Шпион его величества - Ефим Курганов 6 стр.

Наконец, отложив последний листок, государь широко и радостно улыбнулся и, кажется, вполне прочувствованно сказал: «Как же я был прав, подписав указ о твоем назначении!» И добавил потом: «Я ведь до самого последнего момента сомневался, ибо Балашов каждодневно болтал мне о тебе самые разные гнусности. Я обязательно расскажу ему о твоей чудесной находке».

Государь замолчал. Молчал и я. Вдруг он резко приблизился ко мне, положил руку мне на плечо и заметил: «А Менцеля пока не арестовывайте, посмотрим, как он поведет себя далее. Отобранные же у него бумаги велите списать и верните ему. А за домом купца слежку не оставлять ни на миг».

Ей богу, если бы Александр Павлович не был императором, быть ему первоклассным шпионом. Сына аптекаря, конечно, ему не превзойти, но всех остальных – запросто.

Вернувшись от государя, я посадил сразу трех писарей снимать копии с менцелевских бумаг.

В семь часов вечера неожиданно явился аптекарь, необычайно довольный и какой-то приподнято, торжественно веселый.

Он принес записку, которую передал из Варшавы его сын. В ней сообщалось, что Бонапарт собирается прислать в Вильно с разведывательной миссией своего генерал-адъютанта графа де Нарбонна.

Не понимаю, как этот мальчишка мог так быстро все разузнать? Недаром, впрочем, говорят, что жидовская почта на сутки опережает фельдъегерей и курьеров. Ладно, передают быстро, но как можно приехать в Варшаву и тут же получить такой улов?! Вот что для меня непостижимо.

О Нарбонне, личном шпионе Бонапарта, я давно собираю по крохам сведения. Это фигура прелюбопытнейшая. Вот что удалось мне узнать.

Граф де Нарбонн был военным министром в последнем правительстве Людовика XVI, а теперь он один из ближайших сподручных Бонапарта, его шпионско-дипломатический агент. Возвышение его, говорят, призошло следующим образом (слышал от Александра Павловича).

Граф Луи де Нарбонн (comte Louis de Narbonne Lara), вернувшись после революционных бурь во Францию, проживал в Париже в полной безвестности и в обстоятельствах достаточно стесненных, и главное, что он был не у дел. Выхода казалось бы не было. Но граф был не промах.

Бонапарт, который был тогда первым консулом, учредил орден Почетного легиона, и в числе первых кавалеров этого ордена оказался лакей графа де Нарбонна (он принимал участие в египетском походе).

Граф объявил своему слуге, что не может держать у себя лакеем человека, который отныне ему равен. Он тут же посадил новоявленного кавалера с собой за стол и угостил вином.

Бонапарт, узнав об этом, пришел в восторг от поступка Нарбонна и пожелал немедленно с ним познакомиться. В скором времени Нарбонн стал его адъютантом.

В 1809 году Бонапарт произвел его в дивизионные генералы и начал возлагать на него военные и дипломатические поручения. Через какое-то время он его назначил посланником при баварском короле, а потом вызвал его в Париж, произвел в генерал-адъютанты и назначил состоять при своей особе.

Граф де Нарбонн – серьезный противник (хитрец, каких мало; одна надежда на его природно-аристократическую самонадеянность), и к его возможному приезду следует основательно подготовиться, ибо обвести его вокруг пальца не так уж просто. Но это во что бы то ни стало надо будет сделать.

О записке аптекарского сына надо будет немедленно сообщить императору.

Ай да мальчишка! Но не обхитрили ли его в Варшаве? Неужто Бонапарт и в самом деле собирается послать в Вильну графа де Нарбонна?

Нужно как следует обдумать это и только потом уже докладывать Александру Павловичу. Страсть как не хочется попасть впросак. С другой стороны, так важно доложить первым.

Посоветуюсь с Барклаем, а лучше всего – с генерал-интендантом Канкрином, его гениальный ум финансиста изворотливее и как-то гибче.

Этот ход моих рассуждений прервало появление полковников Розена и Ланга. Они притащили мне два объемистых свертка: в одном были оригиналы менцелевских бумаг, а в другом – писарские копии. Уложив в обитый железом сундук, что стоял в углу кабинета, все копии, я отослал поручика за купцом, приказав привести его немедленно.

Через полчаса явилась троица. Розен и Ланг ухмылялись, а Менцель дрожал как осиновый лист, взгляд его был мутный и блуждающий. Полковники остались стоять у двери, а купец бросился ко мне, крича что-то невнятное. Я взял со стола сверток и протянул Менцелю, молвив при этом: «Кажется, мы все разыскали, любезнейший».

Купец задрожал еще больше, судорожно схватил сверток и, ни слова не говоря, выбежал. Мы в голос тут же расхохотались. Когда приступ смеха закончился, я сказал Розену и Лангу: «Господа, не спускайте глаз с его дома и каждый вечер представляйте мне список лиц, посещающих его. И стоит подружиться с кем-нибудь из его слуг». Розен понимающе кивнул: он легко знакомился с лакеями лиц, находящихся на подозрении, и отличнейшим образом спаивал их – ему это не впервой.

Генерал-интендант Канкрин принял меня в девятом часу вечера. Когда я вошел, он играл на скрипке и играл невообразимо плохо, но по лицу его видно было, что он самозабвенно наслаждается своей игрой. Увидев меня, он не только не прервал свое занятие, а, наоборот, продолжал пиликать с еще большим энтузиазмом. Я уставился в стоявший в углу кабинета страшный зеленый зонтик и стал ждать.

Наконец пиликанье закончилось, и чудак многозначительно поглядел на меня. Я понял, что нужно хвалить его игру, и стал выдавливать из себя какие-то жалкие и, в общем-то, малоубедительные комплименты, но Канкрин был доволен и весь расплылся в улыбке. Не постигаю, как можно иметь такие странности и одновременно быть таким умницей.

Получив требуемую дозу похвал, генерал-квартирмейстер осведомился, что же меня, собственно, привело к нему.

Я рассказал в общих чертах Канкрину о варшавском донесении, прибавив, что оно единственное в этом роде, что другие агенты молчат – нет буквально больше ни одного сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна в Вильну.

– Галупчик, не пойтесь профала, – сказал на своем невозможном русском языке, – фолка пояться ф лес не хотить. Нарпонн весьма опасен. Нушно пыть котофыми к его фстрече. Пеките и расскашите фсе касутарю. Неметленно, галупчик, неметленно.

Я тут же бросился к государю (до этого я еще успел забежать к Барклаю-де-Толли и наспех посоветоваться, но он совершенно не знал, как поступить, заметив только, что не мог бы работать с агентами и при этом не доверять им; на это я отвечал, что я верю всем, но всех пытаюсь проверить).

Александр Павлович был милостив, долго расспрашивал меня, живо интересовался подробностями разрабатываемых мною операций. Особо он спросил, установлена ли слежка за домом купца Менцеля и просил сразу же докладывать, как будут оттуда известия. «Это крайне важно, – резонно заметил он. – Менцель, судя по всему, связан с резидентом Бонапарта в Варшаве, но как они сообщаются друг с другом, кто у них исполняет роль курьера, вот в чем вопрос». Я отвечал, что в скорейшем времени мы непременно узнаем об этом. Я и в самом деле так думаю.

Когда же государь спросил о новостях, то я тут же выложил ему сведения, полученные мною от сына аптекаря. Сведения эти произвели необычайно сильное впечатление.

Александр Павлович был явно не на шутку взволнован. По прошествии нескольких прошедших в полном молчании минут он спросил меня: «Зачем же Бонапарт собирается послать в Вильно Нарбонна, как ты считаешь?»

Я отвечал, что причин тут может быть несколько. Конечно, Бонапарт очень хочет знать, насколько готовы мы к войне. Но одновременно он через графа Нарбонна постарается уверить ваше величество в том, что сам он к войне не готовится.

– Ты прав, – заметил государь, – что ж, будем ждать.

Потом он поведал мне, что Нарбонн – потомок знатнейшего испанского рода, с XIII века владевшего графством Нарбонн в Южной Франции, что на гербе Нарбоннов начертан девиз: «Nous ne descendens pas des rois, mais les rois descendent de nous» (Не мы от королей, а короли от нас), что граф получил блистательное образование, слушал лекции по международному праву в Страсбурге, дружил со знаменитой мадам де Сталь и другими парижскими литераторами.

От происхождения Нарбонна разговор перекинулся на мое происхождение. Государь стал расспрашивать о моих родителях.

Вот что вкратце я поведал ему.

Фамилия моего деда со стороны отца была de St. Glin. Женат он был на девице de Lortal. Жили в своем поместье, расположенном у берегов реки Адур. Старший сын моего деда поступил в военную службу и дослужился до бригадного генерала.

Мой же отец, который был младшим сыном, был предназначен для духовного звания. Он пошел в монастырь, но через некоторое время бежал, ибо монашеская жизнь пришлась ему совершенно не по вкусу. Через некоторое время он прибыл в Париж вместе с родственником своим chevalier de la Payre. Отец мой поступил капитаном в королевские мушкетеры.

Он поссорился с одним офицером, который обозвал его беглым монахом. Дело закончилось дуэлью, на которой отец заколол своего соперника. Секундантом его был chevalier de la Payre. Спасаясь от судебного преследования, мой отец со своим секундантом бежали в Россию и остались там навсегда.

В 1775 году отец женился в Москве на девице de Brocas. Через год родился я. Отец мой давно умер, а chevalier de la Payre жив и обитает в Москве. Наезжая в первопрестольную столицу нашу, я с ним всегда встречаюсь.

Государь просил, чтобы я познакомил его с шевалье. Я обещал.

Позднейшее примечание.

Мне не удалось выполнить свое обещание.

Chevalier de la Payre погиб летом 1812 года от рук наполеоновских солдат. Он явился перед вошедшими в Москву французами в темно-синем своем мундире с красными обшлагами и шляпе с белым бантом. Соотечественники спросили его, отчего на шляпе его не нововведенный бант tricolore! Завязалась ссора. Французы, назвав его vilain royaliste, бросились срывать с него мундир и шляпу. 85-летний старик обнажил шпагу и пал, защищая мундир и белый бант своего короля.

С утра я приказал вызвать к себе аптекаря. Вскоре он явился.

Говорили мы совсем не долго. Я попросил его узнать, кто передает в Варшаву корреспонденцию виленского купца Менцеля. При этом я сообщил, что это и важно, и срочно. Старик обещал все передать сыну.

В полдень, прогуливаясь по Немецкой улице, я встретил графа Тышкевича с сыном и аббата Лотрека.

Завидев меня, они испуганно переглянулись и замолчали. Лица их вытянулись, а на лбу у аббата даже появилась испарина.

Я, делая вид, что ничего не примечаю, начал с ними беседу, точнее, молол всякую чепуху, забавляясь паникой, в которой они продолжали пребывать. Вскоре к нам подошел граф Шуазель – общего испугу явно прибавилось. «Ну что ж, покину вас, мои милые заговорщики», – сказал я и удалился, оставив троицу в полуобморочном состоянии.

Я спешил в трактир Кришкевича, у меня там была назначена встреча с полицмейстером Вейсом и с приехавшим из Ковно майором Бистромом.

Вейс рассказал, что после ограбления граф Шуазель, аббат Лотрек и граф Тышкевич решительно перестали посещать купца Менцеля, просто исключили того из круга своего общения. На что я ответствовал, что за домом купца Менцеля все равно надо следить – это личное распоряжение государя.

У меня был важный разговор с майором Бистромом. Прежде всего я сообщил ему, что в Вильну собирается с визитом граф де Нарбонн, и дал указание, чтобы движение Нарбонна пролегло через проселки, дабы он не видел наших артиллерийских парков и расположения наших частей.

Бистром обещал все в точности исполнить. На мой же вопрос о положении дел в Вильно он отвечал, что там очень не спокойно – поляки ждут не дождутся прихода французов; вся надежда на жидов, горой стоящих за нашего императора.

Не успел я возвратиться к себе, как явился Менцель. Купец не был в состоянии испуга, но был явно взволнован.

Излившись в благодарностях по случаю отыскания его бумаг, он, запинаясь, спросил, все ли до конца я ему отдал – у него были частные письма от одной дамы, и их нет в той пачке, что я вернул.

И тут я все понял: письма графини Коссаковской я ведь спрятал у себя и не дал их скопировать. Но на моем лице ничего не отразилось: я холодно сказал, что отдал совершенно все из того, что мне принесли полицейские чиновники.

«А разбойников еще не нашли?» – робко и даже угодливо осведомился Менцель. Я скупо отвечал, что они уже содержатся под стражей, но, пока идет следствие, я ничего сказать ему не могу. Менцель опять рассыпался в благодарностях и наконец уполз.

Когда его бесформенная, расплывшаяся фигурка исчезла, я опять принялся за письма Алины. Я все больше и больше убеждался в том, что она находится в Вильне. Сомнений не было совершенно никаких.

Но как же ее найти? Это нужно сделать как можно быстрее. Может поручить следить за домом Менцеля еще одному нашему человеку?

Дом Менцеля – это единственная зацепка. Нет, лучше всего, чтобы наш человек устроился к Менцелю истопником или садовником, в общем, чтобы проник внутрь.

Наш человек (Станкевич) уже служит у Менцеля. И шлет на мое имя донесения.

В самом деле, граф Шуазель и аббат Лотрек перестали ходить к нашему купцу.

Но вот что поведала Станкевичу одна горничная, которой, видимо, он понравился.

Уже несколько месяцев Менцель посылает каждое утро к столу аббата Лотрека свежие овощи и фрукты. За провизией приходит экономка аббата Лотрека.

Что же получается? Аббатик наш перестал навещать Менцеля, а вот экономка аббата является каждая утро. Что-то тут нечисто.

Я попросил Станкевича, чтобы со слов горничной он дал описание того, как выглядит экономка. И вот что стало известно.

Горничная НИКОГДА не видела лица экономки аббата Лотрека. Никогда. Но фигурка у нее, как предполагает горничная, изумительно стройная. Все дело в том, что экономка приходит в дом купца Менцеля, будучи неизменно укутанной в широкую голубую шаль.

Неужели это она? Не верю своему счастью!

А в руке экономки аббата Лотрека – неизменно плетеная корзинка, плотно прикрытая опять же голубым платком.

К девяти часам вечера ко мне прибежал аптекарь. Он весь запыхался. Лицо его было залито потом. Видно было, что он страшно спешил.

Невероятно, но аптекарь принес записку от своего сына из Варшавы. Жидовская почта – это что-то совершенно фантастическое, немыслимое, такое, во что трудно поверить.

И второе. Мальчишка уже успел узнать, что письма из Вильны присылает в Варшаву аббат Лотрек.

Вырисовывается весьма стройная картина.

Поляки и вообще все, сочувствующие Бонапарту, здесь собирают сведения, которые, видимо, хранятся в доме у купца Менцеля. Потом приходит эта чертовка Алина (а это несомненно она, точно она), все забирает и передает аббату Лотреку, который сам боится теперь появляться у Менцеля. Аббат же пересылает добытый материал французскому резиденту в Варшаве барону Биньону.

Завтра на рассвете беру караульных и наношу визит аббату Лотреку.

Я попросил Станкевича узнать, в какое время экономка обычно выходит из дому. Он уже ответил мне, ссылаясь опять-таки на горничную, что происходит это около восьми часов утра.

Полковники Розен и Ланг прибыли ко мне ровно к семи часам утра, как мы с ним и уславливались накануне. С ним были три караульных солдата, но они остались ждать внизу. Полковники же поднялись ко мне, мы с ними еще успели выпить чаю и закусить баранками.

Предварительно я заказал большую дорожную карету с занавешенными окошками – за кучера должен был быть один из караульных.

В половине восьмого утра мы все погрузились в карету, и где-то без десяти восемь я уже стоял перед особнячком аббата Лотрека. Ждать пришлось совсем не долго.

Минут через пять двери открылись, и выпорхнула Алина. Никаких сомнений не было. Конечно, это была она, пусть и закутанная в неизменный голубой платок, столь шедший к ее глазам.

Я подбежал к Алине, схватил ее за плечи и рывком швырнул ее в карету. Девушка не успела издать ни звука, только корзина вывалилась из ее нежнейших ручек и покатилась по тротуару.

Как только тело девушки плюхнулось на дно кареты, кучер-караульный яростно хлестнул плетью, и мы тут же рванули.

Доехали совершенно благополучно.

Допрашивал я Алину в своем кабинете и без свидетелей – Розен и караульные остались ждать за дверьми.

– Графиня Коссаковская, – сказал я. – Приближается война. Вам опасно оставаться в приграничной территории. Вы будете высланы из Вильны, и немедленно. Этого требуют соображения безопасности Российской империи. Во избежание очень крупных неприятностей для вас лично и для всего вашего семейства вы сейчас напишите бумагу, в коей уведомите ваших виленских друзей, что получили срочное задание и посему отбываете из этих мест, а что ваши обязанности здесь будет исполнять Степан Григорьевич Шлыков.

Уже через час Алина тряслась в карете, прикованная одной рукой к креслу. Напротив нее сидел офицер виленской полиции, приставленный к ней полковником Розеном.

Путь был не близкий. Я приказал отвезти графиню Коссаковскую в одну из центральных губерний, с глаз долой.

Тем временем я вызвал к себе поручика Шлыкова, одного из лучших моих сотрудников. Когда он явился, я сообщил о провале курьера виленских бонапартистов и вручил ему записку, которую мне удалось вырвать у прелестной Алины. И еще я сказал ему:

– Теперь курьером будете вы, любезнейший. А для меня будете делать копии со всех донесений, которые вам будут давать у Менцеля. И не забывайте, Шлыков, что отныне вы – сторонник Бонапарта. Я верю в вас, верю, что не подведете меня. А это вам на необходимые расходы.

И вручил ему кошелек, туго набитый червонцами.

Днем заходил полицмейстер Вейс. Он доложил, что купец Менцель ни с кем более не встречается.