Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы выплыть на берег, и потом он еще долго сидел, отплевываясь и фыркая, потому что едкая соленая вода набилась ему в нос.
* * *Благодаря урокам Эсперанса сир Ив немного знал французское наречие «ойль», но все же не ожидал, что оно окажется для него настолько чуждым. Однако неминуемое случилось: в конце концов Ив очутился в тех краях, где говорили на языке для него почти не знакомом.
После памятного первого ночлега вне замка Керморван, когда Ив заплатил за комнату и провел ночь, даже не ложась в постель, молодой сеньор принял важное решение. Он подозвал Эрри и вручил ему кошель с деньгами.
— Я поручаю тебе договариваться с хозяевами о цене нашего ночлега и о плате за обед, — объявил ему сир Ив. — Отныне ты будешь вести с ними беседы на эту тему, я же не желаю пачкать мысли подобными вещами.
Эрри взял кошель, довольно увесистый, и посмотрел на молодого сеньора с удивлением.
— Вы доверяете мне столь важное дело, мой господин? — переспросил он. — А если я поведу себя глупо? Или нечестно?
— Если ты окажешься нечестен, я убью тебя, — просто ответил сир Ив. — Если же ты совершишь глупость, я сумею тебя простить.
— Так-то это так, — проворчал Эрри, опуская голову, — но как же вы, мой господин, сумеете отличить одно от другого?
Ив немного поразмыслил, а потом сказал:
— Я буду судить тебя снисходительно и обещаю заранее предполагать в любом неверном поступке обычную ошибку.
— Тогда ладно, — сказал Эрри.
На самом деле он крепко сомневался в том, чтобы сир Ив действительно захотел зарубить бретонца, особенно во время путешествия через чужие земли; и тем не менее имелось в юном сеньоре нечто такое, что заставляло Эрри постоянно оставаться настороже.
* * *Сир Ив не столько сам избирал дорогу, сколько позволял дорогам вести себя — все дальше и дальше на восток, прочь от любимой Бретани, — испытывая себя самым трудным испытанием: разлукой с родиной.
Эрри как существо целиком и полностью плотское, зависящее от внешних обстоятельств и не обладающее силой духа, страшно унывал. Светлые волосы его свалялись и обвисли вдоль висков сосульками, а глаза принялись фальшиво косить, словно бы в поисках чего-то, о чем он и сам позабыл.
С хозяевами постоялых дворов Эрри договаривался с помощью жестов: в правой руке он показывал кинжал, в левой — кошелек, а лицо его демонстрировало самую неприкрытую злобу по отношению к человеку, говорящему на языке «ойль» и никаком другом; поэтому плату с бретонцев брали умеренную — зато и комнаты предоставляли им далеко не лучшие. Сир Ив этого, впрочем, не замечал.
Будучи рыцарем и, следовательно, существом более духовным, нежели материальным, он пытался уловить некий тайный звук, ноту, задающую тон всей той музыке, что была разлита по земле, по которой они сейчас путешествовали. Если правда то, что арфа обладает бессмертной душой, наподобие человеческой, то сейчас ему весьма пригодилась бы арфа. Но никаких музыкальных инструментов у Ива при себе не было, и потому он довольствовался догадками и предположениями.
Они обходили стороной большие города. В этом имелся определенный смысл: каждый город обладает собственным мнением, и судить по городам о стране — бессмысленное занятие.
А Франция была для Ива совсем чужой страной. И к тому же он ехал по этой земле для того, чтобы соединиться с английским войском, так что обольщаться не следовало: здесь его никто не полюбит. К счастью, никто не спрашивал его о цели пути.
Некоторые деревни, через которые проезжали Ив и Эрри, были сожжены и разграблены.
Когда Ив увидел подобную деревню в первый раз, он остановил своего Единорога и начал осматриваться. Мертвых тел они не увидели — погибшие либо сгорели в домах, либо были уже похоронены. Несколько домов уцелело. Тощая свинья деловито шныряла между строениями и что-то искала в развалинах.
— Это сделали англичане, — проговорил Ив.
Эрри, как ему было приказано, молчал, не заговаривая со своим господином. Ив махнул рукой, дозволяя ему отвечать:
— Что ты об этом думаешь, Эрри?
Тот пожал плечами:
— Мужичье… Я вовсе о них не думаю.
— Тогда я тебе приказываю подумать, — сказал сир Ив.
Эрри ткнул пальцем в ту сторону, куда скрылась свинья:
— Вот ее хорошо бы поймать и изжарить.
— Должно быть, жалкое животное — единственное достояние тех несчастных, что все еще живут здесь. Я не желаю обрекать на голодную смерть этих людей, — сказал сир Ив. — Твои мысли мне не нравятся. Разве сам ты — не из мужичья, Эрри?
Эрри отозвался угрюмо:
— Положим, да; так ведь я даже согласился подвергать свою жизнь риску, лишь бы только не оставаться мужланом…
— Мужланом ты родился, Эрри, мужланом и помрешь, потому что душа у тебя неблагородная, — в сердцах бросил ему Ив.
И тут из-за наполовину рухнувшего дома выбралась женщина. Она была похожа на палку в юбке и фартуке, а ее длинные измученные груди свисали едва ли не до пояса и болтались в просторной рубахе. Она потянула мосластые руки к рыцарю и что-то проговорила. И тотчас отовсюду начали вылезать чумазые длиннолицые крестьяне.
Ив сказал оруженосцу:
— Дай им денег.
Но тот ухватил Единорога за повод и пришпорил гнедого. И так Эрри помчался вскачь, увлекая за собой своего господина, а вслед за обоими всадниками бежали с громкими звериными криками голодные крестьяне.
Только углубившись в лес, куда крестьяне сунуться не решились, Эрри выпустил поводья Единорога и позволил гнедому перейти на шаг. Оруженосец боялся взглянуть в лицо сира Ива, но все-таки ему пришлось это сделать.
Ив сидел в седле неподвижно, закрыв глаза. Он был совершенно бледен, и белые слезы текли по его щекам.
Эрри сразу перестал его бояться, потому что оруженосца охватила жалость: он понял вдруг, каким еще ребенком был его господин. И вместо того, чтобы оправдываться и объяснять свой поступок, Эрри вынул из рукава сира Ива платок и начал обтирать тому лицо.
Никогда еще сир Ив не находился так далеко от идеального образа, которому желал соответствовать; ибо величайшей его мечтой было обрести истинного себя — сделаться настоящим рыцарем без страха и упрека. Но обстоятельства сложились так, что сир Ив превратился в один сплошной упрек, потому что из-за глупости оруженосца и из-за его трусливого сердца сир Ив не смог исполнить величайшей добродетели — проявить милосердие к низшим.
Сир Ив как будто разлучился с самим собой в этот миг и именно эту разлуку сейчас оплакивал. Нет никакого смысла упрекать оруженосца в низости: ведь Эрри наверняка считал, что делает все правильно.
Ив так и сидел в седле, не шевелясь, пока Эрри устраивал ночлег и готовил костер. Затем Эрри снова приблизился к своему господину и осторожно снял его с коня, словно тот и впрямь был ребенком. Эрри был малый весьма крепкий, так что справиться с Ивом ему удалось без особого труда.
Оруженосец притащил Ива, как безмолвную куклу, к костру и усадил. Затем вручил ему плошку с горячей похлебкой, которую сварил на костре. В похлебке плавала обгоревшая палочка, и она-то и хрустнула у Ива на зубах, когда тот все-таки отпил. Эрри в тот миг смотрел в темноту и не видел, что господин его ожил; но хруст палочки обнаружил желание сира Ива жить дальше и подкреплять для того свои силы.
У Эрри все замерло в душе, когда он это понял. Он не волновался так сильно с тех самых пор, как был ребенком и однажды выпустил птицу из чужого силка: это была совсем маленькая певчая птичка, не годная для еды; она куда больше пользы принесла бы, распевая в воздухе, на свободе; вот мальчик ее и выпустил. Птица улетела, не выказывая ни малейшей благодарности по отношению к своему освободителю, и только спустя годы Эрри понял, что она осталась единственным воспоминанием его детских лет.
Должно быть, думал Эрри, сир Ив прав, и у мужланов нет души, коль скоро и детства у них не бывает. Но теперь Эрри думал об этом без всякой горечи и, что самое странное, сир Ив стал ему как будто ближе, хотя такого быть, конечно, не могло.
* * *Другие деревни не были так страшно затронуты вторжением, и постепенно сир Ив успокаивался: англичане проходили через французские земли, как нож сквозь масло, и не притрагивались к имуществу и жизням местных жителей. Происходило это, впрочем, не из-за какого-то особенного благорасположения короля Эдуарда к селянам, будущим господином которых он себя мнил, но просто потому, что англичане очень спешили и останавливаться для грабежей им было некогда.
Ив расспрашивал местных жителей, далеко ли находятся армии и кто проходил через их деревню в прошлый раз. Иногда ему отвечали охотно, иногда — с подозрением. На вопросы, задаваемые ему, Ив отвечал, что он бретонец, однако благоразумно умалчивал о собственных намерениях.
Он старался держаться морского берега. Ему казалось, что близость моря каким-то образом охранит его от бед и напастей. Иногда он выбирался почти на самое побережье и засыпал под знакомый с детства шум морского прибоя; тогда ему снились самые лучшие сны.
Путь Ива перерезали многочисленные ручейки, речушки и даже большие реки, впадающие в море, но он всякий раз довольно легко находил переправу.
Однажды он наткнулся на сожженный мост и двинулся вниз по течению в поисках брода.
Эрри тащился следом. Эрри думал о том, что отыскать брод будет не таким-то простым делом: местные жители имеют обыкновение охранять тайну переправы, чтобы обезопасить себя от внезапного вторжения врагов, а иногда — чтобы продать эту тайну одной из враждующих сторон, да запросить подороже.
Но сир Ив оказался дальновидней своего оруженосца, хоть жизненный опыт сеньора измерялся куда меньшим числом кружек сидра (не говоря уж о быстрых девичьих поцелуях).
Они находились в пути всего несколько часов и тут заметили, что трава на берегу вся истоптана конями, в сырой глине остались глубокие следы, а ветки прибрежных деревьев изломаны. Несколько дней назад в этом месте переправлялась через реку целая армия. Она обозначила место брода точнее приметного камня с соответствующей надписью.
Сир Ив двинулся через водную преграду по чужим следам. Единорог нервничал, громко фыркал. Вода бурлила вокруг мощной груди коня, копыта осторожно выбирали путь по коварному речному дну. Сир Ив подобрал ноги и сидел в седле скорчившись и положив свой длинный меч поперек колен. Эрри промок почти по пояс. Он вез доспехи и пристроил тяжелую сетку с металлическими пластинами себе на плечи и голову.
Оказавшись на противоположном берегу, путники развели костер и решили заночевать у переправы. За время путешествия Эрри приучился не просто молчать, но как бы отсутствовать, и его хлопотливая возня у костра совершенно не мешала Иву думать о своем.
Оруженосец Эрри побаивался англичан, хотя говорить об этом своему господину, естественно, не решался: юный сир Ив был убежден в том, что английский король встретит его с распростертыми объятиями. Почему бы и нет? Ведь сир Ив де Керморван — бретонец, а разве у бретонцев нет оснований ненавидеть французского короля? К тому же Керморван — сторонник Монфора.
* * *На вторую неделю путешествия сир Ив неожиданно услышал, как звонят колокола. По всему лесу разносились их голоса, как бы разноцветные, каждый с собственным норовом и неповторимым тембром; все они пели и славили на все лады, сливаясь в мощном хоре, который настигал путника с любой стороны, куда ни повернись, в каком направлении ни обрати слух.
— Праздник Успения! — проговорил сир Ив дрогнувшим голосом. — Нам непременно нужно выбраться в какой-нибудь город, потому что в такой день я хочу послушать мессу и увидеть Господа.
И с тем он развернул коня и, не разбирая дороги, двинулся прямо на колокольный звон. Эрри, не смея перечить, последовал за ним. Ветки хлестали их по лицу, как будто какие-то темные силы непременно желали препятствовать сиру Иву в выполнении его намерения, а копыта лошадей то и дело проваливались в мягкие ямки, незаметные в густой траве, так что Эрри уже начал беспокоиться — не оступился бы нежный Единорог и не сломал бы, упаси Бог, ногу.
Колокола словно обступали их отовсюду, и понять, куда в точности следует направляться, не было никакой возможности. Сдуру Эрри едва не брякнул: дескать, если двигаться по дороге, так уж точно рано или поздно придешь туда, где живут люди, — иначе для чего и дороги проложены, если не от одного человека до другого! Но, к счастью, сумел удержаться.
Наконец те колокола, что звучали сзади, попритихли, а те, что гремели спереди, сделались вовсе оглушительными, и Эрри понял: сир Ив одному ему известными путями все-таки выбрался к какому-то городку.
Городок этот лежал в ладошке-низинке, обступаемый лесистыми холмами, и главным обитателем его была шумная речка. Дома выстроились по обоим берегам. Невысокая каменная стена возведена была здесь совсем недавно. Две башни предназначались для защиты города, но они стояли праздно: если англичане и проходили через этот городок, то явно не стали тратить времени на осаду и не произвели здесь ни единого выстрела.
Тем не менее ворота, несмотря на яркий день и разгар праздника, были закрыты, и на башне маячили какие-то люди. А в самом городке надрывалось три или четыре колокола и едва слышно доносилось многоголосое нестройное пение.
Сир Ив остановился перед воротами и постучал копьем, которое ради такого случая забрал у своего оруженосца.
— Откройте мне, ради Бога, потому что я хочу непременно послушать мессу и увидеть сегодня Господа! — крикнул он.
Ему отвечали:
— Кто ты таков? Кто твои спутники? Нам не велено открывать ворота перед чужаками!
— Меня зовут Ив де Керморван, — отвечал сир Ив, — и я путешествую один, с этим вот только оруженосцем.
— Должно быть, ты направляешься в армию! — сказали ему с городских стен. — Весьма похвально для молодого рыцаря спешить, дабы присоединиться к славному войску христианского короля!
— Истинно так, — согласился сир Ив.
Ив и горожане говорили о разных королях, но даже не подозревали об этом; к тому же молодой бретонец весьма дурно владел наречием «ойль» и потому был понят через пень-колоду. Тем не менее ради праздника перед ним закрыли ворота, а затем тотчас вновь заперли их.
Ив поехал по узким улицам городка, пробираясь между домами, и постоянно слышал сквозь колокольный звон и гул голосов шумливый голосок речки, чье прозрачное пухлое тельце вздувалось из-за множества родников, бьющих со дна.
Неожиданно Ив понял, что очень давно он не находился среди людей, да еще среди такого множества. Время, проведенное в лесу, наедине с собой и безмолвным Эрри, отучило его от толпы. Сейчас, куда Ив ни направлял коня, повсюду он наталкивался на какого-нибудь человека. Он ужасно боялся раздавить кого-нибудь на улице — в праздничный день это было бы совсем нехорошо.
Наконец улица расступилась и вытолкнула всадников на площадь.
— Странно, — сказал сир Ив, оборачиваясь к Эрри, — городок кажется совсем маленьким, но людей здесь живет больше, чем могут вместить дома. Отчего бы это? Неужели все они явились сюда ради праздника?
— Нет, мой господин, — ответил Эрри, куда более опытный в делах такого рода, — они пришли искать за стенами укрытие от войны.
— Но это же неразумно и опасно, — вздохнул сир Ив. — Вдруг здесь начнется повальная болезнь? В таком случае все эти люди умрут, ведь они окажутся в ловушке. Кроме того, пока они отсиживаются в городе, неприятель сожжет их поля и уничтожит скот.
— Если бы они остались дома, солдаты попросту убили бы их всех, — возразил Эрри. — А так они, по крайней мере, рассчитывают уцелеть и затем худо-бедно восстановить все, что потеряют.
— Ты говоришь об английской армии, не так ли? Это англичан они так боятся, что бросили свои земли на произвол судьбы?
— Разумеется, мой господин, а как же иначе! Ведь они — французы, а не бретонцы.
— Следовательно, сейчас мы находимся среди наших врагов? — продолжал сир Ив. Он говорил на своем родном наречии и потому мог не опасаться, что кто-нибудь из горожан его поймет.
— Похоже, именно так и обстоят наши дела, мой господин, — ответил Эрри. — Но сегодня, ради великого праздника Успения, нас это не должно тревожить.
И, расталкивая горожан, они пробрались в небольшую церковь с низкими полукруглыми сводами и крохотными окошками, вмещающими в себя лишь малую часть окружающего мира, — впрочем, избранную и весьма изысканную: кусочек неба с обрывком золотистого облака, часть нарядного фасада с красным узором на уровне второго этажа, угол башни с двумя зубцами.
Эта церковь была выстроена в те времена, когда лучшим украшением храма считался солнечный луч, проникающий через окно внутрь помещения. И пять пар широких, как лезвия, лучей скрещивались над головами молящихся, а шестая пара сходилась как раз там, где помещался алтарь, и местный епископ в блестящей митре выносил Дары, а двое служек шествовали за ним с круглыми металлическими «опахалами», которые пускали солнечных зайчиков по всему храму, так что в каждом глазу, казалось, успел побывать этот отраженный от священных реликвий свет!
Колокола то замолкали, давая отдых ушам и позволяя услышать голос епископа, то вновь принимались горланить во всю мочь, и это чередование было радостным, потому что человеческая речь искусно перемежалась здесь бессловесным ликованием.
По рядам пошли священники, раздавая причастие, хор начал петь Agnus Dei, более стройно, чем прежде, и сир Ив с радостью присоединился к поющим: латынь была общим языком и для бретонцев, и для французов, и для англичан, равно как общим было для них Успение Пресвятой Богородицы, и колокольной речи в этот день одинаково внимали все: король Эдуард и король Филипп на разных берегах реки Соммы, и богемский король Иоанн, охранявший переправы, и герцог Фландрии, друг англичан, который рвался на соединение со своими союзниками и находился сейчас всего в нескольких десятках миль от цели, и полсотни ученых философов в университете Сорбонна, и дурочка в одном рваном башмаке, что плясала на рыночной площади в Амьене, зажимая ладонями уши и размахивая длинными серыми волосами.