Владимир чувствовал, что уже задыхается от переполнявших его чувств. Грудь начала тяжело вздыматься, он резко поднял голову… и увидел, что на него прямо в упор смотрят несколько пар глаз. Это была стайка чумазых ребятишек, приведённых сюда сердобольными соседями, а, может, и раскаявшимися родителями – наркоманами или алкоголиками. Дети изучающе смотрели на новенького. Этот недетский взгляд детских глаз был знаком Владимиру. Такие ребята часто встречаются на улице, в переходах, возле стоянок машин, когда они протягивают руку – за подаянием. И когда люди видят их, то отводят взгляд. Так легче жить: не видишь проблемы – значит, её нет. Да и кого интересуют проблемы чужих детей? Главное, чтобы со своими всё было в порядке. Вечно голодные, оборванные, не нужные ни родителям, ни обществу, они сначала просят, потом сбиваются в стаи и начинают отнимать. Потом идут алкоголь, наркотики. Если не убьют в каких-нибудь разборках, можно попасть в тюрьму или подхватить СПИД. Вот будущее для этих детишек, которые сейчас во все глаза смотрели на Владимира.
Эти недетские глаза видели и знали то, чего не видел и никогда не узнает Владимир в своей сытой беззаботности. Он понимал разницу между собой и голодными грязными детьми. И потому опустил глаза. Ему стыдно было за свой безупречный костюм, за белый воротничок и за чистый носовой платок в кармане. Ему стыдно было за счастливое детство и за то, что никогда не доводилось тянуть свою замурзанную ручонку, чтобы получить грош на пропитание. Ему было стыдно за то, что он никогда не видел своего отца пьяным или оскорбляющим своих домашних; за то, что на него ни разу не повысили голос; за то, что его отец и мать все уик-энды и отпуска проводили с ними, своими детьми; за то, что им читали книжки на ночь и каждый день проверяли тетрадки; за то, что были в курсе их школьных дел и принимали у себя их школьных друзей; да наконец за то, что вдоволь поел мороженого. Всего этого не знают дети, которые смотрят на него, холёного, благополучного. Как легко отмахнуться от них, сказав себе, что это – их проблемы, а вовсе не твои, и на том успокоиться. Но так не бывает: всё в этом мире взаимосвязано. Когда-нибудь Владимир обязательно встретит девушку своей мечты (она будет похожа на ту, чьё фото стоит у него на письменном столе – со взглядом в никуда), у них будут дети, он хотел, чтоб как у его родителей: мальчик и девочка. Он отдаст им всю свою душу, вложит в них всё, всю свою жизнь подчинит своим детям, ведь дети – это главное, что мы оставляем после себя. Его дети никогда не будут голодать, никогда не будут ни в чём нуждаться, никогда не выйдут на улицу с протянутой рукой. Но если однажды они, опрятные, аккуратные, благовоспитанные, встретят на своём пути вот этих, грязных, грубых, неумытых, которые сейчас сверлят глазами Владимира?… Сегодня они просто голодные оборванцы. А завтра? В кого превратятся озлобленные жизнью волчата? А ведь они будут мстить тем, благополучным, за то, чего сами никогда не имели. Они предъявят свой, бандитский счёт. И мы будем по нему платить. Ни один человек, ни общество в целом не сможет защитить себя от них, потому что когда-то это общество само не захотело дать им то, что они потом возьмут сами с помощью ножа, кастета, пистолета. Сегодня общество отвернулось от них, не считая их проблемы своими, но завтра они заставят посмотреть на себя, но уже другими глазами. И общество, даже если оно очень не хочет, вынуждено будет вспомнить о проблемах таких детей. К сожалению, для кого-то уже будет поздно. Загубленных душ не вернуть. Так, может быть, эта секта, пусть цинично лживая, пусть с пастором-клоуном, но всё же дающая хоть какой-то нравственный ориентир в жизни – единственное спасение для этих детей? Для них это единственная тропка к Богу с его заповедями: не убий, не укради, не желай чужого, возлюби ближнего своего, как себя самого… К тому же, здесь они могут получить не только духовную пищу, но и материальную. Отцы-настоятели вовсю стараются, привлекая новых членов, потому не скупятся на дармовые обеды. Если наследство деда Егора пойдёт на ежедневную бесплатную миску супа для этих истощённых детей – может, так тому и быть?… И тогда секта имеет право на существование?… Ради спасения детских душ. И ради спасения их будущих потенциальных жертв, которые обязательно будут, если сегодня не поставить маленьких волчат на правильный путь.
А в зале уже торжественно собирали деньги – пожертвования «церкви». Под нежную музыку по залу ходили нарядные детишки из семей верующих с коробками на длинной палке и подсовывали каждому их присутствующих. Хочешь – не хочешь, а приходилось туда что-нибудь бросать. Владимир тоже опустил монетку, убеждая себя, что эти деньги пойдут не на банковский счёт пастора, а на питание обездоленным.
Потом на сцену вышли певцы, музыканты и все пели.
– А теперь каждый сдаёт десятину! – прозвучал командный голос пастора.
– Что такое «десятина»? – спросил Владимир у соседа.
– А это, молодой человек, десятая часть ваших доходов, которые вы должны ежемесячно или еженедельно отдавать церкви.
– Десятая часть зарплаты?!
– Не только зарплаты, но и всех других доходов, коие у вас имеются.
Верующие уже столпились возле заместителей пастора, желая добровольно расстаться со своими кровными. Глядя на людей, стоящих в очереди с целью отдать жуликам свои деньги, Владимир подумал о глупости человеческой. Потом вспомнил о голодных детях и успокоился.
Он подошёл к пастору. Буйный приступ у того прошёл, он угомонился, пришёл в себя и с благодушной улыбкой взирал на весь окружающий мир.
Владимир поздоровался и представился:
– Мой дед Егор Бобров посещал вашу… ваши собрания. Я как родственник, внук, хотел бы получить объяснения по поводу его неожиданной смерти и получения вами его состояния.
– А ваш дедушка умер? – притворно удивился пастор, вытирая рот платочком. – Примите мои соболезнования.
– Я хотел бы знать, почему он умер после посещения его вашей медсестрой.
– Вам лучше, чем мне, известно, сколько лет ему было. Он умер от старости. А наша медсестра ходила к нему три месяца и прежде ничего с ним не случалось.
– Я видел его в день смерти. Он прекрасно выглядел и умирать не собирался. Ему помогли уйти на тот свет. Есть свидетели, что после меня к нему приходила медсестра. А потом вдруг получилось, что всё наследство моего деда перешло вашей секте. Каким образом?
– Во-первых, не секте, а церкви. Во-вторых, вы, молодой человек, никогда не интересовались делами своего деда, а потому не знаете, что завещание он написал в здравом рассудке и трезвой памяти. Это засвидетельствует нотариус, который принимал все бумаги, и наш адвокат.
– Я оспорю это в суде!
– Гордыня обуяла, брат мой, гордыня. Ну, что ж, это ваше право. Наши адвокаты с удовольствием встретятся с вами в суде, – с очаровательной улыбкой ответил пастор. – Но помните: вы уже потеряли наследство своего деда. И потеряете ещё больше, если попробуете тягаться с нами в суде.
Владимир ушёл раздосадованный. Он корил себя, что неправильно повёл разговор, и теперь ему ни за что не узнать, кто вводил инъекции деду Егору. Он был уверен, что причина смерти кроется здесь. Но после того, как он пригрозил судом, даже если он вернётся с миролюбивыми намерениями, ему нечего и надеяться на понимание. А ему нужно имя убийцы. Как же теперь его узнать? Энрике! Вот кто поможет! Ведь он чувствует себя обязанным Владимиру. Надо его послать туда, уж он-то всё сможет.
«А всё-таки сильна секта, – подумал Владимир. – Юристы свои, медики. Пожалуй, рядовому гражданину с ними действительно опасно связываться».
Да, завтра он поедет к Энрике. А вчера он побывал у Норы, матери Кэт. Он хотел поговорить с ней о её дочери, но разговора не получилось. Нора, став у окна, заламывая руки, запрокидывая голову, произносила какие-то фразы, которые, может быть, и имели значение для неё самой, но не для Владимира. Он не мог понять её лицедейства, а она, очевидно, никак не могла понять, что уже два десятка лет она не на сцене. Она всё ещё жила в своём виртуальном мире образов, сцен, монологов. А может, она пыталась таким образом заполнить пустоту в себе после того, как покинула театр? Она словно играла в какой-то одной ей ведомой пьесе, отводя в ней роли своим партнёрам, которые вовсе не догадывались, что тоже должны играть в её пьесе. Все вокруг неё жили, а она играла…
На следующий день Владимир приехал к Энрике в замок. Как два аристократа, они сидели в гостиной у камина и неспешно вели беседу.
– Энрике, я хотел обратиться к тебе с просьбой, ведь ты говорил, что всегда готов предложить мне свои услуги.
– Да, я весь твой.
– Прежде я расскажу суть проблемы. Я уже рассказывал тебе про своего деда. Так вот он на старости лет попал в руки сектантов, отписал им всё своё состояние и скоропостижно скончался. Экспертиза не выявила ничего подозрительного, дала заключение, что он умер от остановки сердца. Но мне известно, что по настоянию секты ему делали какие-то внутривенные инъекции. Поэтому я абсолютно уверен, что таким образом его убили. Я хотел выяснить всё сам и пошёл в секту. Но я совершил ошибку, неправильно себя повёл, поэтому теперь на доверительный разговор нечего и надеяться. А я хочу знать имя и адрес девушки, которая делала уколы моему деду. За этим я и приходил в секту и был немало удивлён… Благодарю, – сказал он горничной, подавшей ему кофе, – так вот, я был удивлён, увидев там – кого бы ты думал? Джорджа Смита, того самого, который хотел перекупить Норфолк-холл! Помнишь, он всё время по мобильному говорил, наверное, советовался с главарём секты. Я чувствую, что где-то здесь и кроется разгадка. Хотя могу и ошибаться, он, возможно, говорил с кем-то другим. Но пока я хочу узнать имя, имя и адрес убийцы моего деда. Мне уже никто не скажет. Может быть, ты попробуешь это узнать? Пойдёшь туда, они наверняка знают, что ты богатый владелец Норфолк-холла, а таких клиентов они любят. Тебя окружат заботой и вниманием, чтобы только заполучить тебя как денежный мешок, а ты попробуй узнать то, что я прошу. К тому же, у тебя будет возможность поближе познакомиться со своими оппонентами – Смитом и его шефом. Может быть, и для себя что-нибудь выяснишь.
Энрике почувствовал, что запахло авантюрой. Чего ему сейчас не хватало, так это острых ощущений. К тому же, хотелось блеснуть своими способностями и при этом потянуть за ниточку, которая может распутать весь клубок.
– Когда и куда я должен идти? – с джеймсбондовским видом спросил он.
– Адрес я напишу. Собираются они на молитву раз в неделю по воскресеньям в 10 утра. Вчера я у них был, значит, в следующее воскресенье. Будь осторожен: на новеньких – всё внимание. И ещё знай: обработка психики идёт колоссальная.
Энрике усмехнулся. Он уже продумывал тактику поведения и не страшился ни гипноза, ни других козней сектантов.
– Всё будет о`кей!
Владимир потёр пальцами уголки глаз, как это делают люди, только что снявшие очки.
– Устал я, – невпопад сказал он. – Устал от всей этой истории, от неразберихи, поисков убийц… Смерть Кэт, деда… Но чувствую, что мы уже близки к цели. Разгадка где-то рядом. Скорей бы всё закончилось, скорее бы Таню выпустили из тюрьмы. Тогда я, наконец, смогу заняться своей книгой.
– Книгой?
– Да, хочу написать роман. Он будет называться «Скифская пектораль». Про одну хорошо знакомую нам вещь. Начну с древности, напишу историю любви, и о том, как и для кого было сделано это украшение, как оно оказалось в захоронении. А потом уже наши дни. Сначала о том, как пектораль была похищена и её дальнейшие перемещения в преступном мире. Сюжет будет построен на контрастах: античность-современность, бескорыстная любовь и жажда наживы, истинные и ложные ценности…
– Какие там контрасты! Если хочешь, чтоб читали, пиши детектив, тогда на следующий день проснёшься знаменитым. И чтоб трупов и крови побольше. Горы трупов и реки крови. А любовь – ну её, холеру… не надо. Ты вот лучше скажи, почему сам-то не женишься?
– Не встретил ещё свой идеал.
Владимир действительно не встретил свой идеал, потому что подсознательно искал девушку, похожую на сестру. Но второй такой не было. До того, как он понял, что ему нужна такая, как его сестра, он раза два влюблялся, собирался жить вместе, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что они эгоистки, склонные к истерии. Он прекратил попытки создания семьи, считая, что всё однажды придёт само. Когда он увидел фотографию Кэт, то в сердце защемило. Бывает такое, что мужчина, впервые увидев женщину, даже совершенно не зная о её внутреннем мире, привычках, характере, говорит себе: «Вот на ней я женюсь». «Само» пришло. Но поздно…
– Энрике, у тебя есть фотографии Кэт? Какой она была в детстве?
– Да, что-то есть. Отец её фотографировал постоянно. А я – редко. Да вот тут альбомчик лежит, я сам недавно его смотрел.
Владимир с трепетом переворачивал страницы альбома. Снимки, сделанные ещё её отцом: малышка Кэт среди берёз куда-то неподвижно смотрит. На тёплом море в Сен-Тропе. На развалинах старинного шотландского замка под Эдинбургом. В школе. В национальном наряде на фольклорном празднике. На пони. С собакой породы колли. С игрушками: мишками, зайцами, куклами. Потом уже повзрослевшая Кэт. И везде – её неподвижный взгляд. Глаза, каких он никогда ни у кого не видел. Он смотрел в них, словно загипнотизированный. Ему хотелось целовать эти глаза, эти волосы, эти руки, постоянно ощупывающие поверхность… Ему хотелось зарыться лицом в её волосы и шептать слова только для неё одной… Острое чувство потери захлестнуло Владимира. Когда он смотрел детские фотографии Кэт, то его кольнула мысль, что приедь он в Лондон на один день раньше, то у него была бы не только Кэт, но и вот такая же маленькая девочка – его дочь. Их дочь. И даже если бы у неё был такой же неподвижный взгляд, как у Кэт, он бы всё равно был безмерно счастлив быть отцом своего семейства. Он бы берёг и лелеял своих девочек…
– Ты видел Лидию? – это было первое, что спросила Таня.
– Видел. И даже, как ты просила, ходил с ней в ресторан.
Владимир не стал рассказывать сестре подробности. Ей совсем не нужно знать, что её подруга пришла с мужчиной в один из лучших ресторанов Лондона в стоптанных от плоскостопия туфлях и села за столом в ожидании официанта, положив ногу на ногу. Она жевала с открытым ртом, чавкала во время еды, широко раскрыв рот. Выковыривала пальцем мясо из зубов, громко говорила и смеялась, даже люди вокруг стали оглядываться на них. Владимиру стало не по себе. Стоило ей немного выпить спиртного, она, очевидно, никогда его не пробовавшая, быстро опьянела. Она что-то бурно рассказывала с полным ртом, временами теряя его содержимое, размахивала вилкой, и кусочек мяса с неё бултыхнулся в бокал Владимира. Лидия прыснула со смеху, а так как рот её был набит, то оттуда всё посыпалось на скатерть, в тарелку ей и её спутнику. Им пришлось уйти, не закончив ужина – Владимир просто увёл её. Проводил домой, уложил в постель, дал чаю с лимоном (предварительно тщательно отмыв чашку) и поклялся себе, что никогда больше с ней никуда не пойдёт. Даже если Таня будет умолять об этом.
Но всего этого сестре знать не надо.
– Знаешь, официант спросил, что мы будем пить. Я попросил чего-нибудь совершенно экзотического. Спросил, нет ли у них украинского вина с херсонских виноградников. Представь себе, они принесли бутылку красного вина «Каберне». И тогда я подумал, что мы с тобой обязательно должны побывать там.
– Где «там»?
– Курган Огуз, Нижние Серогозы, Херсонская область. Там, где остались наши корни. Они оборвались. Мы думали, что проживём без них. А ведь они в нас, мы несём их в наших генах.
– Володя, я тоже об этом думаю здесь.
– Мы хотели жить так, как легче. Нам казалось, что если не думать о проблеме, то её нет. А она есть. Она – в наших оборванных корнях. В несостоявшейся судьбе нашего деда Егора. В той стране, которая уничтожила свой генофонд. Всё сплелось в клубок и нас затянуло в этот клубок. И мы, как слепые котята, мечемся, тыкаемся во все стороны, а выбраться не можем. Потому что мы не знали, не хотели знать того, что обязаны были знать. Должен тебе сказать ещё одну неприятную новость. Дед Егор умер.
– Правда? – переспросила Таня. Эта весть её обескуражила. – Вот теперь я понимаю, как опоздала. Теперь мне не обнять его, не сказать слов благодарности за то, что помог в самую трудную минуту жизни – за то, что дал возможность выбраться отсюда. Честно говоря, не думала, что моё освобождение состоится благодаря деду Егору – человеку, которого с детства я боялась больше всего на свете. А вот ведь как бывает – спасение приходит с той стороны, откуда его совсем не ждёшь.
– Таня, я должен тебе сказать, – Владимир замялся, понимая, какой удар нанесут сестре его последующие слова. Он уже засомневался, стоит ли вообще говорить об этом. Но Таня вопросительно смотрела на него, и он понял, что раз уж начал говорить, то надо договаривать до конца. – Дело в том, что дед Егор не успел перевести деньги на мой счёт. Он умер в тот день, когда мы с ним виделись последний раз. На тот момент у него было готово завещание. Он оставил всё не нам. Не нашей семье, а другим людям. Так что у нас по-прежнему нет необходимой суммы.
– Что?! Значит, меня не выпустят под залог? И у меня не будет нормального адвоката?
Таня приложила ладони к горящим щекам.
– Мой адвокат работает только на снижение срока. Он пытается научить меня говорить о том, почему я убила эту девочку – будто бы она меня сильно обидела, и что я очень раскаиваюсь. А я не виновата ни в чём, но никто не хочет этого слышать! Мне нужен грамотный адвокат, который выслушает меня и будет выступать, исходя из моих слов, а не своих домыслов.
– Танюша, успокойся, мы обязательно что-нибудь придумаем, – Владимир говорил и не верил собственному языку.
– Свидание окончено, – впервые он обрадовался этим словам. Потому что ему нечего было сказать сестре, но и видеть её отчаяние он не мог.
И опять он уходил с тяжёлым сердцем. День проходит за днём, неделя за неделей, а расследование не продвигается. Ни официальное, ни его собственное. Он мог только сжимать кулаки от бессильной злости. Что, что надо сделать, чтобы однажды уйти отсюда не одному, а вместе с Таней?
Воскресный день давно перевалил за вторую половину, было около четырёх часов дня, а Энрике всё не появлялся. Владимир высчитывал время: молитва с песнопениями в секте до часу дня, ну пусть ещё час на выяснение необходимых подробностей. Если учесть, что Энрике на машине, то он уже должен быть здесь. Но его не было. Владимир всё чаще поглядывал на часы, полагая, что с каждой минутой Энрике всё ближе и ближе к его дому. Но стрелки часов двигались вперёд, а его не было. Может, Энрике завлекли в секту и он там остался? Или его переубедили, и он не хочет больше помогать Владимиру?
Ну где же, где же Энрике? Может, он и вправду поддался на хитрые ходы сектантов? Что только можно предполагать, изнемогая от ожидания. Владимир то сидел за письменным столом, глядя перед собой в стену, то начинал нервно ходить по комнате. Ему казалось, что он близок к разгадке, надо только узнать адрес девчонки. Он поедет, прижмёт её к стенке, и она должна рассказать всё, что знает. По крайней мере, смерть деда Егора будет расследована.