Кендрик любил и Англию, и Хартест, а Мелисса с удовольствием провела бы несколько недель в обществе обожаемого ею Макса (вопреки его заявлениям о том, что ему это все страшно надоело, Максу на самом деле льстило и казалось невероятно забавным это обожание). И к тому же Георгине очень нравился Кендрик. Он учился на искусствоведческом факультете Нью-Йоркского университета, и потому у них была масса общих тем для разговора; и хотя он был немного застенчив, но когда начинал говорить о предмете, который интересовал и волновал его, то раскрепощался, становился непринужденным и говорил интересно, убедительно и даже захватывающе. У него было своеобразное, немного эксцентричное и мрачное чувство юмора; его кумиром и (как говорил он сам) источником вдохновения для него был Вуди Аллен, каждый фильм которого он смотрел не меньше полудюжины раз.
У Кендрика были прямые, небрежно болтающиеся, жирные светлые волосы, которые он (к отвращению Малыша) отрастил до довольно значительной длины, и, как у всех членов семьи, голубые глаза — большие, мягкие, нежные, со странно нависающими над ними бровями. Кендрик был высок, выше Фредди и даже выше Макса, но более изящен, чем они: в его манере было нечто лениво-томное, он ходил и вообще двигался довольно медленно, но, несмотря на свою застенчивость, был превосходнейшим танцором, и, если только его удавалось затащить в круг танцующих, он даже вопреки собственным намерениям немедленно становился центром всеобщего внимания: все прекращали танцевать и уже только смотрели на него. Вследствие этого он решительно старался держаться от любых танцев как можно дальше. Одевался он хорошо и очень по-своему; другой его страстью, помимо Вуди Аллена, были Скотт Фицджеральд и его эпоха, потому Кендрик проводил массу времени и оставлял значительную часть своих карманных денег в магазинах, торгующих всяким старьем, скупая там все, что относилось к двадцатым годам; у него имелись смокинги и фраки тех времен, и он обладал колоссальнейшей коллекцией старых шляп — тут были и различные панамы, и всевозможные фетровые шляпы с широкими, мягко опущенными полями, и канотье, — при малейшей возможности Кендрик все это носил. Он любил полотняные костюмы, шелковые рубашки, длинные пальто, а самой большой драгоценностью в его коллекции был черный закрытый мужской купальный костюм, какими пользовались в двадцатые годы, — настоящий, из того времени, с белым поясом, — и на пляже в Нантакете, ко всеобщему неудовольствию, он непременно появлялся в этом купальнике.
— Для такого застенчивого человека, — как-то ехидно заметила ему Мелисса, — ты поразительно любишь выпендриваться.
Георгина придавала стилю громаднейшее значение, и манера Кендрика одеваться, его вещи всегда были для нее предметом глубочайшего восхищения.
В письме Георгине, в котором она предлагала, чтобы Кендрик и Мелисса приехали погостить в Хартест, Шарлотта писала также, что поскольку в начале сентября предстоит пятидесятилетие Александра, то неплохо было бы собрать там вместе всю семью и устроить что-нибудь особенное. «Я обязательно приеду и привезу с собой Фредди, и можно будет пригласить дядю Малыша. Он будет в это время в Лондоне».
— А как быть с Энджи? — спросила Георгина Шарлотту, когда между ними состоялся телефонный разговор. — Приглашать ее? И как быть с бабушкой и дедушкой?
— Они, к счастью, будут в это время на Багамах. Я проверяла. В противном случае пришлось бы что-то придумывать. А Энджи — ну что ж, должна же она когда-нибудь там появиться. Я думаю, надо приглашать. Дети ведь у нее к тому времени должны будут уже родиться, верно? И они с дядей Малышом уже фактически живут вместе! Так что нельзя ее не приглашать. Конечно, в принципе, она может и не приехать. Но я готова держать пари, что она примет приглашение. А поскольку гостей будет много, то их совместное появление ни для кого не окажется неудобным. Лед будет сломан, и совершенно безболезненно.
Кендрик успел пробыть в Хартесте не более суток, когда Георгина, к немалому собственному удивлению, вдруг выложила ему все о своем аборте. Почему-то в тот день она была постоянно готова разреветься, не особенно хорошо себя чувствовала, однако все время старалась, чтобы ни первого, ни второго никто не заметил; они отправились с Кендриком на прогулку, а когда вернулись, он уселся с ней рядом на ступеньках лестницы, обнял ее одной рукой и спросил, в чем дело. Тут-то она ему все и рассказала, испытав при этом — она сама не поняла почему — громаднейшее облегчение.
— Грустно, — только и сказал он.
Георгина взглянула на него и подумала, насколько же он хорош с этими светлыми волосами и голубыми глазами. Если бы он не приходился ей двоюродным братом и если бы она не знала его с тех пор, когда оба они были еще в пеленках, пожалуй, она вполне могла бы сейчас в него влюбиться.
Георгина с Кендриком были в кухне, когда зазвонил телефон. Миссис Тэллоу сняла трубку, ответила, потом передала трубку Кендрику:
— Это вас. Ваш отец.
— О, — произнес Кендрик, заметно побледнев. — Да? Да, папа, здравствуй. Ага. Ага. Ну что ж, это прекрасно. — Он явно делал над собой усилие, пытаясь заставить свой голос звучать радостно и оживленно. — Поздравляю. Нет, это здорово. Да, но я не знаю… мне надо будет спросить у Георгины. Да, конечно. Да, все в порядке. Еще раз поздравляю.
Он положил трубку и посмотрел на Георгину с каким-то странным выражением во взгляде:
— Это папа. Он звонил сказать, что… что у Энджи родилась двойня. Оба мальчики. Я даже не знал, что ему ответить.
— Ну, ты не так уж плохо выкрутился, — состорожничала Георгина.
— Он хочет, чтобы я приехал в Лондон взглянуть на них, — продолжал Кендрик. — И познакомиться поближе с Энджи. И взял с собой Мелиссу. По-моему, он думает, что я чуть ли не обязан это сделать. А мне, честное слово, совсем не хочется. А ты что думаешь?
— Что она думает о чем? — спросила, входя на кухню, Мелисса.
Они с Максом только что вернулись с верховой прогулки, и Мелисса была еще вся раскрасневшаяся и перевозбужденная. Макс стоял у нее за спиной, обнимая ее одной рукой за плечи.
— А… неважно! — ответил Кендрик.
— Кендрик, не веди себя со мной так, словно ты один из этих взрослых. В чем там дело?
— Папа звонил. У Энджи двойняшки.
— Правда? Как здорово! И как их назвали?
— Понятия не имею, — раздраженно отрезал Кендрик.
— Ну, так надо было спросить. Они тебе все-таки наполовину братья.
— Да, наверное. Так вот, он хочет, чтобы мы приехали в Лондон и познакомились с Энджи и малышами. Я ничего определенного ему не ответил.
— Ну Кендрик, почему? Мне смерть как хочется увидеть Энджи. И малышей.
— Зачем, Мелисса?
— Н-ну… просто из любопытства. И потом, она ведь все-таки будет для нас мачехой. Мне хочется самой увидеть, насколько она порочна.
— На мой взгляд, весьма порочна, — вмешался Макс. — Но все-таки она лучше любого из вас.
— А ты разве ее знаешь? — удивилась Георгина.
— Угу. Познакомился несколько месяцев назад.
— Мог бы и рассказать.
— Не видел смысла.
— Господи, Макс! Ну и как она выглядит?
— Я же тебе сказал. Явно очень порочная, очень хорошенькая. И очень сексуальная.
— Извините меня, — проговорил Кендрик и довольно поспешно вышел из комнаты.
— Какой же ты бесчувственный, Макс, — упрекнула Георгина. — Ты только подумай, что он должен испытывать по отношению к Энджи. Отец бросил ради нее его мать, все это жутко расстраивает его.
— И меня тоже, — заявила Мелисса.
— Тебя ничего расстроить не может, — произнес Макс, похлопывая ее по миниатюрной заднице. — Ты у нас толстокожая.
— Ничего подобного. Но так или иначе, а я хочу с ней познакомиться. И взглянуть на малышей. Что ты думаешь?
— Я думаю, что нам надо поехать всем вместе, — ответил Макс. — Так тебе будет намного легче.
Георгина потрясенно уставилась на него. Максу было совершенно несвойственно проявлять хоть малейшую заботу о чьих бы то ни было чувствах.
Георгине Энджи не понравилась сразу же. Она сидела на больничной кровати, вся окруженная цветами — повсюду в палате стояли вазы, корзины, — и выглядела так, будто не только что родила, а скорее, собралась на коктейль. Волосы были уложены явно профессионально, причем совсем недавно, если не только что, лицо тщательно накрашено. Ночная рубашка из белого атласа, в стиле тридцатых годов, сильно открывала ее очень крупные и очень загорелые груди; а рядом с кроватью стояли вовсе не колыбельки с малышами, а ведерко со льдом, в котором лежала бутылка шампанского. Она улыбнулась, когда все они вошли в палату, но ничего не сказала. Малыш, сидевший на кровати, встал им навстречу, энергично потряс руки Кендрику и Максу, а потом обнял Мелиссу и Георгину.
— Страшно рад всех вас видеть. Ну вот, у нас в семье событие. — («Если он и понимает, сколько иронии скрыто в его словах, — подумала Георгина, — то явно ничем не обнаруживает этого».) — У тебя теперь два новых брата, Мелисса. И у тебя, Кендрик, тоже. Но прежде чем вы увидите ребят… — он говорил так, словно эти ребята были игроками бейсбольной команды, готовыми вот-вот выпрыгнуть на поле, — я хочу, чтобы вы познакомились с Энджи. С Максом ты ведь уже знакома, дорогая, правда?
— О да, — ответила Энджи. — Привет, Макс. Рада видеть тебя снова.
— Поздравляю, тетя Анджела, — очень серьезно проговорил Макс, наклоняясь, чтобы поцеловать ее, и вручая ей большущий букет цветов, который все они купили в складчину. Георгине не видно было в этот момент его лица, но в голосе его послышались какие-то непривычные ей нотки: что-то очень взрослое и свидетельствующее о немалом уже жизненном опыте.
— А это Кендрик, — продолжал Малыш, улыбаясь гордо и снисходительно, — а вот это Мелисса. А вот это Георгина, Энджи, вторая дочка Вирджинии. Не знаю, приходилось тебе ее раньше видеть или нет.
— Да, приходилось. — Энджи улыбнулась Георгине. Голос у нее был очень приятный, глубокий, с легкой хрипотцой и с каким-то мягким акцентом, определить происхождение которого было невозможно. — Здравствуй, Георгина. Но она-то меня, конечно, не помнит. Ей тогда было, наверное, что-нибудь около полутора лет. Очень рада снова тебя увидеть. И какие чудные цветы! Спасибо вам всем большое.
По сравнению с великолепием некоторых других подношений их букет был на самом-то деле довольно скромным; Георгина почувствовала, что к ним отнеслись снисходительно и чуть-чуть свысока; она неуверенно улыбнулась Энджи в ответ. Энджи перевела свою ослепительную улыбку на Кендрика.
— Значит, вы и есть тот самый старший брат. Привет, Кендрик. Мелисса, здравствуй, очень рада с тобой познакомиться. Не думала, что ты уже такая большая.
Лучше польстить Мелиссе она бы не смогла при всем своем желании: та от этих слов расплылась в радостной улыбке и с восторгом уставилась на Энджи.
— Ну, знаете, мне ведь все-таки уже четырнадцать. А как нам вас звать? Тетя Анджела или как?
— Ну уж нет! — рассмеялась Энджи. — Мне совершенно не хочется быть тетей в такой приятной и взрослой компании. Нет, вы должны звать меня просто Энджи. Правда, дорогой?
Она протянула Малышу руку, которую тот схватил и поцеловал. Кендрик уставился вниз, в пол, и покраснел. Мелисса обводила всех сияющим взором.
— А можно нам посмотреть малышей? Я просто жду не дождусь. Когда они родились?
— Вчера, в пять часов утра, — ответила Энджи, нажимая на расположенную рядом с кроватью кнопку звонка. — С интервалом в десять минут. Очень ранние оказались пташечки, правда, Малыш? Твой отец надеялся спокойно поспать, Мелисса, пока я буду трудиться, но я ему не позволила. И он был тут, от начала и до самого конца, и все время держал меня за руку. И не кричал, не упал в обморок, ничего с ним не случилось. Очень мужественно держался, правда, дорогой?
«Бедняга Кендрик», — подумала Георгина. Он выглядел так, словно его вот-вот стошнит или же он сам упадет в обморок. Георгина стояла с ним рядом; она взяла его руку и легонько сжала ее. Он взглянул на нее и благодарно улыбнулся.
— Смотрите-ка, вот и они, — проговорила Энджи, увидев, что дверь палаты открывается, — спасибо большое, няня. — Она взяла на каждую руку по младенцу, пристроив их, словно в колыбельке, и откинулась на подушки. — Вы должны меня простить, я посмотрю бирки с именами, я пока еще сама их не различаю. Да, это вот Сэм, отец уже переименовал его в Спайка, а вот это Хью. Славные ребятки, правда?
Два поразительно похожих друг на друга крошечных создания, спеленутых в одеяла, спали с весьма сосредоточенным видом, и глядевшую на них Георгину вдруг захлестнула волна внезапной и отчаянной грусти.
— Можно мне одного подержать? — тем временем спрашивала Мелисса. — Пожалуйста, разрешите, а?
— Лучше пока не надо. А то они проснутся, расплачутся, и нам придется прощаться, — ответила Энджи.
Она смотрела на малышей несколько утомленно и с опаской, как будто ожидая, что они могут вот-вот вскочить, вырваться из пеленок, куда-нибудь помчаться. Георгина собралась с силами и заставила себя улыбнуться Энджи, подумав в то же время, что вряд ли Энджи волнует, что малыши могут разреветься, — в этом случае нашлось бы кому ими заняться, — нет, просто тогда оказалась бы разрушенной тщательно выстроенная трогательная живая картина, в которой ей самой принадлежала центральная роль.
— А они вам идут, — проговорил Макс, улыбаясь этой своей новой улыбкой все знающего и понимающего человека и непроизвольно высказывая почти то же самое, о чем думала и Георгина. — Очень хорошие причиндалы, Энджи, они вас отлично украшают. Великолепная картина.
Энджи улыбнулась ему в ответ, но глаза у нее при этом светились какой-то странной задумчивостью.
— Спасибо, Макс. Была какая-нибудь интересная работа в последнее время?
— Да, была. Я только что из Нью-Йорка.
— Правда? Ну что ж, это должно быть в самом деле очень интересно. Малыш, ты бы не мог взять на минутку вот этого ребеночка, а то мне очень неудобно.
— Да, дорогая, конечно. А ты не устала? Может быть, нам лучше всем уйти?
— Глупости. Не надо никому уходить. — Но когда она, устроившись поудобнее на подушках, брала ребенка назад, то слегка поморщилась: видимо, действительно испытывала какие-то неприятные ощущения. Ничего удивительного, подумала Георгина: родить сразу без малого пять килограммов детей — это чего-нибудь да стоит.
Малыши одновременно проснулись и заревели. В дверь просунулась голова няни.
— Пора уже кормить наших грудничков, — сказала няня. — Проголодались.
— И верно, — отрешенно вздохнула Энджи. — Никто не возражает? — Осторожно опустив малышей на постель, она принялась высвобождать из-под рубашки одну из своих почти коричневых от загара грудей; Кендрик, повергнутый этим в ужас, отвернулся и начал подчеркнуто внимательно смотреть в окно. Георгина обратила внимание, что Макс, напротив, с интересом и удовольствием следил за тем, как Энджи взяла первого из малышей и, с неожиданной для нее нежностью, вставила крупный темный сосок в его маленький требовательный ротик.
— Держи, Спайки, действуй, — проговорила она. — Няня, возьмите, пожалуйста, Хью и успокойте его. Кормить их дуэтом я пока еще не могу.
— Думаю, нам лучше уйти, — заявил вдруг Макс. — У вас тут масса хлопот, тетя Анджела. А мы только мешаемся. Пошли, ребята.
— Не зови меня так, Макс. — Энджи подняла на него глаза. Она улыбалась, однако взгляд у нее при этом был колючий. — Мне это совершенно не нравится.
— Извините. Как-то само вырвалось.
— По-моему, Макс прав, — вмешался Малыш, — наверное, вам действительно лучше сейчас уйти. Большое спасибо, Макс. Поцелуй меня, Мелисса. До свидания, Кендрик.
— Да, кстати, — сказал Макс, оглядываясь через плечо, когда они уже выходили из палаты, — в следующем месяце мы устраиваем праздник в честь Александра. Ему будет пятьдесят. Шарлотта специально приезжает, и Фредди тоже, конечно. Вы ведь придете оба, да?
Кендрик и Мелисса немного задержались в палате, чтобы сказать что-то Малышу, а Макс и Георгина вышли и двинулись по коридору.
— Макс! — тихо произнесла Георгина, скосив взгляд назад. — Нельзя было так поступать. Мы ведь даже не спросили Кендрика и остальных, хотят ли они, чтобы Энджи присутствовала.
— А почему они могут этого не захотеть? — Голубые глаза Макса при этих словах широко раскрылись, и взгляд у него был наивный-наивный. — Энджи ведь теперь член семьи. И надо ее приглашать, нравится она нам или нет.
— И тебе она нравится, так? — пристально глядя на него, спросила Георгина.
— Да, и даже очень, — ответил Макс.
Георгина испытывала легкое беспокойство из-за того, как будет принято присутствие Энджи и миссис Викс (которая, с точки зрения Малыша, тоже была теперь членом семьи и которую пришлось пригласить по его просьбе); но, в общем-то, она ждала приближавшегося праздника с нетерпением. Чуть ли не все хлопоты по подготовке легли на ее плечи, и она просиживала целые часы с миссис Тэллоу и Няней, продумывая, что надо будет приготовить и что необходимо для этого закупить, и с Фоллоном, составляя список вин. Александр был чрезвычайно польщен и тронут. Вначале они хотели, чтобы праздник оказался для него сюрпризом; однако удержать подготовку в секрете было бы невозможно; да Георгина, в общем-то, была даже рада, что Александр про все прознал: эта новость подействовала на него ободряюще, и он сам порой высказывал различные предложения — например, сделать праздник по всей форме, с непременными вечерними туалетами: «У нас уже бог знает сколько времени не устраивался настоящий официальный ужин!» — и проявлял большой интерес к списку приглашенных.