Шпион его величества - Ефим Курганов 5 стр.

Времени еще было достаточно. Я прошелся по Доминиканской и Свенто-Янской улицам, встретил генерал-интенданта Егора Францевича Канкрина (впоследствии министр финансов и автор многих книг, от учено-экономических до романов. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена). Он шел под своим неизменным зеленым зонтиком.

Он, конечно, невероятный чудак, но умница необыкновенный. И в нем есть какая-то странная и даже неожиданная для финансиста честность. Канкрин, кстати, тоже знает, что мне велено искать французских офицеров, и вообще знает про агентов Бонапарте. Господи, хоть бы мне удалось сохранить тайну графини Коссаковской!

Поляк явился ровно к семи вечера, как и было ему назначено.

Я потчевал его чаем, расспрашивал об его житье-бытье. Разговора о политике не было и в помине.

«Гость» поведал мне, что с двумя своими товарищами хотел бы возвратиться в Варшаву, но что, вероятно, теперь никого не пропустят. Я отвечал, что попробую ему помочь в этом деле.

Тут же вызвал к себе на квартиру начальника моей канцелярии Протопопова, чтобы записать имена поляка и его двух товарищей и заготовить им паспорты.

Пока тянулась эта канитель, полицмейстер Вейс вместе с полковниками Розеном и Лангом, как всегда, неутомимыми, по моему распоряжению, предварительно ими полученному, произвели в квартире поляка сокрушительный обыск.

Я приказал им взломать полы, а в случае нужды – трубы и печи. Сам же старался как можно долее задержать своего гостя. Он, кстати, назвался шляхтичем Дранженевским, никогда не служившим в военной службе.

Около восьми часов явился полицмейстер Вейс, вымазанный в саже и известке, весь обсыпанный древесной пылью, но бесконечно счастливый, с застывшей на лице блаженной улыбкой.

Я вышел из комнаты, приказав караулу гостя не выпускать.

Вейс, находившийся в состоянии какого-то лихорадочного возбуждения, вручил мне следующие бумаги, которые были обнаружены в печной трубе и под полом: 1) инструкция генерала Рожнецкого, данная поручику Дранженевскому; 2) патент на чин поручика, подписанный самим Бонапарте; 3) записки Дранженевского о нашей армии и наших генералах. И еще полицмейстер представил мне замшевый пояс, в который было вложено пять тысяч червонцев (нужно проверить, не фальшивые ли они; Вейс обещал выяснить).

Со всеми этими бесценными сокровищами я вернулся в комнату и начал форменный допрос поручика.

Тот был в ужасе. Казалось, глаза у него вылезут из орбит.

Я подумал даже, что он заплачет или грохнется в обморок при виде бумаг, которые я вывалил на стол.

Отпираться было бессмысленно, и он во всем почти сразу сознался, назвав имена и двух своих товарищей. Получив от Дранженевского их адреса, я отдал приказ Вейсу, Бистрому, Розену и Лангу взять с собой еще шестерых солдат из караула и арестовать сообщников поручика Дранженевского.

Не успели еще все они отправиться, как меня срочно вызвал государь.

Только завидев меня, Александр Павлович сразу же сказал:

– Санглен, ты так никого и не смог до сих пор отыскать, а вот Балашов – молодец! Он уже представил мне трех шпионов. Это французские офицеры, им обнаруженные. И я велел уже их арестовать.

– А представил ли Балашов вашему величеству документы о французских шпионах? – резонно осведомился я и тут же добавил: – Доказательства тут совершенно необходимы, а то любого иностранца можно объявить шпионом.

Государь сказал, поглядывая на меня несколько изумленно – он, видимо, полагал, что известие о балашовской «победе» повергнет меня в прах, и еще он, видимо, не мог предположить, что министр полиции станет его надувать:

– Нет, никаких бумаг Балашов мне не представил, но думаю, что все сделано по форме. И он еще представит все, что следует. Ты лучше о своих успехах расскажи.

Я тут же ответил:

– Ваше величество, позвольте мне завтра утром представить трех французских шпионов с документами: среди них один поручик и два статских чиновника.

– Как же это? – изумился император. – Ты хочешь сказать, что Балашов меня обманывает? Да? Я правильно понимаю?

– Государь, – сказал я как можно невозмутимее, – это обычный полицейский прием: схватить первых попавшихся бродяг, выдать их за шпионов и отправить подалее, чтобы молчали. Насколько я знаю, именно так поступал граф Пален при вашем батюшке императоре Павле I.

– Санглен, быть того не может, – отвечал Государь. – Я не могу поверить в обман Балашова.

Я спокойно, не меняя тона, продолжал: – Ваше величество, пойманные мною шпионы с документами, среди коих инструкции, переписка, патент на офицерский чин, подписанный самим Бонапартом. Я без ясных доказательств никого представить не осмелюсь.

– Хорошо, – сказал Государь. – Я велю к тебе прислать балашовских «шпионов». Допроси их и немедля донеси мне потом, что это за люди. И узнай, какие обнаружены при них бумаги. Я думаю, что ты не прав. Балашов не может меня так обманывать.

На этом аудиенция и закончилась.

Вернувшись к себе, я приказал отдать под караул поручика Дранженевского, а сам до двух часов ночи бился с двумя его напарниками.

Это были статские чиновники, посланные в Вильно из Варшавы резидентом Наполеона бароном Биньоном (Л. П. Э. Биньон, впоследствии известный французский историк. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).

При них довольно легко были отысканы и соответствующие инструкции за подписью барона. Однако сознаваться сразу поляки почему-то не захотели – упрямились, тем не менее к двум часам ночи решительно и бесповоротно сдались, поведав мне все, что знали, назвав все известные им имена и адреса.

В общем, работа варшавского бюро стала, кажется, более или менее высвечиваться.

Записи произведенных допросов непременно покажу его величеству при первой же нашей встрече.

Да, еще когда я разбирался с поручиком Дранженевским и его подручными, пришло донесение от поручика Шлыкова.

Поручик сообщал мне, что никаких следов исчезнувшей девушки из заведения пани Василькевич обнаружить пока не удалось, а вот Агата Казимировна со своими питомицами уже обосновалась в Варшаве и даже начала, кажется, сразу процветать. А вот о прелестной Алине – ни гугу: как сквозь землю провалилась, и слава Богу, что так. Надеюсь, что эта чертовка окажется хитрее Шлыкова.

С утра мне прислали, как государь давеча и обещал, балашовских «шпионов». Ими оказались… бедные польские шляхтичи, ни в чем предосудительном совершенно не замешанные и страх как напуганные.

Никаких секретных бумаг (как-то: инструкций, донесений) при них не было и в помине.

Вот вкратце их история: они не имели средств пропитания и ходили по домам просить милостыню.

Поняв, с кем имею дело, я тут же отпустил их на свободу и известил запиской о принятом мною решении графа Барклая-де-Толли. Можно себе представить гнев Балашова, когда он узнает обо всем (а узнает он об этом непременно сегодня же, полагаю, что от губернатора Лавинского, а может, и от самого Александра Павловича).

Потом я стал опять допрашивать Дранженевского и двух его сподручных. Один из них совершенно раскаялся и выразил желание помогать высшей воинской полиции – его я оставил при себе, ввел в штат, положил оклад и отдал в распоряжение полицмейстера Вейса.

А сам поручик Дранженевский и один статский были отправлены в Шлиссельбург, в крепость. Все изъятые у них бумаги через Барклая-де-Толли я представил государю.

Майора Бистрома я послал полицмейстером в Ковно – там обстановка становится все более и более напряженной и даже опасной.

Весьма интересную записку прислал поручик Шлыков: он нашел доказательства связей герцогства Варшавского с виленским купцом Менцелем.

Я тут же приказал полковнику Розену установить наблюдение за домом купца и незамедлительно сообщать мне обо всех, кто бывает там.

В полдень явился ко мне виленский аптекарь, косматобородый, но с чистыми, по-детски ясными глазами. Это Лейба Закс, имеющий тут репутацию большого знатока Каббалы, книги, в коей, говорят, содержится великое множество жидовских тайн (помню что-то только про то, что буквы их жидовского алфавита есть дыхание Бога, сотворившего миры, кажется, так).

Я кое-что слышал об аптекаре от полицмейстера Вейса, но никогда доселе не видывал его. В частности, знал, что он видный представитель виленского кагала, пользующийся тут большим почетом.

Русским Лейба владеет неважно, так что разговаривали мы по-немецки. Разговор, впрочем, был достаточно короток, да, в общем, дело было и не в разговоре, а в том замечательном даре, который преподнес мне сей виленский каббалист.

Закс вытащил из кармана засаленный бумажный пакет, из коего извлек надорванный листок. Я сразу приметил, что там есть какое-то сообщение, набранное типографским способом. Придвинувшись поближе, я вдруг увидел, что сообщение сделано на французском.

Закс вытащил из кармана засаленный бумажный пакет, из коего извлек надорванный листок. Я сразу приметил, что там есть какое-то сообщение, набранное типографским способом. Придвинувшись поближе, я вдруг увидел, что сообщение сделано на французском.

А взяв листок в руки, я сообразил, что передо мной обращение Бонапарта к своим солдатам. Начав читать, сразу же обратил внимание, что там речь идет о покорении России и о победе над императором Александром; вообще текст был составлен в высшей степени высокопарно и хвастливо.

«Так-так-так, – пронеслось у меня в голове, – а как же регулярные уверения в мире и дружбе, коими полны послания Бонапарта к нашему государю?..»

У Закса же я спросил: «Вы можете оставить мне это?»

Он тут же в знак согласия мотнул головой и радостно заулыбался. Я хотел заплатить ему, но аптекарь решительнейшим образом отказался. Интересно, что им движет больше – любовь к России или ненависть к полякам?

Как только аптекарь Закс ушел, я тут же бросился со своим приобретением к Барклаю-де-Толли.

Михаил Богданович был доволен сверх меры и сразу же заторопился к государю.

Александр Павлович передал с ним для меня благодарственную записку – ее недавно принес ко мне на квартиру адъютант главнокомандующего.

Когда я вернулся, меня опять ждал аптекарь. «Что еще? – спросил я у него. – Может быть, ты хочешь назад бумагу?»

Лейба отрицательно мотнул головой.

– Что же тогда? – спросил опять я.

– Мой сын готов выполнить любое ваше поручение. Он хочет помогать вам, – тихо, но уверенно промолвил аптекарь.

Такого поворота я никак не ожидал. Пытаясь смазать, скрыть непроизвольно выскочившую улыбку, я обратился к аптекарю Заксу с такими словами:

– Сколько же вы хотите?

Аптекарь отшатнулся при этих словах, а потом прошептал, причем достаточно внятно:

– Мой сын за это ничего не возьмет; слышите – ничего. И ни при каких обстоятельствах.

– Ладно – сказал я. – А польский он знает?

Видно было, что аптекарь просто оскорбился этим вопросом. И в самом деле, он сказал почти возмущенно:

– Мой сын знает много языков.

– Сколько же? – насмешливо спросил я.

– Он читает по-арамейски «Зоар», что означает, к вашему сведению, «книга сияния», «книга блеска» (конечно, сияния божественного), и еще говорит на девяти языках.

– Хорошо, хорошо. Пусть завтра с утра подойдет ко мне – я отправлю его в Варшаву. Будет одно срочное поручение. Выехать придется завтра же.

Старик был вне себя от радости, он явно был счастлив, что потрафил своему сыну, что выполнил просьбу своего ребеночка.

А я мысленно представлял, как во время вечерней прогулки с Барклаем-деТолли буду пересказывать в лицах эту забавную сценку.

Да, кажется, у меня появился новый агент. Посмотрим, какой будет из него толк. Скоро это станет ясно.

Гуляли мы в парке, прошли Замковые ворота, Замковую улицу, дойдя до костела. К нам присоединились дежурный генерал Кикин, полковник Закревский и генерал-интендант Егор Францевич Канкрин.

Последний всех смешил – он и в самом деле бывает уморителен. Но наслаждаться Канкриным пришлось, увы, совсем не долго: Барклай-де-Толли довольно скоро отвел меня в сторону. И вот что он мне рассказал.

За отыскание французских шпионов полицмейстеру Вейсу дан орден святого Владимира 4-й степени, мой правитель канцелярии произведен в новый чин. Я один, все это провернувший, остался ни с чем.

Мне пришлось довольствоваться тем, что другим достались награды за мои труды и за неукоснительное исполнение моих приказаний. Барклай-де-Толли добавил доверительно: «Вас обошли, чтобы Балашов не обиделся, все-таки он министр».

Еще Барклай поведал мне, что полякам, арестованным по приказанию Балашова и отпущенным мною, государь приказал выдать по сто рублей ассигнациями.

Барклай также сообщил весьма торжественно: «С завтрашнего дня вы официально вступаете в должность начальника высшей воинской полиции при особе военного министра. Его величество велел вас поздравить».

Вернувшись с прогулки, я, несмотря на крайнюю усталость, занялся разбором накопившейся корреспонденции, особенно обращая внимание на донесения Шлыкова, кои мне все более и более нравились.

Интересную записку прислал Вейс. Наблюдение показало, что к здешнему купцу Менцелю каждый день наведываются граф де Шуазель и аббат Лотрек.

Все это сильно смахивает на самый настоящий заговор. Конечно, стоит продолжать следить, но боюсь, что этого уже недостаточно – нужно тем или иным образом проникнуть в дом, занимаемый купцом. Там явно что-то не чисто.

Кажется, я знаю, что делать.

Завтра же призову полковника Розена и предложу ему совершить загородную прогулку с нашим купцом, а в это время полицмейстер Вейс пусть потрудится в милом особнячке Менцеля.

Вейс просто обязан добыть нужные бумаги. Любой ценой. Сей операцией я и ознаменую свое вступление в должность директора высшей воинской полиции.

В который раз перечитывал бессмертных «Разбойников» Шиллера и рыдал от восторга.

В девять часов утра сын аптекаря Закса уже был у меня.

Действительно, языками он владеет отменно – я с ним болтал попеременно на французском, немецком, испанском и итальянском. Вообще, мальчик в высшей степени понятливый и резвый не только на ноги, но и на голову: соображает он поистине молниеносно, с какой-то бешеной скоростью. Полагаю, с ним можно будет и даже стоит иметь дело. Он сгодится. Только бы он не сбежал от нас.

Сын аптекаря несколько раз кряду повторил, что хочет идти учиться к какому-то ребе Шнеуру-Залману из местечка Ляды в Могилевской губернии, величайшему мудрецу и знатоку тайн Каббалы; он еще называл его «Альтер ребе» (старый ребе), и вообще когда говорил о нем, то глазенки этого неуемного мальчишки загорались каким-то особым огнем.

Я дал ему все необходимые инструкции, и Закс-младший уже отправился в Варшаву.

С Богом! Верю, что ему будет сопутствовать удача.

Потом явились полицмейстер Вейс и полковник Розен (последний, естественно, вместе с Лангом – один ведь он не ходит).

Мне показалось, что все они не очень верят в удачный исход предстоящей акции: во всяком случае, они выглядели несколько смущенными и пребывающими в нерешительности. Но я не обратил на это ни малейшего внимания, ибо знал, что улов будет.

Так и оказалось.

Уже через полтора часа явились сияющие Розен и Ланг. Они вдвоем тащили огромный мешок, набитый бумагами.

Там было несколько инструкций от французского резидента в Варшаве барона Биньона, полковничий патент на имя Менцеля, подписанный самим Бонапартом, и целая связка писем графини Алины Коссаковской (причем последнее, как я успел сразу заметить, было датировано вчерашним днем). Письма эти, отправив Розена и Ланга, я изъял и оставил себе на память, а все остальное аккуратно сложил в объемистый свой портфель – будет, что показать государю, вечером у меня назначена с ним встреча.

Буквально через десять минут после ухода Розена и Ланга ко мне ворвался бледный, крайне напуганный Менцель. Он истошно вопил:

– Пока я был за городом, ко мне ворвались неизвестные, перевернули весь мой дом, забрали все мои бумаги по торговым делам. Спасите, голубчик Яков Иваныч, прикажите отыскать разбойников и заставьте их вернуть мне бумаги, а то я буду окончательно разорен.

Я как мог успокаивал купца и обещал тут же вызвать полицмейстера Вейса и приказать ему нарядить следствие.

Когда Менцель наконец ушел, я принялся рассматривать письма Алины Коссаковской, и вот к какому заключению я пришел.

Вездесущий Шлыков не случайно не нашел следов прелестной Алины за пределами Вильны, ибо она этих пределов и не покидала. Ее подруги во главе с Агатой Казимировной ушли, а она осталась, в чем убеждали некоторые подробности ее последних писем. Графиня Коссаковская, подосланная Наполеоном убить государя императора Александра Павловича, все эти дни находилась здесь, в Вильне.

Это неожиданное открытие меня самого весьма озадачило.

Что же делать? Как найти эту чертовку?

А найти ведь необходимо (не то она еще явится пред светлые очи нашего императора), найти и выслать… или?..

Завидев меня, Александр Павлович бросился с поздравлениями. Кажется, он был и в самом деле рад и выглядел вполне довольным, хотя быть до конца уверенным, что его поздравления были совершенно искренними, я все-таки не могу. Тем не менее он долго и сердечно поздравлял меня.

Когда с этой ритуальной частью было покончено, император стал расспрашивать меня о новостях.

Вместо ответа я вывалил на стол гору бумаг. Александр Павлович брал в руки каждый листок и внимательно рассматривал его; был он при этом необычайно сосредоточен. Так прошел целый час, никак не менее.

Наконец, отложив последний листок, государь широко и радостно улыбнулся и, кажется, вполне прочувствованно сказал: «Как же я был прав, подписав указ о твоем назначении!» И добавил потом: «Я ведь до самого последнего момента сомневался, ибо Балашов каждодневно болтал мне о тебе самые разные гнусности. Я обязательно расскажу ему о твоей чудесной находке».