нас рассмешило, а потом и мы стали подпевать ему.